Инкассатор: Золотая лихорадка - Андрей Воронин

– Юрий, если это ты, скажи, на какой улице мы жили, когда ездили в Сочи...

– На улице Роз, Ксюша. Еще вопросы будут?

– Тогда, на озере, был ты?

– На каком озере? – Юрий решил, что не стоит афишировать свое пребывание в месте взрыва.

– На Всуе, когда террористы взрыв устроили...

– Да нет, милая моя, я только что из Москвы приехал, да вот повидать тебя решил. Не рада? – Юра ерничал, скрывая раздражение. С каждой минутой делать это ему становилось все труднее.

– Я не знаю, о чем мне с тобой говорить, Юра, – сказала Ксения, стараясь закутаться в халатик. – Старое ворошить? Не стоит, мы уже совсем другие с тобой. Ты – убийца, я – любовница мафиози, что тут скрывать...

– И я не знаю, зачем сюда пришел. Сказать, что до сих пор люблю тебя? Даже если это правда, то стоит ли тешить твое самолюбие? Мы свой выбор сделали. Я просто хотел посмотреть на тебя.

Зазвонил телефон. Ксения удивленно сняла трубку (кто бы это мог быть в начале восьмого утра?), выслушала быструю фразу с того конца провода, произнесенную взволнованным женским голосом, и Юра увидел, как краска, вызванная его появлением, уступила место смертельной бледности. Не отвечая, она опустила трубку, не удержала, и та, качаясь, повисла на проводе. Ксюша смотрела мимо всего, тяжело дыша, приоткрыв рот. Видно было, что известие, переданное по телефону, сразило ее наповал.

Филатов почел за необходимость вмешаться.

– Ксения, я могу тебе чем-нибудь помочь?

Та ответила медленно, едва ворочая языком:

– Они схватили Витю...

– Кто, менты? – не понял вначале Филатов.

– Буденный. Он давно хотел от него избавиться. А тут – взрыв... Он же все это организовывал на озере...

Юрий поднялся из кресла, прошелся по комнате, обдумывая ситуацию. Потом спросил, скрутив волю в стальной жгут:

– Ты его действительно любишь или это просто развлечение?

Ксения прижала стиснутые кулаки к груди:

– Люблю-у-у!

Это было сказано так, что Филатов вмиг отмел всякие сомнения; Удав смог сделать то, что не удалось ему – возбудить в ней страсть, настоящую животную страсть неудовлетворенной самки. Ему стало и противно, и жалко эту самку. Он спросил только:

– Когда его схватили?

– Только что. Соседи видели, его жене сказали, а та мне позвонила...

– Ну у вас и... б... во! – не сдержался Филатов.

И тут с его бывшей подругой произошла поразительная метаморфоза. Она выпрямилась, на лице ее, до сей секунды растерянном, появилась воля, и гордость, смешанная со стыдом.

– Филатов, ты многое мне дал. Но – прости за правду – мне нужен был мужик, а не... – она помолчала, – десантник. Я знаю, тебе до сих пор не все равно, как я к тебе отношусь. Так вот, у тебя есть возможность доказать мне, что ты выше всех, надежней всех. Спаси Витю, вытащи его – и ты докажешь свое превосходство над ним. И надо мной. Над всеми. Если ты захочешь, я вернусь к тебе, уеду с тобой куда угодно, только спаси его. Иначе мне не жить. Я прошу тебя, во имя всего хорошего, что было между нами все эти годы...

Филатов оторопел.

Ксения, замолчав, стояла со сложенными, как для молитвы, руками.

Из соседней квартиры слышалась утренняя перебранка соседа-алкоголика и его жены. На стене тикали часы. На кухне капала вода из неплотно завернутого крана.

... Удав стоял перед Буденным, сидящим в кресле в подвале своего особняка. «Командарм» чинил допрос по всей форме юриспруденции.

Вопрос был задан, и вопрос далеко не простой, причем такой, ответ на который знали все, но ответ этот никого не устраивал. Нужно было получить другой, и дать его должен был козел отпущения по имени Виктор Годунов.

– Итак, Удав, ты зачем Фому убил? – равнодушно вопрошал Буденный, зная, что никакого Фому Удав не убивал.

– Никакого Фому я не убивал, – столь же равнодушно отвечал Годунов, зная, что на его слова никто адекватно не реагирует.

Прошло уже довольно много времени со дня смерти Фомы, но лишь неделю назад на горизонте местной братвы замаячил его «правопреемник» – столь же крутой, состоящий при власти мужик. Звать его было приказано просто босс, а по своим каналам Буденный разведал, что особо приближенные именовали их новую «крышу» Кайзером. Во избежание повреждения собственной шкуры больше информации Буденный разузнавать не спешил: меньше знаешь – дольше живешь. Именно поэтому и не стал он вникать в подоплеку разборок в верхах, результатом которой стал приказ из Москвы срочно найти козла отпущения, соответствующим образом обработать и при необходимости представить на «суд общественности». Видно, в убийстве Фомы заподозрили его главного соперника Кайзера, и тому пришлось наскоро заметать следы.

