Прощай, Рим! - Ибрагим Абдуллин

«Только бы опять не случилось чего-нибудь непредвиденного, как это бывало в Луге, в Раквере!..»

— Ну как? Когда? — зашептали друзья, когда они снимали очередной ящик.

— Не забудьте припрятать в штанину какую-нибудь железяку, болт там или костыль. И смотрите, чтоб никто не пронюхал.

— А что сказал итальянец?

— Потом…

Когда вернулись в тюрьму, провели инвентаризацию оружия.

Восьмерым удалось что-нибудь да прихватить. Разделили поровну: четыре болта тем, кто пойдет впереди, четыре — арьергарду.

— Пусть каждый еще раз проверит одежду и обувь. Одна плохо пришитая пуговица может все дело погубить. И чтобы в карманах ничего не бренчало.

Леонид сам проверял каждого: одних, когда шли в уборную вместе, других, когда умывались рядом. Скоропадов и Никита лежали совсем в другом конце камеры, в день побега их надо будет переместить поближе. Вдруг заснут, а потащишься будить, могут и соседи почуять, в чем дело.

— После отбоя, когда рядом все заснут, переберитесь ко мне, — сказал он товарищам. — Кое-кто пусть пожалуется на озноб и ложится не раздеваясь. Нас четырнадцать человек, пусть каждый подберет себе напарника и сообщит мне. Если что, умри, но друга не бросай. И как бы ни повернулось дело, насчет итальянцев ни-ни.

— И чего это ты нас агитируешь? — хмуро спросил Сажин. — Мы ведь еще в Тапе поклялись.

— Тут есть и такие, что не давали клятву, — сказал Леонид, поглядев на Никиту.

— Сибиряк умрет, но друга не продаст! — сказал торжественно Никита.

— Спокойной ночи, товарищи! Эх, была бы она нашей последней ночью в неволе.

6

Вот и настал заветный день. Сколько ночей, ни на минуту не смыкая век, ждали его. В самые жуткие часы, когда смерть была куда милее жизни, терпели, рассчитывая и надеясь на приход этого дня. Но так уж оно, бедному жениться — и ночь коротка. Вдруг, как назло, ветер разогнал тучи, и небо прояснилось. Значит, ночь будет светлая. Постой, погоди, а в какой фазе сейчас луна? Полнолуние? Или новолуние? Последняя или первая четверть? Восходит ли она с вечера или показывается лишь перед самым рассветом?

Вся неделя была пасмурная, да и мысли были заняты совсем другими вещами, поэтому ни сам Леонид и никто из его друзей не смог ответить на этот вопрос. Разве ж приходило кому в голову, что это обстоятельство приобретет вдруг, можно сказать, роковое значение.

— Ильгужа, неужели и ты не вспомнишь? — пошутил не растерявший былой жизнерадостности Ишутин. — Мусульмане-то, как народится новый месяц, так благодарственную молитву читают.

— Если бы помогло, я б сейчас же помолился, чтоб луна в тартарары провалилась, — усмехнулся Ильгужа. — Ничего, товарищи, знаком моего отца говаривал: бог не выдаст, свинья не съест. Пусть бы друзья-итальянцы побольше вина натащили, и пусть бы немцы покрепче нахлестались. Тогда не то что луна, а и само солнце не могло бы нам помешать.

— Хорошо, коли овчарок не пустят по следу.

Призадумался Леонид, поскреб затылок:

— Кстати сказано, товарищи. Как выскочим за ворота, не забудьте сыпануть на дорогу табачку. Табачок-то у всех имеется? Если нет, у Сережи возьмите.

После полудня ветер вдруг подул с севера, и на небо, обгоняя друг друга, поползли черные тучи.

Неяркое осеннее солнце скрылось за темной пеленой, а немного спустя зарядил дождь, мелкий, холодный, точь-в-точь как у нас на Урале или в Сибири. Колкие дождинки впивались в лицо, в шею, а ребята ног под собой от радости не чуяли.

Немцы погнали их в тюрьму часа на два раньше обычного. Вынудил ли их к тому холодный ветер и дождь, или они спешили засесть за праздничный стол под теплой крышей — никто из пленных не знал, но все были очень довольны нечаянной передышкой. А Леонид с друзьями как попали в камеру, так и завалились на голые нары. Заснуть им, разумеется, не удалось, в мозгу вертелись тревожные мысли: «Сумел ли Москателли привезти вина, удастся ли ему накачать фрицев как следует?..» Лишь один Никита ходил как ни в чем не бывало и донимал всех, предлагая сыграть в картишки на щелчки. Специалист все-таки, ничего не скажешь. Надрал полоски из газет и намалевал карты на зависть. Леонид с восхищением каким-то смотрел на беспечность Никиты. Сам-то он вот, хоть и считает себя человеком хладнокровным и мужественным, никак не может унять внутренней дрожи и, чтобы не выдать волнения, курит и курит. А табак горький, вонючий.

