Цеховики - Илья Рясной

Вернувшись домой, Лупаков несколько минут не мог заставить себя развернуть записку. Ему казалось, что в тот же момент оттуда, как из ящика Пандоры, ворвутся в его жизнь многие беды, о которых не хотелось даже думать.

Он взял бутылку, налил из нее аж треть стакана и махнул коньяк одним глотком, не подумав даже закусить. По телу побежала теплая волна, стало немного полегче.

— Почитаем, — расхрабрившись, произнес Лупаков. Он надеялся, что его бодрый тон способен обмануть судьбу…

Почерк Григоряна он узнал сразу. Писал Ричард с редкими грамматическими ошибками, наклон букв — влево, а не вправо, и в самом почерке какая-то изысканность.

Когда Лупаков прочитал записку, то почувствовал, как в желудке стало пусто, потом его заполнила тошнота, к сердцу подобралась боль, поползла в левую руку, сознание поволокло куда-то в сторону, в зыбкое марево… Лупаков напрягся, пытаясь вернуться на грешную землю, пошатываясь, встал, достал из стола таблетки и проглотил одну… Нельзя пить столько кофе с коньяком, подумал он… Но, отдышавшись, через пять минут хлебнул коньяка прямо из горлышка.

Содержание письма было лаконично, четко и жутко. Томящийся в каземате Григорян радостно (в этом Лупаков был уверен на все сто) сообщал, что следователи копают все глубже и глубже и постепенно добираются до Лупакова. Ему, Григоряну, лишние эпизоды, лишние рублики в общем количестве ворованного имущества и лишние болтающие языки не нужны. Поэтому он настоятельно советует собирать вещички и двигать на все четыре стороны. И сделать это нужно как можно быстрее, поскольку не сегодня завтра опергруппа нагрянет к Лупакову, а также к его родственникам с обысками…

Ох, плохо все, подумал Лупаков. Так плохо не было никогда. Он чувствовал, как мысль об обысках тащит его в пучину отчаяния… Спокойно, Ярослав, спокойно. Еще глоток коньяку не помешает. Коньяк с таблеткой не лучшая смесь, да ладно…

Конфискация. В этом слове были сосредоточены самые страшные ужасы… Вся жизнь прошла как-то странно. Вся она была посвящена служению им, деньгам. Еще со студенческих времен — копейка к копейке, рубль к рублику. Минимум трат, минимум вещей. Никакого шика. Потребностей в роскошных вещах, в деликатесах он никогда не испытывал. Икра не лезла в горло (естественно, купленная за свой счет), потому что в голове начинал щелкать счетчик и выдавать цифры. Дочке купить новые сапоги? Ничего, старые доносит, а на будущий год двоюродная сестра обещала подарить ей сапожки. Жене на юг съездить? Только по профсоюзной путевке. Придется побегать, чтобы скидка побольше вышла. Но зато экономия. Машину «жигули» предлагают? Да вы что, шесть тысяч рублей! «Запорожца» хватит. Тахта развалилась, новую надо купить? Ничего, ножки подремонтировать — еще сто лет простоит. Вон в прошлые века — мебель от деда к внуку переходила… Дома Лупаков приобрел массу побочных профессий. Он научился чинить металлический хлам, радиотехнику, овладел столярным ремеслом. Это экономило массу денег. Старые вещи могли служить долго, если их ремонтировать. Экономика должна быть экономной — это единственный перестроечный лозунг, который он принимал всей душой.

Когда Лупаков связался с хозяйственниками, деньги потекли полноводной рекой. Однажды он размахнулся, собрал волю в кулак и купил дочке в честь окончания восьмого класса дубленку за восемьсот рублей, а также часы «Ориент» за двести. Эти траты снились ему до сих пор в страшных снах… Деньги он мог тратить только на ценности, которые означали те же деньги и не были подвержены хоть и очень медленной, но все же идущей инфляции. Драгоценности не дешевели, а только дорожали со временем. Золото, бриллианты стали предметом его безумной страсти. С каждым месяцем их становилось все больше и больше. Он боялся, что вызовет интерес у правоохранительных органов огромными суммами покупок и проявлял чудеса хитрости, изворотливости и деловой смекалки, чтобы все держать в тайне…

Поставив бутылку и упав в кресло, Лупаков сжал ладонями щеки. На миг он оглянулся на свое прошлое, на себя. И ужаснулся. Как все было глупо. Бесполезно. Бессмысленно. Надо было все устраивать иначе. По-другому жить. По-Другому относиться к людям, да и к деньгам. Что впереди? Заключение? Смерть? И кому нужны лишения? Кому Нужны килограммы золота и драгоценностей, спрятанных в Многочисленных тайниках? Впереди холод. Тьма.