Не надо было далеко ходить – под рукой обретался Удав, готовивший встречу на Всуе. Вот его и взяли тепленьким в подъезде, воткнули ствол под лопатку и без лишних осложнений доставили к Буденному. Теперь клиента предстояло обработать, и заняться этим не терпелось достопочтенному Фрицу – любимчику Буденного и его правой руке. Умный садист Фриц – сочетание не из тех, что встречаются часто, – предпочитал для обработки не новомодные электрические и наркотические орудия пыток, а вещи более простые, но не менее надежные: розги, например, старую проверенную дыбу и т.д. и т.п. Говорят, это именно он много лет назад первым стал практиковать в качестве орудия пытки утюг; впрочем, сам Фриц этого не подтверждал, хотя и не опровергал. К славе подобного рода он был равнодушен.

– Значит, не ты? – уточнил Буденный.

– Точно не я, – скучно ответил Годунов и добавил: – Кончай бодягу, Буденный.

– Нужно было меньше Фоме жопу лизать. Так что придется тебе пострадать за неправое дело. Фриц!

Фриц подошел сзади, развернул Удава к себе лицом и коротко ударил того под дых. Удав согнулся пополам и сунулся головой к ногам своего палача, который, не медля, пару раз дал ему под ребра носком ботинка, потом добавил ударом в зубы. Годунов захрипел.

– Ну что, накатаешь маляву с признанием? – спросил Буденный. – А то больно умирать будешь. Сам понимаешь, игра по-крупному идет, а мне за все отдуваться не хочется.

Годунов выплюнул выбитый зуб:

– Хер ты от меня что поимеешь...

– Во, бля, партизан недорезанный! – удивился «командарм». – Пойми, дурила, я все равно получу от тебя то, что хочу, и от тебя зависит, помрешь ты спокойно или будешь разрезан по кусочкам. Сам виноват, что меня не в хрен не ставил. Дурак... Фриц!

Тот был наготове. Продев руки живого мертвеца – так он, по крайней мере, считал – в петлю, свисавшую с потолка, он толкнул Годунова в поясницу и профессионально вздел его на дыбу. Удав заорал. Начитавшийся древних наставлений по палаческому делу еще на первом курсе истфака, Фриц аккуратно срезал с него рубашку и без предисловий вытащил из корыта с соленой водой розгу. Спустя минуту на спине бандита, от которого отвернулась удача, было написано все, что Фриц думал по поводу его неуместного препирательства. Впрочем, недоучившийся историк (его выперли со второго курса за то, что по пьяни избил опера в студенческой общаге) не знал, что розгами бьют на козлах, а на дыбе – кнутом. Наверное, поэтому Удав не сказал ни слова, где-то после десятого удара потеряв сознание.

– Снимай, – брезгливо скомандовал Фрицу Буденный. – Халтурщик ты.

От прикосновения холодного бетонного пола да еще оттого, что ему влили в рот водки, Годунов быстро пришел в себя. Но на вопросительный взгляд Буденного он снова отрицательно помотал головой. Что ж, таков человек – до последнего надеется на избавление...

Буденный поднялся из кресла:

– Опусти его в выгребную яму до ночи и поставь кого-нибудь, чтоб сторожили. Некогда мне тут возиться.

Фриц молча вправил Удаву вывихнутые руки, от чего тот застонал, прикусив губу, и повел в сторону сараев, где находился сортир, в котором справляла нужду всякая мелкая сошка. Личный унитаз Буденного размещался в самом доме – тот любил посидеть с комфортом.

Сняв верхний короб с дыркой, Фриц столкнул не имевшего сил сопротивляться Удава в яму, заполненную экскрементами, и там оставил, поманив пальцем развалившегося на садовой скамейке бандита.

– Сторожи, Борман! Позовет – дай знать... – приказал он и удалился в дом.

Удав, которого тут же стошнило от зловония окружающей среды, остался в дерьме, уповая лишь на чудо.

Филатов так и не смог заставить себя обнять плачущую Ксению, как ни хотелось ему это сделать. Гордость победила жалость, но он, обалдевший от силы чувства, был поражен другим: как он все-таки плохо знал свою подругу... Прибегнув к обычному средству для самоуспокоения – глотку из фляжки, – Филатов почти пришел в себя и спросил:

– Ты знаешь, кто меня подставил в тот раз?

Ксения только отрицательно помотала головой, глотая слезы. Они так и стояли друг против друга: она – зябко обняв себя за плечи, он – держа в опущенной руке плоскую фляжку.