Коварство без любви - Лариса Соболева

– Ваше мнение, кто мог прислать вам бутылку? Только не говорите «не знаю», я устал слышать эти слова от ваших артистов.

– Я действительно не знаю, – пробормотал Башмаков, не глядя на Степу.

– Вы прочли обратный адрес на бандероли?

– Прочел, но он мне ни о чем не говорит. Фамилии не было, только инициалы. А на крышке упаковки было написано: «От всей души актеру Башмакову».

С гордостью сказано. Но хорошенькое дело – адрес ему ничего не говорит! Степа был крайне удивлен, если не сказать больше.

– А вы, я имею в виду артистов, ходите друг к другу в гости? – задал он вполне законный вопрос.

– Практически нет, – признался Гриша. – У нас в театре это опасно делать, потому что... доносчиков много. А в подпитии чего только не скажешь... нечаянно.

– И вы не знаете, где жили Виолин, Рубан? Вы же председатель профкома.

– Что, и Рубан?.. – потрясенно вымолвил Башмаков.

– Нет, она жива. Я привел первые пришедшие в голову фамилии. Вы не ответили.

– Понимаете, у этих актеров дети давно выросли, поэтому профком с ними не работает.

– Нет, я не понимаю, как, работая в маленьком коллективе, председатель профсоюзной организации не знает адресов своих членов!

– Ну, что касается того же Виолина и Рубан, они давно вышли из профсоюзной организации.

– Почему?

– Во-первых, Эра Лукьяновна противник профсоюза в театре. Считает, что эта организация изжила себя. Во всех коммерческих структурах профсоюза нет, она хочет и в театре ликвидировать этот орган.

– Интересно. А как же она сокращает работников? Без профкома?

– Но пока-то мы существуем, она с нами иногда считается. Во-вторых, многие вышли из профсоюза по разным причинам. Чтобы не платить членские взносы, чтобы угодить директору, а некоторые считают профсоюз бесполезной организацией, не защищающей права работника, вышли по этой причине.

– А вы права защищаете?

– По мере сил.

Не поверил Степа. Уж больно Гриша вялый, чтобы прилагать силы.

– Вы играете большие роли? – задал следующий вопрос Степа.

– Большие роли у нас играют два человека: Швец и Подсолнух, остальные на подхвате, – с обидой пробубнил Гриша. – Жена играет, а мне не дают.

Спрашивать, зачем Башмаков подходил к столу, Степа пока не стал, пусть этот вопрос застанет его врасплох. Степа сказал Башмакову, что он может быть свободен, а Толику велел ехать сначала к Петровичу, дабы забросить злополучный коньяк, а после в театр за списком.

Степан и Оксана склонились над списком, напечатанным на машинке.

– Давай, не мудрствуя, выберем из списка тех, кто так или иначе соприкоснулся с ядом, – предложила Оксана. – Так, кто у нас первый по списку? Башмаков. Он председатель профкома и член художественного совета. Далее следует... Виолин. Угу, член художественного совета. Что там выполняет художественный совет?

– Как объяснила сама директриса, совет решает, кому быть в театре, а кому не быть. Наверное, еще что-нибудь делает, но мне стала известна только эта функция, не соответствующая действительности, но выполняющая указания директора.

– Значит, это его главная функция, – пробормотала Оксана, ведя пальцем по списку. – Ну-ка, кто еще у нас в совете?.. Ага, Кандыков тоже член художественного совета, пока жив, и на него не покушались. Овчаренко... член. К счастью, тоже жива, несмотря на убийственный подарок. И Подсолнух член.

– Двусмысленно звучит, – пошутил Степа.

– Я не вкладывала двойного смысла, клянусь... Вот! Рубан тоже член совета. Сюда же входит... заведующая костюмерным цехом. Странно, костюмер решает, кому из артистов быть в театре? Очень странно. В состав совета входит и Швец! И директор, имеющая два голоса!

– Да, забыл сказать. Эра Лукьяновна на работе не появлялась, придет только завтра, потому что на вторник назначен сбор труппы.

– Во сколько сбор?

– В одиннадцать утра. Что говорят свидетели о Виолине?

– Да так... особо не распространялись. Боятся, видимо, попасть в подозреваемые. А Лозовская Анна вообще не явилась. Машинист сцены откровенно высказался по поводу артистов, мнение его нелицеприятно. Но он собрался поменять место работы, поэтому такой храбрый. А рассказал, что Виолин был каким-то придурковатым. То лаялся с директором и Швецом, то обнимался с ними и пел дифирамбы, причем демонстративно все это делал. В труппе его не любили как раз за беспринципность. Обожал подслушивать и доносить директору, следовательно, по этой причине друзей в театре не имел. В этом театре вообще не приняты дружественные отношения – это его слова. На момент смерти Виолин состоял в ссоре с директором и Швецом, орали они друг на друга во всеуслышание. Но это еще не повод отравить Виолина. Да и всерьез его никто не воспринимал. Отношения его с Ушаковыми были никакие, они друг друга в упор не видели. Кстати, Ушаковы не были членами художественного совета, и Галеев тоже.

