Операция «Святой» - Лариса Захарова

Они стояли над полулежащим Гитлером, как консилиум врачей, готовых в борьбе за жизнь больного упрекать друг друга в неумелом лечении. И Браухич обратился к Риббентропу почти отечески:

— Ну неужели вы считаете, Иохим, что, кроме абвера и СД, других разведок в Европе не существует или они напичканы сплошными дураками? Неужели вы предполагаете, что нет ничего тайного, что не стало бы явным? А ваша закулисная игра страдала таким отсутствием настоящей режиссуры, что…

— Что из нее даже приличной пропагандистской кампании не сделаешь, — неожиданно поддержал Браухича Геббельс.

— Вы тоже много ошибались все это время, дорогой рейхсминистр, — язвительно перебил его Гесс. — Зачем было устраивать в печати травлю чехов, зачем объявлять Чехословакию центром красной опасности, если каждый мальчишка знает, где этот центр. В Москве, а не в Праге! Вы просто игнорировали реальную обстановку. И эта антисоветская кампания… — Гесс поморщился. — Зачем? Чтобы раздразнить Сталина? А если бы он, не спросясь поляков или румын, пошел бы себе и пошел — отвечать на ваши оскорбления? В каком глухом лесу вас следовало бы искать? Где бы вы таились от конников Буденного, а, Йозеф?

Геббельс исподлобья тяжело глянул на Гесса — легко издеваться, будучи наци-2!

— Министерство пропаганды тут ни при чем, — просипел Гитлер, принимая более жизнеспособную позу. — Как и ни при чем МИД. Да вы садитесь, господа…

Риббентроп сокрушенно вздохнул.

— Нас предали, нас просто предали! — заключил Гитлер. — И опять все сначала. Как тяжело…

— И все равно было очень глупо со стороны министерства пропаганды, — продолжил Гесс, нашедший своего стрелочника, вот этого, колченогого, — заставлять общественность думать, будто СССР бросил чехов на произвол судьбы, на милость Германии, в то время как СССР действует самым решительным образом. И войска, и делегации, и выступления Литвинова в Женеве… Русские…

— Не говорите мне о русских! — вдруг взвизгнул Гитлер. — Не надо! А чего добился ваш патриарх Мирон? Я не зря не люблю попов… Я презираю… Мирон трясся в Варшаве за свою румынскую шкуру!

Воспользовавшись приглашением фюрера, Браухич уютно устроился в кресле и подал голос из его глубины:

— Мирон не мог ничего добиться. Советы сильны, опыт войны у них свеж. Войны, которую они, голые и босые, двадцать лет назад блестяще выиграли у царской армии и армий всей Европы. Нелепо сбрасывать со счетов русских с их мощью. Если только пересчитать солдат, которых они могут единовременно поставить под ружье, то даже с аннексией всей Чехии, не только Судет, нам будет трудно догнать их. Риббентроп должен сделать все, чтобы нейтрализовать русских! — в негодовании и недоумении Браухич развел руками.

Риббентроп сказал первое, что пришло ему в голову в качестве оправдания:

— Меня упрекают в плохой дипломатической подготовленности плана «Грюн», однако лорд Рансимен уже там…

— Он там как частное лицо, как гость князя Гогенлоэ, но не как советник Бенеша! — вдруг закричал Геббельс, потому что еще не отбился от упреков Гесса, и пока они не стали упреками фюрера, надо самому искать козла отпущения. — Рансимен ничего не решает! Он старый дурак!

— Ну и что? — Риббентроп беззаботно пожал плечами. — Мнение же он нарабатывает. А Генлейн опять начнет давить…

Браухич вдруг побагровел:

— Три месяца мы только и занимаемся тем, что заставляем кого-то давить, а кого-то вырабатывать мнение. А в результате твердо выработанное мнение изменяется за какой-то час. Содержание демарша, мне говорил Канарис, диаметрально противоположно тому, о чем Чемберлен распинался в то же утро на лужайке леди Астор или где-то там у нее… А давление… Это давление мыльного пузыря на танковую броню. Зачем мы связываемся с этими националистами? Они портят все дело. Зейсс-Инкварт хоть вовремя остановился, но на что способен физкультурник Генлейн, никто не знает! Может быть, это его происками мы получили демарш. Он ведь всего десять дней назад был в Лондоне.

— Пустое! — махнул рукой Геринг. — Но мысль довольно верная. С Генлейна не следует спускать глаз. И вообще, нужно поставить его перед альтернативой: либо — либо… Он выберет нужное нам, он ценит свою башку.