— Грехи наши тяжкие, — прошептал Лупаков и горько вздохнул.

Стоп. Нельзя столько пить. Нельзя размякать, жалеть себя — это самое последнее дело. Взять себя в ежовые рукавицы. Чего нюни распускать? Лупаков не привык распускать нюни. Он умел подчинять события своей воле. И не только события, но и людей. Он умел работать. Умел расшибаться в лепешку. Он мог сделать карьеру. Мог стать директором завода. Но делать дела было легче на его месте…

Пришел в себя? Унял сердцебиение? В норме? Теперь надо принимать решение. Ничего. Если есть деньги, можно где угодно остаться на плаву. Не зря столько лет отказывал себе во всем, копил копейку к копейке. Они послужат спасательным кругом. Можно еще начать все сначала. Можно.

Лупаков решился. Теперь нужно действовать. Жестко. Бесповоротно…

ВАГОННЫЕ ВСТРЕЧИ

С реки дул прохладный ветер, принося с собой не свежесть, а затхлый запах тины. Во дворе по соседству жгли первые осенние листья. Ненавижу осень. Точнее, не саму осень, а умирание лета, предчувствие грядущей зимы, царства ледяной скуки. Вверх по небу карабкалась тонкая ладья убывающей луны.

— Есть охота, — протянул я, зевая.

— А чего еще охота? — осведомился Пашка.

— Спать охота.

— А красотку длинноногую тебе неохота?

— Уже нет.

— Самое вредное в нашей работе — это нытье… Возьми печенье. С прошлого раза осталось.

Пашка открыл бардачок, вытащил пачку «Юбилейного», распечатал, разделил содержимое на три части и протянул одну долю мне, другую — оперативнику, сидящему за рулем нашего «жигуля».

— Терпеть не могу печенье, — сказал я, откусывая кусок и безрадостно пережевывая его.

— Сразу видно, что ты следователь, а не опер. Посидел бы с мое в секретах и засадах — все что угодно научился бы есть.

— Посидел бы ты с мое в следственных изоляторах на допросах — вообще бы есть разучился…

Я откинулся на сиденье и прикрыл глаза. Следователям запрещено заниматься оперативной работой и принимать участие в мероприятиях. Но некоторые правила очень хочется нарушить. Многих моих коллег невозможно сдвинуть с кресла. Мне же нравится подвижный образ жизни. Операции — это терпкий вкус азарта и риска. Игра.

— Ничего у нас не выйдет, — скучающе произнес я. — Вся комбинация была задумана примитивно. Без изящества.

— Чем примитивнее, тем эффективнее, — отмахнулся Пашка. — Слишком мудрить — сам себя перехитришь.

— Хоть выспаться бы в машине. Завтра на работу. — Я потянулся и склонил голову на спинку сиденья. Неожиданно из динамика рации послышался голос:

— «Седьмой» говорит. Объект появился. Подходит к желтому «запорожцу» номер 22-12… Так, садится.

— Его машина, — сказал Пашка. — Клюнула золотая рыбка.

— Может, просто погулять поехал.

— Чувствую — клюнул.

— Машина тронулась, — донеслось из рации. — Выехала на Задонскую.

Пашка взял рацию:

— Говорит «Третий». Провожаешь его до Серафимовича, там мы его примем.

— Понял.

В операции было задействовано три машины. Две принадлежали бригаде седьмого отдела, то есть службе наружного наблюдения. И одна, в которой располагались мы с Пашкой, была из уголовного розыска. Вести наблюдение в маленьком городишке — задача не из простых. Движение на улицах маленькое, все машины на виду, особенно к вечеру. Засветиться можно в несколько секунд. Работа должна быть ювелирной.

Водитель крутанул руль, и наша машина выехала на Улицу Серафимовича как раз после того, как мимо проехал Желтый «запорожец».

— Говорит «Третий». Мы его приняли. Отчаливайте в сторону.

— Понял.

Серая «волга» свернула в боковую улицу. Через некоторое время мы передадим ей объект снова. При таком сопровождении засечь наблюдение может только человек, обладающий хорошими навыками оперативной работы, да и то если повезет. Если наблюдение организовать с большим размахом и привлечением большого количества транспорта то его не засечет никто.

Мы выехали на проспект Ульянова.

— Ясно. Он к теще решил двинуть, — произнес Пашка.

— На пироги.

— Чего смеешься? Она по этой дороге в пригороде Налимска живет. Мы же установку на родственников проводили. — Пашка обернулся к водителю. — Володя, отстань от него чуть-чуть, здесь мы его не потеряем. Куда едет — знаем.

Пашка не ошибся. «Запорожец» действительно вырулил к поселку Зверосовхоз, переехал через железнодорожное полотно, свернул влево и остановился у забора, за которым скрывался небольшой аккуратненький домик.