Запретные цвета - Юкио Мисима

Гостиница называлась «Турист». Если клиенту вздумается открыть окно, то его взгляд упрется в уборную и гримерку на задворках данс-холла. Из-за неоновых огней окна отсвечивали красным и голубым. Ночной ветер прокрадывался в щели окон, студил воздух, развевая рваные края обоев. Пьяные голоса двух женщин и одного мужчины в соседнем номере звучали так, будто они доносились из водосточной трубы; галдеж продолжался до трех часов утра. Ранний рассвет заглядывал в окна без амадо. Здесь не водилось даже мусорной корзины. Бумагу приходилось засовывать за перекладину под потолком[34]. Это взбрело бы в голову всякому, кто проживал здесь, поскольку за балкой лежали завалы мусора.

Утром опустился туман, намечался снег. В десять часов в данс-холле забренчала, затренькала гитара. Выйдя из отеля, Юити прибавил шагу, подгоняемый холодом. Поспешавший за ним Нобутака тяжело дышал.

— Босс. — Когда юноша так обращался к Нобутаке, то в этом было больше презрения, чем дружелюбия. — Сегодня я пойду домой. А то нехорошо, если я не вернусь.

— Разве ты не обещал мне, что сегодня мы проведем целый день вдвоем?

Глядя на него красивыми, будто хмельными, глазами, Юити сказал холодно:

— Если ты не прекратишь навязывать мне свои эгоистичные желания, то наши отношения не продлятся долго.

Проведя всю ночь рядом с возлюбленным, Поп не мог наглядеться на Юити, на его спящую фигуру. Он едва ли поспал хоть немного и выглядел в то утро весьма неважно. Лицо его стало иссиня-черным, одутловатым. Он неохотно кивнул.

Когда такси с Нобутакой отъехало, Юити остался стоять один посреди пыльной толпы. Чтобы поехать домой, ему нужно было пройти через турникет. Однако он порвал купленный билет, повернул обратно и пошел размашистым шагом вдоль ряда закусочных и ресторанчиков позади станции. Все питейные заведения стояли затихшими, на дверях висели таблички: «Сегодня выходной день».

Юити постучал в дверь одного неприметного кабачка. Изнутри послышался голос.

— Это я, — откликнулся Юити.

— А, это ты, Ютян! — раздался голос, и раздвижные двери с замутненными стеклами открылись.

В тесном помещении вокруг газовой печи сгорбились пять-шесть мужчин. Они обернулись все разом и поприветствовали Юити. В их глазах, однако, не было пылкого удивления. Все они уже были давними знакомыми Юити.

Владелец заведения был худой, как проволока, мужчина примерно сорока лет. Вокруг шеи у него был повязан клетчатый шарф. Из-под пальто выглядывали пижамные штаны. Трое молодых разговаривавших мужчин в модных лыжных свитерах подрабатывали в его заведении. Пожилой мужчина в пальто японского покроя был посетителем.

— Брр, зябко! Какой холодный день! Хотя светит солнце.

Все посмотрели на замутненное стекло раздвижных дверей, сквозь которое проникал наискось тусклый свет.

— Ютян, поедешь кататься на лыжах?

— Нет, не поеду!

Когда Юити переступил порог кабачка, он подумал, что все эти люди собрались здесь потому, что им просто некуда было податься в этот воскресный день. В воскресенье гомосексуалистам скучно. В этот день у них не было своей территории. Дневной мир, они чувствовали, господствовал над ними. Куда бы они ни пошли — в театр, в кофейню, в зоопарк, в парк аттракционов, в город или даже в пригород, — принцип «право большинства» помыкал ими высокомерно и повсеместно. Пожилые супруги, супруги среднего возраста, юные супружеские пары, влюбленные парочки, семейства, дети, детишки, деточки и в довершение всего проклятые младенческие колясочки вливались в ряды радостной процессии. И для Юити было проще простого прикинуться одним из них, только выведи он прогуляться в город Ясуко. Однако над его головой, где-то в голубом просвете небес, был Божий глаз, который, несомненно, видел насквозь все его притворство.

Юити думал: «Есть один способ остаться самим собой в этот солнечный воскресный денек — это запереться в камере с замутненными стеклами, подобной этой забегаловке».

Все собравшиеся здесь уже порядком поднадоели друг другу. Им ничего не оставалось делать, как пережевывать на протяжении десятилетия одни и те же темы, при этом они старательно избегали говорить о своих закосневших взглядах. Сплетни о голливудских актерах, слухи о сановных персонах, о чьих-то любовных романах и даже непристойные анекдоты из повседневной жизни были темами их посиделок.

Юити не горел желанием сидеть в кругу этой братии, но идти куда-то еще ему тоже не хотелось. В жизни мы нередко сворачиваем в ту сторону, где надеемся найти что-то немного лучшее. Если же удовлетворение наступает в одночасье — «Вот оно что-то лучшее!» — то радость, пусть с примесью позора, воскрешает в нас необузданные, невероятные, сокровенные желания. По этой причине, можно сказать, Юити увильнул от Нобутаки, чтобы нарочно прийти сюда.

