Хирург и Она. Матрица? - Руслан Белов

– А резать с похмелья будете?

– Как с похмелья? Вы, что, не нальете мне перед операцией?

– Налью, конечно...

– А знаете, я посмотрел в ваши честные гражданские глаза, и у меня появилась великолепная идея. Зачем инструмент собирать, операционную готовить, когда можно на ночь экспроприировать, то есть арендовать операционную в ближайшей районной больнице? Сможете это устроить оперативно? Если сможете, то ресторан точно ваш. Правда, больной?

Последний вопрос был адресован Чихаю, и он кивнул.

Владимир Константинович знал Чихая. Тот за всю его бандитскую практику никого не обманул. Спектакли и розыгрыши устраивал для всеобщего веселья, но не обманывал.

– Хорошо, – задумался Владимир Константинович о конкретике дела. – Часа в три ночи пойдет?

– Пойдет. К восьми утра справлюсь. И знаете, что еще... Не могли бы вы прямо сейчас положить нас в эту самую клинику? Я бы подготовился, больной тоже. Это важно для больного пропитаться запахом больницы.

– Сейчас три, – посмотрел Владимир Константинович на часы... – Тогда я в больницу поеду, договорюсь с главврачом, с дежурным поговорю, операционную сестру подыщу, а вы пока здесь посидите. Через часик я пришлю за вами скорую помощь.

Опекун Чихая встал и преданно улыбнувшись поднадзорному, пошел к выходу.

– Погодите, милейший! – закричал ему вслед Хирург. – А бутылка?

Когда Владимир Константинович вернулся с бутылкой марочного массандровского портвейна, Лихоносов стоял над Чихаем, сидевшем на стуле, обращенным к залу, и, дико вращая невидящими глазами, водил ладонями вокруг его головы. Он работал.

85. Он улыбался.

Больница была так себе, районная. Все районное – оборудование, запах, пациенты в дырявых серых халатах. Но медсестра, хорошенькая Аня, Хирургу понравилась, и он сказал, благожелательно улыбаясь:

– Будешь себя хорошо вести, позвоню в Москву своему другу. Он возьмет тебя в частную клинику.

Медсестра Аня поняла Хирурга неправильно. Она взяла его за руку, отвела в кабинет главврача, закрыла дверь изнутри и, рассеянно глядя, расстегнула на кофточке верхнюю пуговицу.

Хирург, пьяненький в самую меру, рассыпчато рассмеялся:

– Не, я по другой специальности, я хирург, маниакальный, можно сказать, хирург. А если хочешь в Москву, если хочешь иностранных чистеньких пациентов, напрягись прямо сейчас и возьми в толк – опухоль глубоко ушла в мозг, операция будет трудной и долгой, а ты будешь одна.

Взгляд Ани стал осмысленным; застегнув кофточку на все пуговицы, она сказала:

– Ну тогда я пойду готовить операционную?

– Мой друг будет тобой доволен. Похоже, ты на все руки мастерица, – расплылся в улыбке Хирург.

В это время Чихай уже лежал в инфекционном боксе. Он безучастно смотрел в потолок. Застиранное одеяло мышиного цвета было натянуто под самый его подбородок. Полчаса назад Хирург дал ему горсть таблеток, и головная боль отпустила. Чихай лежал, и в мозгу его стояла сладкая мысль, что скоро ее не будет совсем, потому что он умрет или вылечится.

Вылечиться он не хотел. Он не хотел возвращаться в свое дело, в свой ресторан, в свой пустой дом, он не хотел жить с людьми, которые так болезненно его окружали. Он не хотел вновь впускать их в свой мозг. Потому что все это – люди, собственность, дело – было инородным телом, было твердой давящей черной опухолью, которая владела всем им – поступками, мыслями, чувствами, прошлым, будущим и настоящим.

Он хотел умереть и уйти туда, где от поступков ничего не зависит, где вообще нет поступков, потому что нет будущего. Он представлял, как будет висеть бездумно в голубом или розовом космосе, представлял, как тепло будут ему улыбаться Бог и его подельники.

Будущая Божья улыбка вошла в Чихая, и он заулыбался, Заулыбался так, как улыбался лишь будучи бессознательным розовым младенцем. Когда пришла Аня, он продолжал улыбаться. Он улыбался, когда она брила ему голову острой бритвой, улыбался, когда она переодевала его к операции.

Хирургу его улыбка понравилась. В маске, облаченный в белые одежды, сжимая в руке скальпель, он впитывал ее в себя, он вдыхал ее, как спортсмен перед стартом вдыхает воздух, обогащая свои ткани кислородом. Вдоволь надышавшись надеждой пациента, он посмотрел на Аню, как на второй номер боевого расчета, и принялся за дело.

86. Ему дали маску.

