Воспоминания - А. Аллилуева

Тяжко было ему сознавать, что, всегда выносливый и неутомимый, он сейчас почти падает от усталости. Папе не раз делалось плохо. Мы с Надей пугались.

— Ты не можешь идти на работу, ты совсем болен, — уговаривали мы его.

Но убедить отца поступиться своими обязанностями было невозможно. Превозмогая себя, он выходил на дежурство.

Но однажды он не смог подняться с постели. Мы побежали к Винтеру, и к нам в домик сейчас же прислали врача.

— Работать нельзя. Надо лечиться.

Врач посоветовал поехать в Липецк. Это было недалеко и, главное, недорого.

Кржижановский и Винтер помогли, и папа, совсем больной, уехал.

— Как же вы одни останетесь? — допытывался он. Мы беззаботно отвечали:

— О нас не волнуйся. Проживем здесь, пока ты поправишься.

Но мы тяжело вздохнули, проводив отца. Сейчас же после отъезда папы нам заявили, что квартиру в коттедже надо освободить. Мы растерялись. Как нам быть? Ехать в Питер — некуда. Квартира на Сампсониевском уже не наша.

Мама работает в госпитале и ночует у знакомых. Как она огорчится, узнав, что все для нас так тяжело обернулось! Мы невесело раздумывали и вдруг вспомнили о Екатерине Васильевне Красиной, всегда искренней и участливой.

Превозмогая застенчивость, мы пошли и рассказали ей обо всем. Она встрепенулась, засуетилась.

— Бедные девочки! Как вам помочь? Погодите, погодите. Есть прекрасный выход. Я все устрою. Вы только не огорчайтесь, не волнуйтесь.

В тот же день Екатерина Васильевна отвела нас к управляющему торфяными разработками. В пятикомнатном коттедже он жил один. Жена его с заболевшим ребенком уехала в Москву.

— Вы сейчас один, приютите девочек, — шутливо попросила Красина. — Они замечательные хозяйки, позаботятся обо всем доме.

Мы встретили отзывчивого и доброго человека.

— Располагайтесь, как вам удобно, — тотчас же предложил нам хозяин коттеджа и повел показывать дом.

Мы выбрали для жилья маленькую светелку с балкончиком, в мезонине. Оказалось, наш хозяин знал маму и отца еще по пятому году в Москве. Он вспоминал, как после ареста отца четырехлетнюю Надю приютил его брат.

— Вы-то, наверное, забыли, — говорил он Наде, — а ведь с моим братом тогда вы путешествовали в Киев.

Нам хотелось отплатить за гостеприимство, мы хозяйничали, хлопотали в доме. Искусная кулинарка Надя угощала своей стряпней, и наш хозяин уверял, что так вкусно его давно не кормили.

Екатерина Васильевна забегала навестить нас.

— Хватит вам возиться, — говорила она, — идемте к нам в сад. Поиграете в теннис, в крокет.

Мы бывали на теннисе, но чаще Надя отказывалась.

— Не стоит… Зачем мы им? — говорила она, когда я уговаривала последовать приглашению.

Я понимала ее: как ни радушно встречали нас, но с нашими невзгодами мы были так далеки от беззаботного общества любителей крокета и тенниса.

И Надя, застенчивая и самолюбивая, не могла перенести мысли, что, может быть, нас принимают лишь из любезной снисходительности гостеприимных хозяев.

— Побудем лучше дома, — предлагала она, и мы оставались коротать вечер на нашем балкончике.

Приближалась осень, кончались каникулы, скоро начало занятий в гимназии.

Сможем ли мы вернуться в Питер? Война накладывает отпечаток на все. Трудней становится передвигаться по железным дорогам. Как мы доберемся домой, если пребывание наше здесь затянется? Но в августе пришло письмо. Мы облегченно вздохнули: от папы! Питерский штемпель! Отец писал из Петрограда, он опять работал в кабельной сети.

«Возвращайтесь поскорей — в новую квартиру, она за Невской заставой.

Не знаю, как вам там понравится». Он точно извинялся перед нами: «Комнаты маленькие, неустроенные», — продолжали мы читать.

Мы знали эту квартиру, мы были там у товарища отца. Около шести километров от центра. Добираться надо на паровичке. Это почти за городом электропункт за Невской заставой.

Но разве могло что-либо огорчить нас теперь, когда мы знали, что вновь возвращаемся в любимый наш Питер! Разве не все равно, в какой квартире соберемся мы все вместе.

Недолгие наши сборы затянулись, трудно было доехать билеты до Питера.

С трудом усадили нас в поезд. Отсчитывая последние версты, поезд наконец приближается к Питеру. Уже в окне показались фабричные трубы, ровные ряды заводов, серые одинаковые строения. Окраина Питера! Где-то здесь Невская застава, где-то здесь, в питерском предместье, будем мы жить…

Я хочу заговорить об этом с Надей, но поезд замедляет ход, и я слышу, как, высунувшись в окно, Надя вскрикивает:

— Папа!

Да, это отец, торопливо и озабоченно вглядываясь в вагоны, шагает по платформе. Рядом с ним Федя. Сердце у меня болезненно сжимается. Отсюда, из окна вагона, я горько подмечаю, как похудел и осунулся отец. Не легко достались ему месяцы скитаний, болезни. On беспокоился о нас, боялся, что болезнь его затянется к он не сможет вызвать нас в Питер, снова наладить наше ученье, устроить нашу жизнь, собрать всю семью.

Наверное, угнетало его и то, что пришлось на время оторваться от подпольной работы. Кровно, всеми помыслами связан с ней папа.

Выскочив из вагона, я бегу к отцу. Скорей успокоить его, сказать, что мы всем довольны, ничто нас не огорчает. Мы обнимаем отца и Федю, Надя восклицает:

— Как это хорошо, что у нас новая квартира. Мы ее сами уберем, папа.

Ты не беспокойся.

Глава тридцать вторая

Дом за Невской заставой и впрямь встречает нас не очень приветливо.

Отец живет здесь один, мама все еще в госпитале. Мы с Надей торопимся взяться за работу, чистим, моем, скребем. Скорей повесить занавеси, расстелить скатерти. Отец возвращается вечером, и мы радуемся его изумлению.

— Совсем уютно! — говорит он. — Молодцы, все преобразили.

Теперь и мама может переселиться к нам, все готово к ее приезду.

Мама приходит поздно вечером прямо из госпиталя, усталая, но довольная.

— Наконец-то, — говорит она, — опять все вместе, под моим крылом…

Мама поглощена уходом за ранеными, они ее близкие друзья. Она печалится их горестями и бедами.

— Неприглядно сейчас у нас на фронте. Жалуются мои солдатики, недовольны.

Хочется им кончить войну. Только и слышно: «За что мы гибнем?» передавала мама свои впечатления. — Говорю с солдатами и вижу — наши они, наши!..

Выздоровев, покинув госпиталь, раненые аккуратно переписывались с мамой.

«Дорогая наша сестричка», — писали они, спрашивали совета, просили помочь добиться чего-нибудь.

То, что рассказывали маме раненые, читали мы между строк Павлушиных писем. Второй год он на передовой линии. Он болел, долго лежал в лазарете и теперь опять писал нам из окопов.