На «Варяге». Жизнь после смерти - Борис Апрелев

Англичане со свойственной им решительностью выслали против этого племени войска, которые без сожаления уничтожили все племя, за исключением короля и нескольких его приближенных.

Невольно хочется спросить наших эсеров, как они отнеслись бы к такому действию, если бы это было не английское, а русское правительство. Веда людоеды из племени Ашантиев, несомненно, выражали «волю народа», желая сделать рагу из попавшегося к ним в плен английского матроса; как же власть исполнительная позволила себе не только нарушить эту волю, но еще и жесточайше расправиться с ее выразителями. Веда вряд ли в британской Конституции имеются законы, разрешающие уничтожение целых племен без суда и следствия.

Помнится, во времена «бескровной» революции «вождь народа» А. Ф. Керенский, после убийств и зверских пыток офицеров на линейном корабле «Петропавловск», не нашел ничего лучшего, как передать убийцам, что он считает их действия «контрреволюционными». По–видимому, почтеннейший «государственный деятель» искренно был убежден, что это слово является «высшей мерой» наказания за убийство.

Несколько иначе на эти дела смотрят англичане. Вот почему, как мне кажется, у них действительно слова: культура, свобода, уважение к личности человеческой и тд. не являются пустыми словами и не могут быть темой для юмористов, как, к сожалению, это имеется у нас.

Пленный король Ашантиев жил со своими приближенными в шатрах, вокруг которых были расставлены английские часовые.

С разрешения коменданта он мог совершать небольшие прогулки по острову. Отношение к нему властей было ровное, без всяких излишних формальностей и надзора. Однако пленный король людоедов, вероятно, ясно сознавал, что никогда британские власти с этого острова его не выпустят, также как никогда никто из англичан не будет его считать равным себе.

Живя в полном материальном обеспечении, не испытывая никаких насилий или угнетений со стороны державших его в плену, он не мог не сознавать, что жизнь его кончена, что он умрет здесь, в этом маленьком лагере, покрытом шатрами нескольких его соплеменников, что никогда на родину свою он больше не вернется и не вернет себе своего там положения.

Перед уходом отряда мы на «Варяге» устроили для команды ловлю рыбы на берегу.

Так как людей у нас было много — около 500 человек и съехать на берег всем сразу было бы нельзя, то мы распределили их по ротам. Наша артиллерийская рота была последней в этом расписании.

Ловившие рыбу до нас рассказывали чудеса о том, что за невиданные экземпляры рыб им удалось поймать. Какая‑то маленькая синенькая рыбка оказалась очень опасной. У нее на верхней губе имелся шип, которым она больно колола. Она уколола одного матроса в ногу и тот чуть не умер, несомненно, чем‑то отравленный. У него сделались судороги, жар, рвота. К счастью, наш доктор сумел его спасти, и уже следующие отправляющиеся на берег на ловлю рыбы были осторожнее.

Наконец, наступил день съезда нашей артиллерийской роте. С нами отправились песенники и хор балалаечников. С разрешения командира, после ловли рыбы было приказано выдать на берегу каждому матросу по доброй чарке рома и, на берегу же, устроить ужин с песнями.

В два часа дня артиллерийская рота, песенники и балалаечники были построены на верхней палубе. К трапам были поданы: баркас, гребные катера и шестерки. Старший артиллерийский офицер и я обошли своих людей, проверили, у всех ли во фляжках холодный чай с лимонной кислотой. Фельдфебель роты, лихой артиллерийский унтер–офицер в фельдфебельской фуражке с козырьком, хлопотал в это время с погрузкой на баркас «сухой и мокрой» провизии, которую нам отпустили, по приказанию ревизора, баталеры.

Мы брали с собой хлеб, приварок, крупы, зелени, соли, необходимую посуду, чай, сахар и т. д.

С нами отправлялись еще несколько наших офицеров, и, таким образом, пикник обещал быть веселым и интересным.

Знакомые мне лица наших комендоров, «замочных», «установщиков прицелов» и т. д. радостно улыбались до ушей.

«Ваше высокородие, а вы с какой полуротой будете?» — спрашивают гальванеры, состоявшие во второй полуроте. «С вами буду, а на берегу все вместе впряжемся в невод», — отвечаю я.

«Ваше высокородие, а как песенников, к нам посадите?» — улыбается мне, как луна, круглое лицо «второго наводчика» орудия № 1 —комендора Ивана Дудкина. «Нет, они будут с ротным командиром на баркасе». «У нас бы лучше, ваше высокородие!» — не унимается Дудкин.

