Клуб бездомных мечтателей - Лиз Мюррей

Я посмотрела на людей вокруг меня и с удивлением спросила: «Меня?» Я была уверена, что он услышал мой вопрос, однако ничего не ответил и вышел из комнаты.

Пуэрториканец начал жать всем руки и прощаться. Я решила, что приглашение мне померещилось. Он прошел рядом со мной, добрался до входной двери и начал ее открывать. Я вдохнула запах его туалетной воды, и мое сердце учащенно забилось. Из кухни вышла Сэм с мороженым.

Он открыл входную дверь и остановился.

– Ну, что, ты идешь? – спросил он. – Я оглянулась, чтобы понять, к кому он обращается. – Йо, я не могу ждать целый день. – И он с нетерпением начал постукивать носком ботинка о пол.

– Это ты мне? – спросила я. Пуэрториканец сделал театральный жест рукой, показывая на дверь, и весело подмигнул мне. Мы вместе улыбнулись. – А можно со мной пойдет подруга? – спросила я как бы невзначай.

Его звали Карлос Маркано, и ему было уже почти восемнадцать лет. Точно так же, как и мы с Сэм, он жил в Бронксе. Его родители им не занимались, и он вырос практически на улице. У него были шрамы. На икре правой ноги он показал нам небольшой бугристый шрам, оставшийся от удара разбитой бутылкой.

Карлос много шутил, даже если говорил на очень серьезные темы. Его юмор был часто черным, и мне это очень нравилось. Он жил у приятеля на бульваре Бедфорд-парк. Он был уверен, что в будущем станет известным комическим актером.

«Я выжил в этом мире без посторонней помощи. Бог меня не забывал, – сказал Карлос и показал пальцем вверх. – Я думаю, что вы, девушки, понимаете, о чем я говорю. Мир – жестокая штука, но унывать не стоит, наоборот, надо держать голову высоко. Мечтай, но не спи. Втыкаете, что я говорю?»

Мы несколько часов просидели в кафешке, и Карлос рассказывал нам истории об экстремальных ситуациях, в которые попадал, о бандитах, насилии и драках. Его жизнь на улице была непростой, но он вырос умным, изобретательным и веселым. Его истории были захватывающими. Время от времени, когда Карлос делал какой-нибудь красивый жест, Сэм многозначительно пихала меня ногой под столом.

Однако о наиболее интересных фактах своей биографии он рассказал только через несколько часов после начала разговора, когда мы уже собирались расставаться. Его папа умер от СПИДа, когда Карлосу было девять лет. С тех пор он и жил на улице. Мама «торчала» на крэке и не принимала в его жизни никакого участия.

«Ей трубка для крэка важнее, чем собственный сын. Она молилась на наркотики, так что я рос практически без нее».

Мысленно я сравнивала то, что у нас было общего. Он знал, что такое СПИД и наркотики, он вырос без поддержки родителей. При этом Карлос ничего ни от кого не скрывал. Он воспринимал все проблемы, которые ставит перед ним жизнь, как возможность найти нужное решение. Я поняла, что хочу познакомиться с Карлосом поближе. Он постиг секрет, как можно превращать недостатки во что-то положительное и как добиваться успеха, полагаясь только на собственные силы. Я очень хотела этому научиться. Я не хотела говорить ему, насколько много у нас общего, на этой стадии общения это было бы преждевременным.

Рассказывая, как он потерял свою семью и стал бездомным, Карлос часто поглядывал в окно на проходящих по улице людей.

«Мама таскала меня от одного родственника к другому. Потом мне это надоело и я стал ночевать у школьных приятелей. Через какое-то время я вообще перестал понимать, где я нахожусь. Потом я осознал, что должен выжить и думать о себе. Главное – не лажать. Как «гетеро» в тюремном душе, я перестал верить людям и начал следить только за собственной задницей».

В тот вечер Карлос рассказывал нам много историй из своей жизни. Он это делал с большим юмором. Он мог говорить, как кто-то умирает, а потом закончить рассказ шуткой, над которой мы долго смеялись. Он имитировал разные звуки, свистел и гудел так, что на нас обращали внимание посетители. Я поняла, что Карлос мне интересен. Мне наплевать, что думают о нем другие, это их собственные проблемы.

Потом мы пешком шли к дому Брика. По пути мы пели, смеялись и валяли дурака. Он останавливал прохожих на улице и делал им комплименты по поводу их мастерского знания карате или плетения макраме, и, не отвечая на их удивленные вопросы, двигался дальше. Он сделал из бумажного пакета шляпу, начал косить глазами и приставать к прохожим со словами, что, переходя улицу, надо смотреть в обе стороны одновременно. Казалось, что он ничего не боялся и не стеснялся. Его уверенность в себе была заразительной.

