Арабский кошмар - Роберт Ирвин

Лишь однажды пришлось мне прервать свои уединенные размышления. В один прекрасный день мы, спасаясь от бури, зашли в порт на белуджийском побережье. Именно там я и достиг вершины счастья, и именно там, хотя тогда я этого еще не сознавал, были посеяны также семена нынешних моих невзгод. В порту, во время увольнения на берег, со мной заговорила молодая белуджийка.

– Ваше лицо напоминает морду обезьяны, – сказала она.– Не поймите меня превратно. У вас большие глаза. Щеки ваши раздуваются и пылают здоровым румянцем. Во всем лице отражается звериная невинность. У вас действительно красивое лицо. И вновь не поймите меня превратно. Я не шлюха. Я приличная девушка из хорошей семьи, живущей в этих краях, но…

И тут, – сказал дальше джинну волчий выкормыш, – профессиональный письмописец отказался читать дальше. Он утверждал, что, поскольку среди слушателей есть женщины и дети, это будет не совсем удобно. В публике разгорелся спор по поводу его притворной стыдливости. Дело кончилось тем, что письмописец перевернул несколько страниц и продолжил историю со следующего места…

Наутро мы вновь подтвердили наши обещания, и я поднялся на борт корабля, дабы плыть дальше на восток. Если бы я только знал, что за цель была у нашего капитана и при каких обстоятельствах буду я возвращаться назад! Когда мы удалились от берегов Белуджи…

*

– Минутку, Йолл, – сказал Бэльян.– Если письмописец не согласен был читать о том, что произошло между мальчиком-обезьяной и молодой белуджийкой, это совсем не значит, что вы не можете нам об этом рассказать.

– Предание умалчивает, – сказал Йолл. Потом, после очень долгой паузы:

– Хотя ум может предположить. Но вернемся к повести о человеке-обезьяне в том виде, в каком письмописец прочел ее волчьему выкормышу, а тот пересказал джинну…

*

Когда мы удалились от берегов Белуджи и отстали птицы, которые подбирали корабельные отбросы, всех начали одолевать мысли по поводу неведомой цели нашего путешествия, расположенной к востоку от Суматры. Морякам известно множество преданий о том, что находится на краю света, и у каждого из этих преданий в команде имелся по меньшей мере один сторонник. Одни утверждали, что мир окружен бронзовой стеной. Другие говорили, что мы будем плыть, пока не натолкнемся на мир, зеркально отражающий наш собственный, и не увидим там самих себя, плывущих нам навстречу. Третьи полагали, что на краю света находится первобытная тьма, из которой создается все сущее. Четвертые считали, что там просто-напросто зловонное море без берегов.

Наконец поинтересовались мнением старшего помощника. (Хотя помощник, несомненно, был ближайшим доверенным лицом нашего молчаливого и сумасшедшего капитана, он все же умудрялся пользоваться необыкновенным влиянием среди остальных членов команды.) Мнение свое он высказал неохотно.

– Подобные вопросы бессмысленны. Спрашивать, что творится на краю света, – все равно, что спрашивать, что чувствует человек, когда он мертв.

Это все равно, что пытаться пощупать рукой край сновидения.

Капитан и дальше хранил молчание. Я был доволен. Казалось, для окончания нашего плавания нет никаких причин. Как мне хотелось, чтобы ему не было конца! И все же именно я, разумеется, и возвестил о конце нашего пути, хотя, когда я впервые увидел остров со своего высокого наблюдательного пункта, он показался мне довольно небольшим и ничем не примечательным. Капитан приказал бросить якорь неподалеку от острова и принялся в лихорадочном возбуждении распоряжаться насчет высадки на берег. По мере приближения к острову становилось ясно, что он сплошь состоит из камней и грунта. Лишь одно-единственное засохшее дерево, стоявшее на голой земле, разрастающейся трещиной в синеве выделялось на фоне неба.

Так мы высадились на сей столь неожиданно невзрачный островок.

– Это остров на краю света, – сказал помощник капитана.

Капитан только кивнул. Вокруг него волновалась толпа моряков, и я в их числе. После длительного плавания и всех наших лишений – неужели это все? На минуту показалось, будто мы готовы тотчас же с ним расправиться. Как выяснилось впоследствии, это мало что изменило бы.

Но тут вмешался помощник, который и ответил на нашу все еще невысказанную мысль:

– Да, это все. И этого более чем достаточно. Это конец пути и награда за него. Видите вон то дерево?

Как мы могли его не видеть? То был единственный предмет на острове.

– Это древо инкубации. На острове обитает Тайный Учитель. Он мудрец, но при этом невидим.