— Ничего не могу сказать о Генлейне, — вступил Гесс, присевший на краешек дивана в ногах у фюрера. — Но опять муссировать уступки… Хватит жаловаться на судьбу «несчастных» судетских немцев, Бенеш оказался умнее Шушнига. — Гесс спрятал глаза за бровями, как делал всегда, когда не хотел, чтобы кто-то догадался о его истинных мыслях. — На муниципальных выборах треть немецкого населения проголосовала против Генлейна и таким образом вместе с чехами дала большинство голосующих против немецкой партии. И вообще, зачем нам Генлейн? Он должен расшатывать чехословацкое государство изнутри. На мой взгляд, он делает это непрофессионально. Генлейн вообще не фигура.

— Но мы зато можем всегда свалить на Бенеша ответственность за возникновение войны, — быстро проговорил Геббельс и весело заулыбался отчего-то. — Значит, нужно и с ним торговаться. А неуступчивость наказуема.

— Торговаться и торговать надо с Лондоном, — гнул свое Гесс. — Если Бенешу прикажут англичане, он сдастся. У англичан против Бенеша свои серьезные возражения. Он слишком демократ для того, чтобы быть соседом красных.

— Не знаю, — пожал плечами Геринг, — как англичане станут приказывать Бенешу, не представляю, — отчего-то громко засопел. — Рансимен… Да Рансимен такого рода бездельник, что будет рад одному: только бы за него на все вопросы ответил Генлейн, а уж он как-нибудь перескажет их Чемберлену. А вы говорите, нам больше не нужен Генлейн…

— А как вы станете ему платить? Судетским углем или чем?

— Зачем платить? — вяло проговорил Геринг. — Зачем платить, если можно просто убрать. Подумаешь, Генлейн… А пока пусть Генлейн выдвигает и выдвигает перед Бенешем наши требования, пока не дойдет до невыполнимых. Ну и сказать ему, что в Лондоне ему делать больше нечего, самолеты на авиалиниях Прага — Хитроу часто бьются. Изолировать его надо от Чемберлена.

— Чемберлен ведет двойную игру, и я вынужден это признать, — наконец заговорил тот, из кого все хотели сделать стрелочника, и сделали бы, если бы он отпирался, отказывался, доказывал свое, но Риббентроп молчал, молчал до тех пор, пока не «родил» нечто конструктивное. — Герцог Гамильтон — мой старый друг, я полечу к нему, он не обманет, разъяснит и поможет. Я по дешевке уступил ему недавно целую партию малаги. Причем в бочкотаре. — Риббентроп сделал многозначительную мину.

Браухича передернуло. Он скорбно заломил руки и тихо сказал:

— После аншлюса народ рейха безгранично уверовал, что фюрер все делает без войны, что фюреру удается все, что он предпринимает, без всякого сопротивления. За все, что делает фюрер, народ не платит кровью. Люди ждут, когда мы войдем в Чехию, Богемию, Моравию, выдворим оттуда славян и отдадим людям плодородные земли, чтобы они могли накормить детей. А что теперь вы скажете народу, Иохим? О партии малаги для английского герцога? Нашему народу ваша малага ни к чему, наш народ пьет шнапс, который делается из пшеницы, а пшеничные поля там. — Браухич махнул рукой куда-то туда, за горы.

И вдруг из глаз Риббентропа полетели синие искры. Он опять что-то сообразил.

— Я принимаю ваши обвинения в дипломатических ошибках, — почти весело сказал Риббентроп Браухичу. — Но хочу указать и на ваши. Вы первый испугались русских. Слушайте, Браухич, почему бы в таком случае вам не договориться с Тодзио, чтобы его собаки вцепились в пятку белому медведю? Нам тогда будет легче, медведь отвернет от нас свою большую морду. Если хотите, я сделаю несколько намеков японскому военному атташе.

— Слушайте, это же программа нейтрализации русских! — воскликнул Геббельс. — Это же…

Гитлер сделал знак рукой, которая всего минуту назад безжизненно висела — все поняли, он принял слова Риббентропа, хочет обдумать их, и все примолкли. Только Геринг зашептал Гессу:

— Японцы хорошие солдаты, русские могут надолго увязнуть в дальневосточном конфликте, им нечем и некогда станет помогать союзнику, а там, глядишь, союзнический договор и существовать перестанет. Вот что нужно сделать невыполнимым условием для Бенеша: разрыв договора с СССР, самым непременным образом.

— Я сердит был на вас, Риббентроп, — тихо наконец проговорил Гитлер. — Но, кажется, вы подали дельную мысль. И совсем нелишнее переговорить в этом же направлении с маршалом Маннергеймом. Возьмите это на себя, Геринг. — Рейхсмаршал быстро откозырял, будто получил приказ в условиях тяжкого боя. А потом сказал благодушно:

— Вот это уже разговор. Сейчас все ясно. Нам помешали, неблагополучное стечение обстоятельств — все сразу навалилось. Поход на Вену не повторился, как ни жаль… Но… Мой фюрер, я привез нового очень талантливого астролога. Грек, очень знающий человек. Вам помочь подняться, мой фюрер?