Следующие несколько недель я общалась с ним так часто, как могла. Сидя на кухне в квартире Брика, я часами говорила с Карлосом по телефону, наматывая и разматывая телефонный провод вокруг руки. Ночами мы долго гуляли по улицам, и иногда он брал меня за руку. Мы наслаждались последним теплом уходящего лета, бродили по улицам Бронкса, заходили в Харрис-Филд и делились секретами.

– Лиз, я должен тебя поблагодарить, – сказал Карлос однажды, когда мы стояли у входа в дом Брика.

– За что? – с надеждой спросила я.

– За то, что ты не похожа на других девушек. У меня такое чувство, что тебе я могу рассказать о себе всё. Я тебе верю, Лиз. Понимаешь, верю? Я никогда раньше ни с кем себя так не чувствовал. Благослови тебя бог.

Я всеми силами попыталась скрыть возбуждение. Карлос предложил еще раз обойти вокруг дома – он хотел мне кое-что рассказать. Он крепко схватил меня за руку и взял с меня обещание, что я никому не скажу то, чем он со мной поделится. Потом он сказал, что его отец оставил ему в наследство семь тысяч долларов, которые он может получить, когда ему исполнится восемнадцать лет.

– Кругом одни змеи, поэтому траву надо низко подрезать, Шэмрок. Когда трава низкая, змею издалека видно. – Он стал называть меня Шэмрок[15] после того, как узнал, что у меня есть ирландская кровь. – Надо быть особенно осторожным, когда люди узнают, что у тебя есть деньги. Многие начнут думать – как бы заполучить эти деньги. Понимаешь, люди жадные. Но я тебе верю. И я хочу с тобой делиться всем, что у меня есть.

Я оставила без комментариев его пассаж, обращенный к моей личности, и сказала:

– Слушай, Карлос. Это твой шанс. Ты можешь снять собственную квартиру и перестать жить на улице.

Я крепко сжала его руку и улыбнулась. Он пристально смотрел мне в глаза и не улыбался.

– Шэмрок, ты, наверное, меня не поняла. Я хочу, чтобы мы были вместе. Это начало новой жизни для нас обоих.

Я не смогла сдержать улыбки.

– Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, Карлос. Я не такая, как большинство людей.

– Я счастлив с тобой. Честное слово.

Мы обнялись. Неожиданно он поднял меня и сделал вид, будто хочет моим телом, словно тараном, пробить входную дверь. Я завизжала и рассмеялась.

– Бум! – закричал Карлос, открывая дверь подъезда рукой.

Потом мне пришлось изо всех сил его оттаскивать от домофона, чтобы он не стал валять дурака и не сказал какую-нибудь глупость Брику. Я полчаса не могла войти в лифт, потому что это означало, что мы расстаемся до завтра.

В сентябре каждые три дня моих прогулов из школы имени Джона Кеннеди на адрес Брика направляли извещение с просьбой позвонить в офис директора по поводу девятиклассницы Элизабет Мюррей. Я вынимала письмо из почтового ящика и, изорвав в мелкие клочки, выбрасывала в мусоропровод. Но однажды из почтового ящика я вынула конверт, на котором была хорошо знакомая мне эмблема детского отделения социальной службы. В письме было написано, что Брик должен незамедлительно встретиться с представителями службы и обсудить вопрос передачи меня под ее опеку. Я не хотела возвращаться в приют. Я не знала, смогу ли снова появиться в школе. В общем, я не знала, что мне делать.

Я общалась только со своими друзьями. Мне казалось, что никогда не поздно вернуться в школу. Все было вроде бы вполне нормально. Никто из моих друзей, за исключением Бобби, регулярно не ходил в школу. Карлос планировал, как мы будем жить в квартире, которую он снимет в районе Бедфорд-парка, и как Сэм станет жить вместе с нами. После заселения в квартиру мы с Сэм собирались снова начать ходить в школу и найти работу, чтобы помочь Карлосу платить за жилье.

То есть я не бросала школу, просто это не входило в мои первостепенные планы. Я собиралась снова ходить туда, точно так же, как собиралась серьезно поговорить с мамой. Я хотела сказать ей, что вне зависимости от того, что она сделала, я знала, что она меня любит и старается это показать. Я пыталась не волноваться и уговаривала себя, что скоро – но не сегодня – обязательно пойду в школу и что все наладится. Когда-нибудь, но только не сейчас. Вокруг меня бурлила жизнь, а я от нее пряталась.