Миноносец. ГРУ Петра Великого - Константин Радов

Очень ньютонианский опыт. Именно посредством маятника Ньютон (тогда еще не сэр) определял сопротивление воздуха, воды, спирта и даже ртути. Сославшись на «Начала», я предположил возможность измерить аналогичным способом плотность магнитного флюида, который многие ученые уподобляют жидкости.

И впрямь, над магнитом движение затухало втрое быстрее.

– Фундаментальная трудность, уважаемые джентльмены, только в том, что магнитная сила быстро убывает при удалении от полюса магнита, тогда как любая жидкость, в пределах точности измерений, однородна. Впрочем, можно предложить методы измерения и расчета, позволяющие обойти это обстоятельство: общими принципами такого подхода мы обязаны главе сего достопочтенного Общества…

Живой интерес в глазах сэра Исаака, старческий румянец, разгорающийся на щеках… Ему определенно понравилось! Правильная интерпретация опытов немало значит: позже я узнал, что секретарь, обязанный обозревать научные журналы, видел мое сообщение в Journal des savants, но, едва глянув на прибавленный издателем комментарий, отмел, как картезианский вздор. Войны научных школ бывают иной раз не менее ожесточенными и затяжными, чем между государствами.

Сегодня мой день. Если поставить на этом точку – результат уже можно считать блестящим. Но мне нужно больше. Пора начинать решающую атаку!

– Есть два рода опытов. Одни подтверждают, опровергают либо уточняют существующие предположения, лежат на грани между известным и неизвестным, помогая все дальше оную отодвигать. Другие самый изощренный ум объяснить не в силах, ибо они представляют неожиданный скачок в область неведомого. Не будет ли кто любезен одолжить мне гинею? Разумеется, у меня есть свои, но хотелось бы полностью устранить любые сомнения относительно состава металла…

Кто в Англии главный по деньгам? Все взгляды обращаются к Ньютону, он улыбается (редчайший случай, впору записывать в анналы!) и достает из-под мантии кошелек. С поклоном приняв тяжелый кругляш, заменяю им железку.

Слышно, как бьется о стекло разбуженная весенним теплом муха. Золото бросает соблазнительные блики, пересекая проникший через высокое окно солнечный луч.

Теперь с магнитом.

– Считаем, джентльмены.

Можно не предупреждать: зрачки почтенных господ качаются за монетой вправо-влево, как у детской игрушки. Шнурок маятника в створе с нитями: готово!

В полной тишине почтительно возвращаю президенту его гинею. Развожу руками:

– Кроме банального суждения о различии статических и динамических свойств магнитного флюида, мне нечего сказать. Опыт настолько прост, что каждый может его повторить у себя дома, с любым металлом: насколько мне известно, к перемене металла эффект мало чувствителен. Неметаллические субстанции подобным свойством не обладают.

Кто может похвастаться, что поставил в тупик столько первоклассных умов разом? Я досыта накормил беса тщеславия, с раннего детства терзавшего мою душу, но внятных гипотез в обсуждении не услышал: одни комплименты. Некоторые – с оттенком зависти: открыть это явление мог бы любой из присутствующих. Удивительно, что раньше на него никто не наткнулся! Доброе слово самого Ньютона увенчало успех. Дороже любого ордена, ей-богу!

Закрыв собрание, сэр Исаак сразу покинул дом на Флит-стрит: все же возраст не позволял ему оставаться бодрым и деятельным целый день. Шестидесятилетний толстячок Ханс Слоун, лейб-медик короля Георга и знаменитый ботаник, передал от имени совета Общества предложение вступить в ученое братство, которое я с удовольствием принял, немного поломавшись.

– Вы оказываете мне слишком высокую честь, приглашая простого воина войти в круг избранных мудрецов, освященный присутствием мужа столь безмерной учености, как князь Александр Меншиков…

Слоун стал пресерьезно доказывать, что такая скромность превосходит разумные границы. Все-таки англичане толстокожи, и слишком тонкие стрелы, как ни напитывай ядом иронии, не пробивают их буйволиные шкуры. Оставив наиболее любознательных джентльменов изучать действие магнита на движение маятников, составленных из содержимого их кошельков, мы с Дезагюлье и еще несколькими учеными отправились отмечать мой триумф в лондонскую кофейню.

Жан Теофил обладал редкостными для лондонца достоинствами: во-первых, он был француз, хотя жил в Англии с раннего детства. Кроме того, чтение публичных лекций (обязанность, возложенная Королевским Обществом) приучило его говорить просто и понятно о самых заумных материях: иначе можно остаться без слушателей – и без заработка. Он умел выстроить хороший, зрелищный опыт и вообще неплохо работал руками. Участие в изготовлении и наладке паровых насосов обеспечивало ему дополнительный доход, важный для человека, наследственное достояние которого испепелил гнев «Короля-Солнца». Пожалуй, без внесенных им усовершенствований эти машины не имели бы коммерческого успеха.