«Рота, смирно, —доносится голос лейтенанта Гессе, — по полуротно к трапам, на гребные суда»…

Люди веселые, радостные, как дети, бодро идут к трапам и рассаживаются по банкам шлюпок. Заранее выбранные «волжане» — рыбаки с благоговением уложили огромный невод на баркасе и теперь заботливо оберегают его от всяких повреждений.

«Разрешите отваливать?» — слышно с баркаса. «Прошу», — отвечает вахтенный начальник, прикладывая руку к козырьку.

«Ни пуха ни пера», — с улыбкой желают командир и старший офицер, стоящие один у левого, другой у правого трапа.

«Отваливай», — командуют офицеры на головных шлюпках. Ловкие крючковые быстро отводят форштевни шлюпок от борта. «Весла!» — через минуту все шлюпки под веслами выходят на траверзы «Варяга».

Они передают друг другу носовые фалени [127]. Головным становится баркас, за ним катера, потом шестерки.

Паровой катер берет баркас на буксир. «Шабаш!» — слышно на шлюпках. Весла, как крылья огромной птицы, стройно приподнявшись, мгновенно исчезают, уложенные вдоль бортов, и шлюпки начинают двигаться длинной колонной вслед за буксирующим их катером

Бухта, точно зеркало, вправленное в зеленую рамку с золотыми украшениями из прибрежного песка и с инкрустациями из слоновой кости, в виде пены прибоя на прибрежных рифах. Тишина в воздухе поразительная…

Зеленовато–синяя вода прозрачна, как только может быть прозрачна девственная вода могучего океана Посмотришь вглубь, и кажется, что под чудной синевой лежит черная бездна Слишком мы еще далеко от берега, и солнечные лучи не доходят до самого дна Но вот из этой черно–синей глубины начинают вырисовываться смутно какие‑то силуэты — не то деревья, не то камни. Скоро уже ясно видно, что дно усеяно ветвистыми кораллами и крупной галькой, которые кажутся такими причудливыми через толстый слой воды.

Кончились и эти глубины, видно дно. Здесь оно покрыто сплошь песком Он тянется до самого берега, и этот последний, в свою очередь, представляет собою широкий прекрасный пляж, который издали нам казался желтоватосеребристой лентой. Там, где кончается песок, на берегу растут роскошные веерные и кокосовые пальмы; их стволы, как колонны, подымаются ввысь.

Тяжелая зеленая листва, точно перья, растопырена во все стороны. Начинаясь одиночными деревьями, кокосовые пальмы переходят в густую рощу, и кажется, что туда и пройти нельзя, так густо растут деревья.

Паровой катер отдает буксир и возвращается на «Варяг». Наши шлюпки, отдав фалени «по способности», под веслами идут к берегу широким фронтом и выбрасываются на прибрежный песок.

Место выбрали отличное. Песок мягкий. Ни камней, ни кораллов, ни гальки. Шлюпки выскакивают на берег почти до половины. Люди гурьбой выходят на берег, дивясь невиданным деревьям. Хороша эта роща кокосовых пальм. Густо переплетенные вершины деревьев, казалось бы, должны давать место для жизни птицам. Между тем в лесу тихо, по–видимому, ни одной птицы не живет в нем. Огромные стволы деревьев похожи на колонны какого‑то неведомого храма, и тишина под ними еще более усиливает это впечатление.

Быстро вытащены на берег невод и его оснастка. Пока наши рыбаки его «вооружают», мы с группой матросов бежим в лес, чтобы найти место для ужина. Скоро мы находим «заимку», как говорят наши матросы, состоящую из небольшой площадки, на краю которой построен прочный деревянный домик. Оказалось, что в нем живет владелец этого пальмового леса, француз–колонист. Он нас приветствовал весьма радушно и, узнав, что нам надо, отвел нас в глубь леса, где оказалась прекрасная поляна, на которой мы отлично могли устроить ужин для всей нашей команды. Здесь же можно было безопасно разложить костры, варить уху, греть чай и устроить танцы.

Полянка среди густого пальмового леса была очаровательна. Она была покрыта густою сочной травой. В середине ее было нечто вроде холмика образованного над столбом поваленной пальмы. Сам хозяин заимки, простившись с нами, уехал в город.

Выбрав это место, мы прислали сюда коков и поручили им наладить все, чтобы готовить пищу к вечеру после ловли рыбы.

Коки и вестовые были в восторге. Простор полянки, пряный запах тропической растительности, перспектива начать варку пищи здесь на вольном воздухе, а не в душном тесном судовом камбузе, все это радовало их.