– Все же перевес на стороне членов художественного совета. Мотивы были у многих. Есть улики. Но улики косвенные. По-моему, мы надолго завязнем.

– Я еще в учебниках читала, что дела по отравлениям расследуются годами. Сейчас все больше пистолетом орудуют, ну, перышком, в крайнем случае, удушают. А у нас оригинальный способ решения проблемы, хоть и самый древний. Убивец попался очень сообразительный, талантливый, можно сказать.

– А давай, Оксана, предположим, что отравитель нацелился на членов художественного совета. И обоснование нашим предположениям есть: большинство членов совета получили подарки со смертью. Значит, это человек, которого они кровно обидели. Да, но как же тогда быть с Ушаковыми?

– Могли Ушаковы случайно оказаться жертвами?

– Думаю, нет. Яд бросили во время спектакля, зная, что только Ушаковы будут пить из бокала.

– Тогда, возможно, Ушаковы каким-то образом прознали о планах убийцы. Назад он повернуть не мог, потому что уже отправил партию коньяка как раз двадцать пятого октября, а это день спектакля «Коварство и любовь». Поэтому их отравили первыми.

– Возможно. Ты не забыла, что бандероли отправляла женщина?

– У меня прекрасная память. План такой. Я звоню остальным членам совета и предупреждаю, чтоб не вздумали попробовать подарок на вкус, если вдруг его получили. И чтобы завтра привезли подарки в театр. Мы с тобой тоже поедем на сбор трупов... ой, на сбор труппы! Как бы моя оговорка не воплотилась в жизнь, я ужасно суеверная. Тьфу, тьфу, тьфу! А встретимся у Петровича часиков в десять. Идет?

Едва Степа вышел от Оксаны, как позвонила Карина Гурьева:

– Степан, вы можете сейчас приехать ко мне?

– Есть новости?

– В общем-то да.

Она назвала домашний адрес, Степа запрыгнул в машину к Толику.

6

Войдя в квартиру Гурьевой, Степа открыл рот от удивления. На диванчике мирно сидела Лозовская, теребила пальчиками платочек и виновато взирала на него.

– Вы почему не пришли к следователю? – резонно спросил Степа.

– У нее больничный, – вступилась за Анну Карина. – Присаживайтесь, это надолго.

Степа слушал, иногда переспрашивая одно и то же по несколько раз. Понимал, что выглядит тупым ментом, да ведь трудно разобраться во взаимоотношениях исключительных особ, то бишь артистов. После рассказа Карины и некоторых дополнений Анны он глубоко задумался. Мозги поехали набекрень. Окончательно все расползлось.

– Давайте-ка еще раз все уточним, – сказал он женщинам, которым казалось, что они вполне толково выложили милиционеру факты. – Значит, Ушаков вернулся к жене. Он так вам заявил, да, Анна?

– Да, – кивнула та.

– А жене сказал, что вы беременная и собираетесь жить в квартире Ушаковых, потому что вас попросили из общежития? Не могу понять, зачем он солгал ей?

– Мы тоже не можем понять, – с сожалением вздохнула Карина.

– Ладно, пока опустим этот момент, он от нас не убежит, – проговорил Степа. – Вернемся к спектаклю. Вы, Анна, весь спектакль и антракт находились на сцене. Швец проходил в антракте через сцену, вы его увидели, он увидел вас... (Чуть не сорвалось с языка: и доложил следователю, по сути, указал на Лозовскую.) А когда вы пили из бокала? В первом акте, в антракте, во втором акте, когда?

– Это было во втором акте, перед той картиной, когда Лена и Виталий... – Аня не договорила, навернулись слезы.

– Значит, вы пили уже в конце второго акта, – призадумался Степа. – Тогда яд бросил не Швец.

– Да? – озадачилась она. – Я как-то об этом не подумала... Мне показалось, раз он так смутился, увидев меня, значит, в чем-то виноват. А может... может, он вернулся, только никто этого не заметил?

– Потом Ушакова вынесла на сцену кувшин и бокал, – рассуждал он. – Через сколько времени после того, как вы пили из бокала, она вынесла поднос?

– Я не засекала... – произнесла Аннушка, вспоминая. – Минут через пять... может, меньше. Я знала, что она придет за подносом прямо со сцены, поспешила уйти за задник, не хотела с ней встречаться.