Время Бесов - Сергей Шхиян

— А это было по-товарищески, заставлять меня ползать на четвереньках голой перед мужиками, хлестать меня плетью и терзать мое молодое тело себе в угоду?

— Так это же и есть свобода личности! — патетически воскликнул Трахтенберг. — Мы отбросили старую буржуазную мораль! Тебе что, с нами было плохо?! Вспомни, как ты…

— Лезь, сволочь, в яму! — с истерическими нотками в голосе закричала девушка. — Не будешь копать, контра, б…дь, застрелю как собаку!

У нее был такой решительный, свирепый вид, что председатель Укома попятился и, пожимая плечами, спрыгнул в яму.

— Какой же он все-таки гад! — прошептала за моей спиной Капитолина.

Однако, Трахтенберг не унялся, копать не стал, а, увидев поповну, помахал ей рукой:

— Товарищ Капитолина, можно тебя на минутку!

— Чего тебе, товарищ Трахтенберг? — вопросила она, не сходя с места.

— У меня к тебе просьба, — чуть понизив голос, сказал он, — в кладовке, на верхней полке слева, за деревянным ящичком, лежит бумажная коробка, принеси ее, там мое лекарство.

— Сейчас принесу, товарищ Трахтенберг, — послушно согласилась она. — Говоришь, слева на верхней полке?

Я удивленно посмотрел на Капу. Только что она просто ненавидела председателя и буквально тут же согласилась идти по его делам. Поповна круто повернулась и ушла в дом, а пленные вновь принялись за работу. Все вернулось на круги своя, красноармеец полными лопатами выбрасывал землю наверх, Опухтин ковырялся и суетился, а Трахтенберг опять повис на ручке лопаты. Алена постепенно остывала, но продолжала смотреть на обидчиков остро и зло. Я, ни во что не вмешиваясь, стоял в сторонке, наблюдая, чем все это кончится. Из дома вышла Капитолина с картонной упаковкой в руке, подошла к землекопам. Трахтенберг оживился и прежним, ловким движением выскочил из ямы.

— Эта коробка? — спросила Капа, останавливаясь метрах в десяти от председателя.

— Да, она! — обрадовался он. — Дай ее сюда!

— Сейчас подам, — ответила она и тут же выронила её из рук. — Ах, какая я неловкая! — посетовала Капитолина и, сделав шаг вперед, наступила на коробку ногой

— Ты что, тварь, наделала! — завизжал Трахтенберг, делая рывок в ее сторону.

Однако, предупредительный выстрел Алены остановил его на месте и он, лишь выматерился, после чего опустился на землю, обхватив руками голову.

— Тварь, тварь, тварь! — бормотал он, раскачиваясь на месте.

— Извините, товарищ Трахтенберг, я, кажется, ваш марафет раздавила! — виновато произнесла Капитолина. — Вот ведь как бывает! — говорила она, давя ногой выпавшие на землю ампулы с морфием. — Придется вам, товарищ, потерпеть без марафета.

Я вполне оценил такой силы удар. Председатель был раздавлен. По бледному, искаженному лицу, пробегали судороги боли и ненависти. К наркотической ломке прибавлялись гнев и отчаянье. Теперь, видя его страдания, я вспомнил, что Капитолина назвала его морфинистом.

— Ну что, так и будешь теперь сиднем сидеть! — внесла свой вклад ненависти и Алена. — Работай, б…дь, а то пулю не пожалею!

Трахтенберг, грязный, несчастный и непримиримый, встал, взял в руки лопату и начал молча копать вязкую, сырую землю.

Глава 13

Пушку мы так и не нашли. Возможно, я ошибся с местом, или она своим весом погрузилась в почву ниже культурного слоя, образовавшегося на этом месте за прошедшие годы. К вечеру, в основном, стараниями красноармейца, переднюю часть двора обезобразила бессмысленная для несведущих яма. На этом наши археологические изыскания окончились. «Землекопы» получили свою пайку и утвердились в камере, а я занялся подготовкой к возможному штурму нашей цитадели. Пока на противоположном берегу все было спокойно, но я залег в секрет, пролежал в нем около часа и заметил несколько человек, периодически выходивших из леса и наблюдавших за нашим островом.

