Немецкая романтическая повесть. Том II - Ахим Арним

Несколько дней спустя комендант получил по поводу этой газетной заметки письмо от маркизы, в котором она почтительно и трогательно писала, что, будучи лишена милости появиться в отцовском доме, она просит направить к ней в В. того, кто придет 3-го числа утром. Полковница как раз находилась в комнате, когда комендант получил это письмо; и так как она прочла на его лице выражение смущения и недоумения (ибо какой мотив мог он теперь ей приписать, если бы здесь был обида с ее стороны, раз она, видимо, вовсе и не рассчитывает на его прощение), то, ободренная этим, она решилась предложить план действия, с которым давно уже носилась, тая его в своем сердце, терзаемом сомнениями. В то время как полковник ничего не говорящим взглядом все еще смотрел на письмо, она сказала, что ей пришла в голову одна мысль: не разрешит ли он ей съездить на день, на два в В. Если маркиза, действительно, знает то лицо, которое ответило ей через газету, как незнакомое, то она сумеет поставить дочь в такое положение, в котором та невольно себя выдаст, будь она самой завзятой обманщицей. Комендант, разорвав внезапным резким движением письмо, ответил, что ей известно, что он не хочет иметь никакого дела с дочерью и что он запрещает жене вступать с нею в какие-либо сношения. Он запечатал разорванные лоскутки письма в конверт, надписал адрес маркизы и отдал посланному вместо ответа.

Полковница, ожесточенная в душе его крайним упорством, уничтожавшим всякую возможность выяснения этого дела, решила осуществить свой план против его воли. Она взяла с собой одного из егерей коменданта и на другое утро, когда муж еще не вставал с постели, отправилась в В. Подъехав к воротам усадьбы, она услышала от привратника, что маркиза никого не принимает. На это госпожа Г. отвечала, что ей это известно, тем не менее пусть он пойдет и доложит, что приехала полковница Г., на что привратник возразил, что это будет бесполезно, так как маркиза ни с кем в мире не хочет разговаривать. Госпожа Г. ответила, что с нею маркиза будет говорить, так как она ее мать, а потому пусть он не медлит и тотчас выполнит свое дело. Но едва успел привратник направиться в дом, чтобы сделать эту, как он полагал, напрасную попытку, как сама маркиза вышла из дому, поспешила к воротам и упала на колени перед каретой полковницы. Госпожа Г., поддерживаемая егерем, вышла из кареты и с некоторым волнением подняла маркизу. Взволнованная до глубины души маркиза низко склонилась над рукою матери и, обливаясь слезами, почтительно повела ее к себе в дом. «Дорогая матушка! — воскликнула она, усадив мать на диван, сама же стоя перед нею и утирая слезы; — какой счастливой случайности обязана я вашим драгоценным посещением?» Госпожа Г., ласково обняв дочь, сказала, что она приехала просить у нее прощенья за ту жестокость, с которой ее выгнали из родительского дома. «Прощенья?» — перебила ее маркиза и пыталась поцеловать у нее руки. Но мать, уклонившись от поцелуя, продолжала: «Ибо не только напечатанный в газете ответ на твою публикацию убедил и меня, и твоего отца» в твоей невинности, но я должна еще тебе открыть, что сам он, к великой нашей радости и удивлению, появился вчера в нашем доме». — «Кто появился? — спросила маркиза и подсела к матери; — кто этот сам он?» и все лицо ее выражало напряженное ожидание. «Да он, автор ответа, — отвечала полковница, — тот самый человек, к которому ты обращалась в своем призыве». — «Ну так кто же это? — воскликнула маркиза с трепещущей от волненья грудью. — Кто?» еще раз повторила она. «Мне хотелось бы, — возразила госпожа Г., — чтобы ты это мне сама сказала. Ибо вообрази себе, что вчера мы сидели за утренним чаем и только что прочли ту странную заметку в газете, как в комнату врывается человек, близко нам известный, с выражением страшного отчаяния и бросается сначала к ногам твоего отца, а затем и к моим. В полном недоумении, что бы это могло означать, мы предлагаем ему высказаться. Тогда он говорит, что совесть ему не дает покоя, что это он — тот негодяй, который обманул маркизу; он должен знать, как смотрят на его преступление, и если ему уготовано возмездие, то вот он сам пришел принять его».