То дерево есть своего рода дверь, открывающая путь к нему. В тени дерева может отдохнуть смельчак, который взыскует запретных знаний. Как только он уснет и станет видеть сны, он сможет приблизиться к Тайному Учителю и задать любой вопрос, какой пожелает, – здесь, под этим деревом, и больше нигде на свете.

Тут капитан быстро зашагал вперед и расположился под деревом. Он нервничал, но настроен был решительно. Успокоившись, он приготовился ко сну, хотя, прежде чем ему и в самом деле удалось уснуть, прошло несколько часов. Из нас же ни один не спал – мы наблюдали за спящим и нас одолевало любопытство. Наутро он проснулся поздно. Мы взволнованно столпились вокруг него. Еще полусонный, он неторопливо поведал нам свою историю, и мне показалось, что он стал разговаривать с нами властным тоном человека, добившегося своего.

– Мне почудилось, что я уснул и что, пока я спал, на этом засохшем дереве распустились листья, вокруг вырос лес таких же деревьев, а над лесом поднялась гора. Я посмотрел, и передо мной возникла тропинка, отлого ведущая в гору. Я решил подняться на гору и тронулся в путь в приподнятом настроении, ибо на тенистой тропинке было прохладно, а на деревьях пели райские птицы. Потом начало припекать солнце. Подъем стал круче. Я слышал, как с треском продираются сквозь ветки крупные звери, и несколько раз подумывал повернуть назад. Поочередно я столкнулся с дикой кошкой, коброй и неким поющим существом, почти похожим на человеческое, которое попыталось завлечь меня в чащобу, однако, полный решимости добраться до вершины, я продолжал свой путь, и они в конце концов отстали и обратились в бегство. Короче говоря, – (да, никогда еще наш капитан не бывал при нас столь многословен), – наконец, совсем неподалеку от вершины, я подошел к пещере, и там, у входа, сидел почтенный мудрец, нагой и лишенный украшений, если не считать короны из танцующих бликов. Он узрел меня издалека.

«Говори, о взыскующий познаний! Спрашивай все, что пожелаешь. Задавай любой вопрос, каким бы он ни был непонятным, трудным или непристойным. Говори!»

«Где мой сын, почтенный мудрец? Увижу ли я его когда-нибудь вновь?»

И капитан умолк. Мы ждали. Наконец один из нас спросил:

– Ну, и что же он сказал?

– О, мне и в голову не приходило, что он обязан что-то сказать! Я задал свой вопрос, поэтому я попросту повернулся и спустился с горы, а найдя подлинное свое дерево, проснулся.

Это уже было чересчур. Забраться в такую даль, доплыть до острова, расположенного на краю света, храбро встретив в пути столько опасностей, – и все это по велению человека, который, когда наконец заговорил, оказался самым большим идиотом из всех нас! В ярости мы насмерть забили его камнями (и я признаюсь, что мой камень был ничуть не легче прочих).

– Какая потеря, – сказал помощник, печально глядя на труп капитана.

– Интересно, какова история этого человека?

– Кем был его сын?

– Теперь нам никогда этого не узнать.

Со всех сторон раздались крики. Помощник капитана заставил всех умолкнуть.

– Возможно, вы и правы, но должен вам сказать, что у него в каюте я видел журнал, запертый в шкатулке с медными краями. Быть может, там содержится разгадка. Ключ у него в кармане.

Мы отыскали ключ, поспешно вернулись на корабль и открыли шкатулку. Помощник схватил журнал и принялся читать. Читал он довольно быстро. Тогда мне показалось, что с содержанием журнала он уже знаком. То, что он читал нам, оказалось не судовым журналом, как мы полагали, а историей минувшей жизни капитана. История эта такова».

«Тут я должен заметить, – сказал волчий выкормыш, – что письмописец читал медленно и часто делал паузы, дабы потолковать о чудесах этой истории. Поэтому было уже поздно, и письмописец сказал, что он выбился из сил. Он решил удалиться и дочитать историю в уединении, а наутро, когда мы все хорошенько выспимся, пересказать ее нам. Слушателям ничего не оставалось, как согласиться на это, и толпа разошлась. Мне дали поесть (между прочим, первый в моей жизни кусок вареного мяса), и я быстро уснул.

Наутро я, проснувшись, тут же поспешил к дому профессионального письмописца. На сей раз там собралась вся деревня. Писец разговаривал с людьми, и многие бросали в мою сторону гневные взгляды. Письмописец, коего я принял было за человека дружелюбного, швырнул мне под ноги оба письма и сказал: «Письма эти твои по праву, и история тоже твоя, но дальше их тебе читать я не намерен». Потом по его сигналу полетели камни. Вся деревня погналась за мной с камнями, и я едва унес ноги. И вот я здесь, со всеми своими ранами и синяками и с неоконченным рассказом».– Волчий выкормыш выжидающе посмотрел на джинна.