Если бы он пошел домой, то на него устремились бы ягнячьи глаза Ясуко, будто говорящие: «Я тебя люблю! Я тебя люблю!» К концу января у нее прошли приступы утренней тошноты. Еще остались острые боли в груди. Ясуко напоминала ему некое насекомое, которое восприимчивыми, болезненно-чувствительными фиолетовыми усиками поддерживает связь с окружающим миром. Юити пугали острые боли у нее в груди, сопровождавшиеся мистическим предчувствием каких-нибудь происшествий в радиусе десятка километров.

Сейчас, когда Ясуко сбегала по лестнице, у нее в груди внезапно что-то екнуло и она ощутила приступ острой боли. Случалось, что даже легкое прикосновение к ночной сорочке было для нее болезненным. Однажды ночью, когда Юити хотел обнять ее, она пожаловалась на боль и оттолкнула его. Этот импульсивный жест стал неожиданным даже для Ясуко. Возможно, это была ее инстинктивная тонкая месть.

Постепенно страхи Юити перед Ясуко стали перерастать в сложное и парадоксальное чувство. Конечно, его жена гораздо моложе и привлекательней госпожи Кабураги и Кёко. Если рассуждать объективно, то супружеская неверность Юити была иррациональной. Когда Ясуко была уверена в себе, он становился беспокойным и порой даже прибегал к намеренным и неуклюжим намекам на то, что у него завелась интрижка с другой женщиной. Когда она слышала такое, в уголках ее губ всплывала ухмылка, будто она хотела сказать: «Как это смехотворно!» Ее хладнокровие глубоко ранило самолюбие Юити. В таких случаях на него накатывал страх, будто кто-то догадывается, что он не способен любить женщин, и более того, этим «кто-то» была Ясуко. В результате у него развилась странная по своей жестокости эгоистическая теория. Если Ясуко столкнется лицом к лицу с правдой о том, что муж ее вообще не любит женщин, что он дурачил ее с самого начала, то у него не будет никакого спасения. Однако в обществе есть немало мужей, которые предаются любви с кем угодно, кроме своих жен. В таком случае тот факт, что этих женщин сейчас не любят мужья, напротив, является свидетельством того, что они все-таки были любимы в прошлом. Это важно, чтобы Ясуко узнала правду о том, что он не может любить ее. Ради любви к Ясуко. Чтобы добиться этого, Юити нужно стать отныне более невоздержанным в своем беспутстве. Он должен отказываться спать со своей женой — причем открыто и безбоязненно…

В то же время не было никакого сомнения в том, что Юити любил Ясуко. Юная жена обычно засыпала после него, но иногда бывали ночи, когда она уставала за день настолько, что он первым слышал сонное дыхание жены. Тогда Юити мог расслабиться и полюбоваться ее красивым спящим лицом. В такие минуты радость обладания такой бесподобной красотой переполняла все его мужское нутро. Это обладание было достойно похвалы, ибо не причиняло вреда. Как странно, поражался Юити, что в этом мире ему не найдется прощения.

— О чем задумался, Ютян? — спросил его один из работников.

Все трое уже успели в свое время переспать с ним.

— Вероятно, об утехах прошлой ночи, — заметил старший из них и снова взглянул на дверь. — Я запоздал со своими утехами. Не в том возрасте уже, чтобы теребить дружка.

Все засмеялись, только Юити вздрогнул. Этот старик лет шестидесяти с хвостиком имел шестидесятилетнего любовника.

Юити захотелось уйти отсюда. Если он придет домой, то Ясуко встретит его с радостью. Если он позвонит Кёко, то она прилетит куда угодно. Если пойдет к госпоже Кабураги, то лицо ее осветится счастливой и немножко страдальческой улыбкой. Если он опять встретится сегодня с Нобутакой, то для того, чтобы завоевать у Юити благосклонность, приятелю потребуется стать вверх ногами посреди Гиндзы. Если он позвонит Сюнсукэ — вот именно, с этим старикашкой он уже давненько не виделся, — то его стариковский голос в телефонной трубке тотчас взбодрится. Все-таки Юити преследовало чувство какого-то морального долга, которое внушало ему мысль отмежеваться от всех и задержаться здесь.

«Чтобы стать самим собой…» Разве только это? Разве только ради той красивой вещи, которая должна быть? Ради какого-то «должного»? Не занимался ли он самообманом? Не был ли он обманщиком сам по себе? В чем корень истины, искренности? В том ли моменте, когда Юити ради своей внешней красоты, ради своего показного существования на людях отвергает все то, чем он является по сути своей? Или в тех случаях, когда он сторонился всего и ни от чего не отказывался? Юити было близко последнее: когда он любил мальчиков. Воистину. Он как море. В какое время следует измерять точную глубину моря? На отливе — как после той гей-вечеринки на рассвете? Или во время прилива — когда он пресыщен всем, когда обособлен от всего?