«Но кто же, кто, кто?» — повторяла маркиза. «Это, как я сказала, — продолжала полковница, — вообще вполне благовоспитанный молодой человек, от которого никак нельзя было ожидать такого гнусного поступка. Только не пугайся, когда ты узнаешь, дорогая дочь, что он — человек низкого происхождения и вообще не отвечает ни одному из тех требований, какие можно было бы предъявить к твоему мужу». — «Как бы то ни было, дорогая матушка, — сказала маркиза, — он не может быть вполне негодным человеком, так как он, раньше чем броситься к моим ногам, бросился к вашим. Но кто? кто? Скажите же мне, наконец, кто это?» — «Ну, так знай же, — ответила мать, — это Леонардо, егерь, которого твой отец недавно выписал из Тироля и которого, если ты заметила, я привезла с собою, чтобы представить его тебе, как жениха». — «Егерь Леонардо!» — воскликнула маркиза и в отчаянии прижала руку ко лбу. «Что тебя пугает? — спросила полковница. — Или у тебя есть какие-либо основания сомневаться в этом?»«Но как? где? когда?» — в смятении спрашивала маркиза. — «Это, — отвечала полковница, — он хочет открыть только тебе одной. Стыд и любовь не позволяют ему говорить об этом с кем-либо другим, кроме тебя. Но если хочешь, отворим дверь в прихожую, где он с бьющимся сердцем дожидается исхода нашего разговора; и тогда ты сама увидишь, сможешь ли ты выведать у него его тайну, пока я удалюсь в соседнюю комнату». — «Боже милосердый! — воскликнула маркиза; — однажды в полуденный зной я заснула, и когда проснулась, то увидала, как он отходит от дивана, на котором я лежала». И она закрыла пылавшее от стыда лицо своими маленькими ручками. При этих словах мать опустилась перед нею на колени. — «О дочь моя! — воскликнула она, — о чудная!» и заключила ее в свои объятия. «А я-то, негодная!» и припала лицом к ее коленям. Маркиза в испуге спросила: «Что с вами, матушка?» — «Пойми же, всех ангелов чистейшая, что во всем, что я тебе сейчас говорила, нет ни слова правды; что моя испорченная душа не способна была верить в такую невинность, какая сияет в твоей душе, и что мне сперва понадобилась эта гнусная ложь для того, чтобы убедиться в этом». — «Дорогая моя матушка!» — воскликнула радостно тронутая маркиза, склоняясь над нею, чтобы ее поднять. Мать ответила: «Нет, я встану не раньше, чем ты мне скажешь, что прощаешь мне всю низость моего поступка, о ты, прекрасное, неземное создание!» — «Мне вас прощать, мать моя! Встаньте, — воскликнула маркиза, — заклинаю вас!» — «Ты слышишь? — сказала госпожа Г., — я хочу знать, сможешь ли ты еще меня любить и так же искренно уважать, как прежде?» — «Моя обожаемая матушка! — воскликнула маркиза и опустилась рядом с матерью на колени. — Ни на одно мгновение я не переставала вас любить и уважать. Да и кто бы мог мне поверить при таких неслыханных обстоятельствах? Как я счастлива, что вы убедились в моей невиновности!» — «В таком случае — отвечала госпожа Г., подымаясь при поддержке дочери, — я тебя буду носить на руках, дорогое мое дитя. Ты у меня будешь рожать, и если бы обстоятельства даже так сложились, что я ожидала бы от тебя маленького князя, я и тогда не ходила бы за тобой с большей нежностью и достоинством. До конца дней моих я не отойду от тебя. Я бросаю вызов всему свету, мне не нужно иного почета, кроме твоего позора, лишь бы ты вернула мне свою любовь и позабыла ту жестокость, с которой я тебя оттолкнула». Маркиза пыталась ее успокоить своими горячими ласками и мольбами, но настал вечер и пробило полночь, раньше чем ей это удалось.

На следующий день, когда волнение старой дамы, вызвавшее у нее ночью приступ нервной лихорадки, несколько улеглось, мать, дочь и внучата с триумфом двинулись обратно в М. Ехали они очень довольные и шутили по поводу егеря Леонардо, сидевшего на козлах; мать говорила дочери, что замечает, как та краснеет всякий раз, как взглянет на его широкую спину. Маркиза отвечала не то со вздохом, не то с улыбкой: «Кто знает, однако, кого мы увидим в нашем доме в 11 часов утра 3-го числа!» Но чем ближе они подъезжали к М., тем серьезнее настраивались их души в предчувствии решающих событий, которые им еще предстояли. Госпожа Г., не сообщая пока дочери своего плана, как только вышли из экипажа, тотчас провела ее в ее прежние комнаты; сказала, чтобы маркиза устраивалась, как ей будет удобно, сама же она скоро вернется, и поспешно удалилась.

Через час она возвратилась с разгоряченным лицом. «Ну и Фома! — сказала она, скрывая свою радость, — Подлинно — Фома неверный! Битый час потребовался мне, чтобы его убедить. Но зато теперь он сидит и плачет». — «Кто?» — спросила маркиза. — «Он, — отвечала мать. — Кто же, как не тот, у кого все к тому причины?» — «Но не отец же?» — воскликнула маркиза. — «Как ребенок плачет, — отвечала мать; — если бы мне самой не пришлось утирать слезы, я готова была рассмеяться, выйдя за дверь». — «И все это из-за меня? — спросила маркиза и встала; — и вы хотите, чтобы я здесь…?» — «Ни с места! — сказала госпожа Г. — Зачем он мне продиктовал письмо? Он должен сюда к тебе притти, если хочет меня еще раз увидать, пока я жива». — «Милая матушка!» — умоляла маркиза. — «Я — неумолима! — перебила ее полковница. — Зачем он схватил пистолет?» — «Заклинаю вас…» — «Нет, ты не должна… — отвечала госпожа Г., снова, почти насильно, усаживая дочь на кресло. — А если он до вечера не придет сегодня, я завтра же уеду с тобой». Маркиза назвала это поведенье жестоким и несправедливым. Но мать отвечала: «Успокойся! — ибо в это время послышались приближающиеся издалека рыдания. — Вот уже он идет!» — «Где? — сказала маркиза, прислушиваясь. — Есть кто-нибудь за дверью? Это сильное…?» — «Разумеется! — ответила госпожа Г., — он хочет, чтобы мы ему отворили двери». — «Пустите меня!» — вскрикнула маркиза и сорвалась со стула. — «Убедительно прошу тебя, Джульетта, сиди смирно», — сказала полковница, и в это мгновение в комнату уже входил комендант, держа перед лицом платок.