"Ему дали маску, и он отключился. Aдам взял скальпель и провел аккуратный тонкий надрез поперек макушки и вниз к обоим вискам, а затем попросту стащил кожу на лоб широким ровным лоскутом. Воин из каманчей показался бы рядом с ним жалким подмастерьем. Тем временем другие промокали кровь, которая лилась обильно. Затем Aдам приступил к главному. У него было приспособление вроде коловорота. Им он просверлил по пять или шесть дырок – их называют трепанационными отверстиями – с обеих сторон черепа. Потом он начал орудовать чем-то вроде шершавой проволоки – пилой Жигли".

Эти строки из "Всей королевской рати" Роберта Пена Уоррена Лихоносов почитал в двенадцать лет. Они, вкупе с последующими строками, так его поразили, что он стал хирургом. И в ходе операции, делая примерно то же, что делал хирург Aдам Стентон, ставший, в конце концов, убийцей естества, он вновь переживал эти байты личной своей дискеты.

...Через два часа опухоль лежала в ванночке, вымазанной кровью. Уплощенная, лилового цвета, почти квадратная по форме, она лежала, источая из себя сукровицу.

Она сидела в мозгу Чихая с детства. Тогда она была маленькая, как и он, и росла вместе с ним. Она сидела топориком в особенном участке мозга, и Чихай стал таким, каким с ней должен был стать.

Убирая операционную, Аня вытрясла содержимое ванночки в унитаз и спустила воду. То, что было Чихаем, проникло в канализацию.

87. Свежая Асоль.

Утром Гортензия проснулась одна. И удивилась, почувствовав и увидев, что белье свежее и пахнет фиалками.

"Флора просто чудо, – подумала она, вспомнив прошедший вечер и ночь. – А то белье... Как оно трещало, как измялось. О мой бог, как он был хорош, как неистов, как тактичен! О, я так хочу, чтобы он быстрее приехал! Мне так хочется его отблагодарить! Подарить ему всю себя! Он – мой бог, всемогущий, щедрый и умный!

Понятно, сначала Гортензия думала об Андрее, но отблагодарить ей захотелось Михаила Иосифовича. Она чувствовала, что влюбляется в него, чувствовала, что он – это единственный ее человек, человек, который призван сделать ее счастливой, потому что она этого заслуживает.

Вошла Флора, свежая, как Асоль из "Алых парусов".

– Ты прямо чудо, душечка! Как ты ухитрилась поменять простыни, меня не разбудив? – спросила ее Гортензия, сладко потянувшись.

– Просто. Просто это мне доставляло удовольствие. У вас такая чудесная нежная кожа. У вас все чудесное... Я вам так завидую. И Андрею тоже...

– А Андрею почему завидуешь?

– Он может вас ласкать...

– Вот как... – внимательно посмотрела Гортензия на смутившуюся девушку. – Ты хочешь лечь ко мне?

Флора покраснела.

– Да, очень хочу...

Гортензия распахнула одеяло. И, увидев свое тело, поняла девушку.

88. Травинка, закатанная асфальтом.

Утром все трое, включая медсестру Аню, были отвезены Владимиром Константиновичем в дом Чихая.

Хирург прошелся по нему как по музею, нет, как по замку с приведениями. Он побывал и в столовой, в которой "отравили" Алису, и в спальной, где Даша застрелила четверых. Естественно, он не знал деталей, но ему казалось, что он бывал в этом ныне пустынном доме. Показывал ему помещения Владимир Константинович, чувствовавший себя хозяином.

А хозяйкой чувствовала себя Алиса, бывшая любовница Чихая. После того, как последний сошел со сцены и перестал узнавать людей, она сошлась с Владимиром Константиновичем, единственным нормальным человеком в доме.

Она многое сделала. Именно по просьбе Алисы Чихаю за прежние заслуги оставили дом и ресторан, точнее, не оставили, а записали на его имя, а бывшего повара сделали его опекуном. Если бы не она, жить бы Чихаю в районной психушке на манной каше с призрачным молоком.

Алиса подозревала, что Хирург явился неспроста. Это ее беспокоило, пока Чихай не пришел в себя. Убедившись, что он почти ничего не помнит, особенно в области деловой, да и в доме чувствует себя чужим, она успокоилась. Спокойствие прожженной женщины углубило и то, что Хирург, оказавшийся обычным пьянчужкой, заверил ее, что больше недели в доме не задержится. А когда Чихай подписал все бумаги, передающие ей, как многолетней сожительнице, все его имущество, она и вовсе стала рачительной хозяйкой и начала кормить бывшего своего владетеля куриным бульоном, да и не с импортных ног, а с домашних подмосковных курочек.

Лихоносов же, попив всласть хозяйкиного вина, занялся делом, которое и привело его в тихие болшевские места. Когда бывший мафиози пришел в сознание, Лихоносов отослал Аню в гостиную зубрить латынь и объяснил ему, что он, Чихай, хороший человек, и единственная его забота – это жить среди хороших людей.