Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - Шерман Алекси

Шерман Алекси (смеется): Так что на выступлениях я высмеивал этих критиков, этих фанатиков-фундаменталистов. Я обратился к толпе: «Должен предупредить собравшихся неиндейцев, что если из-за моей книжки вы соберетесь поехать на пау-вау, чтобы увидеть медведя, койота и змею, играющих на барабанах, то ваши ожидания не оправдаются. То есть вы можете там увидеть трех барабанщиков по прозвищу Медведь, Койот и Змея, но не животных. Так что простите, что ввел вас в культурное заблуждение. И простите, что привел вам пример стереотипного расизма». «Правдивый дневник» тоже вызвал подобные обвинения десять лет назад. Но культура сильно изменилась, и теперь мы судим не только неиндейцев за неверное изображение аборигенов, но и индейцев за изображение самих себя. Это моя история, это случилось со мной на самом деле, и меня осуждают за рассказ о реальных решениях, принятых мною в жизни.

Джесс Уолтер: Интересно, изменилось ли за прошедшие десять лет изображение коренных американцев в фильмах, или подобные баталии идут до сих пор?

Шерман Алекси: Мы все еще недостаточно представлены во всех видах искусства. Знаешь, недавно я давал интервью в Нью-Йорке – оно проходило в Музее современного искусства. Я прошелся по залам и сказал, что к названию каждого музея страны можно добавить: «Музей, исключающий искусство коренных американцев».

Так что факт остается фактом: нас не учитывают, не рассматривают как современников. И самое поганое в этом – что слишком многие туземные народы и сами не чувствуют своей принадлежности современному миру. Честно говоря, они слишком романтично относятся к своему прошлому. Они зависли, застряли в ностальгических воспоминаниях. В своих книгах, фильмах, во всей моей работе я надеюсь стать самым большим врагом туземной ностальгии. Надеюсь, это напишут на моей могиле. Хочу, чтобы так и написали.

Джесс Уолтер: Хочу поговорить о том, сколько раз «Правдивый дневник» попадал в список запрещенных книг. Он наконец из него вышел?

Шерман Алекси: Девять лет он был в первой десятке, но никогда не выходил на первое место. Всегда получался вторым. Меня постоянно обгоняли две книги. «Капитан Подштанник»… В один год все консервативные книжные цензоры страны посчитали «Капитана Подштанника» более опасной книгой, чем «Правдивый дневник». А в другой год меня обставила книга «С Танго их трое» – она о пингвинах-гомосексуалистах в зоопарке Бронкса. Так что, очевидно, пингвины-гомосексуалисты и Капитан Подштанник политически более опасны, чем мальчик-индеец из резервации, жаждущий образования.

Джесс Уолтер: Во многом это дало тебе шанс громко заговорить об интеллектуальной свободе и о детях – о том, что они читают, и о свободе слова. В каком-то смысле цензоры построили тебе трибуну для выступлений. Всякий раз, когда они забанивают книгу…

Шерман Алекси: Всякий раз, когда они забанивают книгу, она попадает в заголовки всей прессы страны. Я продаю больше книг, так что в конечном счете это меня обогащает. Дома мы называем Неделю запрещенных книг Неделей толстозадых гонораров.

Это в домашнем кругу, но и на публике меня часто просят высказать мнение о цензуре. Видишь ли, сильнее всего я чувствую себя туземцем, когда меня спрашивают о вещах нетуземных или не совсем туземных. Поэтому когда меня, писателя из среды индейцев спокан, просят высказать мнение о цензуре, я чувствую себя совсем индейцем, потому что спрашивают меня не об индействе. Мой мозг, которому привили культуру индейцев спокан, которому привили культуру коренных американцев, которому привили культуру современных туземцев, профильтрованных через сито всего американского опыта, – это и есть я. И когда мои книги запрещает цензура, меня как будто самого запрещают. И меня это так радует! Меня преследуют!

Джесс Уолтер: Интересно, а дети говорят о таких взрослых вещах? Это же взрослые боятся, что дети могут увидеть слово «стояк» или прочитать о мастурбации или о чем-то таком, о чем ребенок из старшей школы, разумеется, никогда и слыхом не слыхивал и не думал.

Шерман Алекси: В некоторых школах дети пытаются бороться с цензурой. В Бойси, штат Айдахо, одна девушка развернула неслабую деятельность. Она раздавала экземпляры «Правдивого дневника», тем самым протестуя против запретов в ее школе. Много писем я получал от ребят, которые бунтуют против родителей. Да вот хотя бы вчера вечером в школе моего сына был человек, либерал, – это очень либеральная школа – и мы говорили о влиянии культуры на наших детей. И он начал ворчать, что надо, мол, вообще избавиться от телевидения, а я только головой покачал. Ну, то есть это же клише номер один. И это так по-цензорски, по-менторски. Этот человек даже не осознал, что последовал собственному цензорскому импульсу. Что он выразил желание избавиться от внешнего мира. От всех изображений, всех идей, всех историй, от всех мыслей, которые могут его огорчить, которые могут вынудить его поговорить с собственным ребенком. Типа: «Боже мой, в этом ящике могут показать то, с чем я несогласен. Боже мой, я должен остановить это». Книжная цензура наносит урон воображению. Книжная цензура наносит урон диалогу. Книжная цензура превращает несогласие в нечто зловредное, нежелательное. Превращает несогласие в грех. Книжная цензура сродни радикализму в религии. А я вечный, бессменный воин за свободу слова.

Джесс Уолтер: Кстати, книги дали тебе столько возможностей говорить об этом с обществом.

Шерман Алекси: О да, это чудесно, и так мило, и так странно. Еще и за это я так люблю книги. За то, что люди до сих пор настолько их боятся, что готовы запретить. Их отпрыски не выпускают из рук айфоны, получая доступ к любому порносайту в мире, к любой порнографии, которая была создана, – и при этом родители готовы запретить книгу за то, что подросток в ней дважды упомянул слово «мастурбация». Думаю, это говорит о том, что книги до сих пор имеют огромную силу. Что печатное слово действует сильнее, чем люди думают.

Джесс Уолтер: Как будто дети не только увидят в книгах изображение, но и напитаются зловредными идеями.

Шерман Алекси: Да-да-да. Страшные книги, пугающие книги.

Джесс Уолтер: Это была твоя первая проба пера в литературе для подростков. Она заставила тебя посмотреть на жанр по-другому? По-другому читать?

Шерман Алекси: «Дневник» написан для молодежи. Вот «Гарри Поттер» сначала был книгой для детей. Погляди на хронологию «Гарри Поттера». Я считаю, что это пример такого невероятного взлета автора, когда писатель становится сильнее, неимоверно сильнее прямо у нас на глазах. Первые два романа «Гарри Поттера» были детскими, но по мере того как герои взрослели, а Дж. К. Роулинг набиралась опыта, книги становились… ну не знаю, библейскими. Господи, да это прямо-таки Библия! Я готов поспорить, что книги и фильмы о Гарри Поттере более значимы для американской культуры,