В общем, Дезагюлье был моим собратом по жанру. Он точно так же пытался оплодотворить косные традиции ремесла силой науки. Иногда – удачно, чаще – не очень. Теперь, после успешного дебюта на новом поприще, я не нуждался в искусственных подпорках своего авторитета и пресек попытки титуловать меня «сиятельством».

– Если мы с вами – «fellows», то должны быть на равных. Без чинов, как говорят в России.

Прежние бессмысленные мечтания о задушевной беседе с Ньютоном растаяли. Зачем? Ньютон – небожитель, он совершенно недосягаем, даже когда сидит в двух аршинах. Обыкновенные люди лишь предельным усилием ума могут постичь ход его мысли. Постичь, следуя уже проложенной тропой. Какой же мощью надо обладать, чтобы пройти этот путь – по целине?! Но за всякое преимущество, за всякую силу приходится платить, принося в жертву другие стороны своей натуры. Первой усыхает и сморщивается та часть, которая ведает любовью и душевным теплом. Плата за гениальность – одиночество. Слишком немногие способны дышать разреженным ледяным эфиром межзвездных пространств. С людьми своего умственного роста – проще и приятнее.

Разговор легко удалось перевести на огненные машины. Дезагюлье рассказал о новом, улучшенном насосе, который сейчас готовят к отправке в Нортумбрию по заказу тамошнего шахтовладельца: все части готовы, осталось собрать для испытаний. Я откровенно высказал свои сомнения:

– Не кажется ли вам, коллега, что было бы лучше вывернуть систему наизнанку? Сейчас поршень втягивается в цилиндр действием пустоты, образующейся при сгущении пара, – мне же представляется более естественным получать усилие за счет расширения, как в огнестрельном оружии.

– Наподобие прибора для испытания пороха?

– Примерно.

Жан Теофил отрицательно покачал головой:

– Не выйдет – пробовали. Кажущаяся простота порождает сложности, с которыми справиться не удается. Покойный капитан Савери получал пар с упругостью, превосходящей упругость воздуха вдесятеро, – только для этого требуется нагрев гораздо сильнейший, чем для кипения воды в открытом сосуде. Припой, коим спаяны трубки, плавится или теряет прочность.

– Ну зачем же сразу вдесятеро? А если в два или три раза – выдержит?

– Возможно, но главное препятствие – даже не в трубках. Сильный пар позволительно употреблять в насосе, не имеющем поршня, как у Савери. Именно такой я установил в Санкт-Петербурге для вашего государя: пар давит в нем прямо на поверхность воды. Если вы желаете использовать поршень, имейте в виду: уплотнение между ним и цилиндром – слабое место. Вот оно точно не выдержит.

– Насколько я помню, там кожаные кольца, пропитанные топленым салом?

– Совершенно верно. Их и без того приходится менять слишком часто, а если усилить нагрев – машина будет больше стоять, чем работать. Кроме того, пар высокой упругости чрезвычайно опасен. Коллеги, вы помните стаффордширскую историю? Когда это случилось?

– Лет двенадцать назад. Или тринадцать. Капитан поставил им свой насос, чтобы откачивать воду из шахты: его разорвало на куски! – Пожилой джентльмен напротив меня выпучил глаза и растопырил пальцы, изображая ужасный взрыв. – Насос, разумеется. Из крепкой меди. На мелкие куски! Парень, который управлял этой штукой, сварился заживо.

– Можно прекрасно обойтись без поршней и цилиндров, – вступил в разговор еще один человек (он, кажется, представлялся, но я не запомнил имени). – Помните колесо Джованни Бранка, которое крутилось под струей пара?

– Пустая трата угля, много ли силы с него снимешь? – Дезагюлье пренебрежительно скривился.

– Достаточно, чтобы привести в движение тележку. Фердинанд Вербист сделал такую для показа китайскому императору. А машина Ньюкомена, кроме откачки воды, ни на что не годится: у нее движение прерывистое.

Завязался спор: посыпались аргументы, имена изобретателей, подробности о созданных ими машинах. Прежде мне доводилось читать об эолипиле Герона Александрийского и о колесе Бранка – но остальное было ново. То, что какой-то фламандский иезуит, пробравшийся в Китай, исполнил задачу, в насмешку предложенную мной Бесслеру-Орфиреусу, вообще ни в какие ворота не лезло. Даже при том, что тележка представляла, как выяснилось, маленькую модель и годилась разве для кошки (если умное животное позволит такое издевательство над собой), иезуитское первенство в науке противоестественно. И еще, по моему мнению, Дезагюлье преувеличил трудности, связанные с уплотнениями. В оружейном деле с этим удалось справиться, а напор порохового огня тысячекратно сильнее, чем у водяного пара. Во всяком случае, переплюнуть иезуита – дело чести.