Каждому сказано, где и что он должен делать. Петр — самый решительный и сильный среди них — выйдет первым. Он сам попросил об этой чести. Когда будет убран часовой на четвертом этаже, Антон Таращенко проскочит на третий и расправится с тамошним часовым. Ильгужа сделает то же на втором, а на первый этаж прорвутся сразу двое — Скоропадов и Дрожжак. Скоропадов бросится на часового, а Дрожжак болтом сорвет крышку рубильника и выключит свет. Дальше начнется самое трудное: сторожевая будка у ворот… Не забыл ли он сказать, чтоб непременно забрали автоматы у стражи? Все равно, надо будет еще раз напомнить. Не то у них, кроме двухвершковых болтов, никакого оружия.

Около Леонида, уставившись в потрескавшийся, в грязных разводах потолок, вытянулся Ильгужа. Молчит. О чем это он задумался? Впрочем, особенно гадать нечего: сейчас у всех у них одна думушка — вырваться на свободу.

А Сывороткин все-таки отыскал партнеров. Когда выигрывает — радуется от души, когда проигрывает — ругается хуже всякого извозчика. «Молодец, однако, Никита! И полезное дело делает — отвлекает внимание тех, кто не посвящен в наши планы», — еще раз с одобрением подумал Леонид и сам не заметил, как задремал.

— Леонид! Знаком! — тихонько ткнул его под бочок Ильгужа. — Слышишь?

— Чего?

— Немцы веселятся.

Леонид прислушался к голосам, доносящимся снизу. Не успевают допеть до конца одну песню, как кто-то хриплым, пьяным голосом затягивает другую. Ильгужа привстал и сел.

Сел и Леонид.

— Погоди, дай я схожу в уборную, посмотрю, успели ли накачаться часовые.

Он пошел в коридор, усердно потирая кулаком веки. Любому видно, что человек никак не может проснуться. Вслед ему, не мигая, смотрели двенадцать пар глаз. Только Никита даже не оглянулся.

Ильгужа то слушал, как горланят пьяные немцы, то забывался под мерный перестук дождевых капель в зарешеченное окошко, то уносился мыслями далеко — на родной Урал. Что-то поделывают сейчас жена и мальчишки? Ждут, наверно. Надеются. Зайнаб, она такая, сто лет будет ждать…

Вернулся Леонид и лег рядом.

— Часовой на нашем этаже совсем еще трезвый. Но похоже, спать ему очень хочется, а может, не терпится пойти вниз, компанию поддержать, Все на часы поглядывает.

— А сколько сейчас времени?

— Половина первого.

— Ага! Стало быть, еще полтора часа…

— В такую пору каждая минута словно час.

Вскоре внизу затихли песни, смех, гвалт. Заснуло и большинство пленных. На какое-то мгновение Леонид тоже задремал, но сразу же вздрогнул — проснулся. Затряс головой, чтоб окончательно очухаться. Все! В два тридцать у немцев смена.

— Ну-ка, Ильгужа, теперь ты прогуляйся, посмотри, что там делается.

Ильгужа возвращается и сообщает:

— Без десяти два.

«Через десять минут… В минуте шестьдесят секунд. Значит, надо не спеша сосчитать до… Нет. Надо полминуты оставить на сборы… Пятьсот семьдесят!»

Леонид, как это было условлено заранее, два раза кашлянул. Слез с нар. В ту же секунду были наготове и остальные.

— Петя, иди. В добрый час. Всякое может случиться, дай пять.

— А ну!.. — Ишутин отмахнулся и шагнул к двери. — Оставь щелку, — шепнул Леонид.

— Знаю.

Петя ушел. Секунд через десять двинулся Таращенко. Леонид высунулся в щель, посмотрел — часового на месте нет. Он махнул рукой друзьям, и одиннадцать человек, будто тени, скользнули в коридор.

Бесшумно, как бывает лишь в сновидениях, Таращенко прокрался на третий этаж, подошел к часовому, задремавшему в обнимку с автоматом. Еще миг — и бездыханный немец засунут под каменную скамейку. Следивший за действиями Антона сквозь решетчатые перила Ильгужа с проворством кошки устремился вниз, за ним подоспели Дрожжак и Скоропадов.

Едва Ильгужа расправился с часовым на втором этаже, как вся тюрьма погрузилась в темноту. Дрожжак добрался до рубильника. И вот они все вместе. Впереди самый опасный рубеж — будка у ворот. Добро, если не почуют, что свет погас неспроста, и не подымут тревоги…

Всполошились-таки, проклятые. Из будки выскочил часовой и со всех ног — еле дух переводит — кинулся к подъезду, где стояли беглецы.

— Эй, Ганс, почему свет погас? Воздушная тревога, что ли?

Беглецы словно бы вжались в стену. Но вот кто-то шагнул вперед и оглушил немца железным болтом.

— Пошли! — скомандовал Леонид и первым побежал к будке.