Нападение можно было ждать ночью или на рассвете. Плавсредства уже вполне могли подвезти на подводах и пока оставить укрытыми в лесу. Наш сильный козырь, пулемет «Максим», при обороне практически был бесполезен. Весь сектор обстрела перекрывали деревья, за которыми прятался дом. У меня было два варианта решения этого вопроса, первый — выставить пулемет прямо на берегу и стрелять прямой наводкой. Но для этого нужно было спускать тяжелый, тридцатикилограммовый станковый пулемет с чердака, что одному сделать было трудно. Мои декольтированные дамы в этом были плохие помощницы. Второй способ — убрать мешающие обзору деревья. Для этого варианта достаточно было взорвать десяток динамитных зарядов, чтобы ими расчистить заросли на берегу. К тому же это создало бы дополнительный драматический эффект устрашения. Никаких кровожадных задач я перед собой не ставил, и меня вполне устроила бы ничейная партия. Зачинщики бучи были здесь, под контролем, а воевать с рядовыми красноармейцами не имело никакого смысла,

По здравому размышлению я решил испробовать именно этот, второй план. Пока не стемнело, мы с Ордынцевой, где прикопали, где привязали к комлям самых крупных деревьев динамитные шашки с бикфордовыми шнурами. Поджечь их было минутным делом, после чего они, по моему плану, должны были один за другим взорваться и свалить мешающие нам видеть озеро деревья.

После ужина и обязательного в «наших светских кругах» кофея мы обсудили сложившуюся ситуацию и решили этой ночью сохранять повышенную бдительность. Посылать женщин на ночное дежурство у меня не поднялась рука. Я только попросил их спать в одежде и с оружием.

Когда стемнело, я надел бараний тулуп, и устроился на бессменный наблюдательный пост. Ночь выдалась звездная и холодная. Я завернулся в овчину и лежал, рассматривая яркие ночные созвездия. Я нашел Малую Медведицу и в ней последнюю в ручке ковша Полярную звезду. Она была довольно тусклой по сравнению со звездами первой величины, но вызывала уважение хотя бы тем, что сохраняла свое астрономическое северное положение и принцип неизменности, несмотря ни на какие суточные перемены.

Я смотрел на небо и слушал осеннюю тишину ночи. Звуков почти не было, только нежно шелестела вода, набегая на берег, изредка большая рыба всплескивала в озере, после чего вновь наступала глубокая, почти нереальная тишина. В лесу, на том берегу тоже царило молчание. Сколько времени я так просидел, не знаю, наверное, часа два. Потом легкими порывами подул ветер, зашуршал в голых ветвях, они начали качаться, задевать друг друга, послышался скрип, легкий треск. Я начал прислушиваться к новым звукам, и очарование ночи пропало.

— Можно, я посижу с тобой? — спросила шепотом Даша Ордынцева, появляясь из мрака.

— Я не слышал, как ты подошла, — сознался я. — Садись, тебе не холодно?

— Нет, — ответила она, — я надела овчину. Дома скучно, девушки все не налюбуются золотом.

Даша подобрала полы широкого бараньего тулупа, села боком, закрыв ноги. Мы оба молчали, любуясь звездами. Потом она заговорила, не отрывая взгляда от неба:

— Я поняла, почему ты так ненавидишь революционеров.

— С чего ты взяла, что я вас ненавижу? — удивился я. — Негодяев, вроде наших пленников, презираю, считаю подлыми и ущербными, но остальных, так называемых идейных борцов, в основном, жалею. Хотя и это не совсем точно. Любой фанатизм, во имя какого-нибудь бога или великой идеи, достоин удивления, но, извини, никак не любви и уважения.

Даша выслушала меня не перебивая, потом как будто решилась и заговорила совсем о другом:

— Я очень виновата перед своим отцом. Мы с ним самые близкие люди на всем белом свете, а я даже не знаю, что с ним, жив ли он.

Про свою семью она еще со мной не говорила. Только упомянула как-то, что отец был директором гимназии.

— Мама умерла, когда мне было четыре года. Я ее почти не помню. Я была единственным ребенком и после смерти матери осталась одна с отцом. Он почему-то больше не женился, хотя был еще молодым. — Даша вздохнула, плотнее запахнула воротник тулупа. — Меня воспитывали бонны и гувернантки, а отца я почти не видела. Он всегда был занят и домой приходил только ночевать. Теперь я понимаю, что ему трудно было меня видеть, я ему напоминала маму. А мне его очень недоставало. Я маленькой девочкой мечтала, чтобы он просто поговорил со мной, взял на колени.

Она надолго замолчала, видимо, разбираясь в своих детских обидах, вздохнула и неохотно добавила:

— А потом я стала так же жестока к отцу. Особенно, когда ему потребовались мое тепло и участие. Просто ушла из дома, и ни словом не сообщила, что со мной, где я…

Холодное звездное небо низко висело над нами, у меня начали мерзнуть ноги. Крутом по-прежнему было тихо.

— Последи за тем берегом, а я пойду, пройдусь, — сказал я, понимая, что Даше сейчас лучше побыть одной.

— Хорошо, — безучастно ответила она, едва глянув в мою сторону.