Белое снадобье - Зиновий Юрьев

До того дело доходило, что и рвань-то арестовать страшно было. Однажды Пол Доул ехал в автобусе. Народу было битком, и его прижала к сиденью громадных размеров сопящая баба. С носом с ее, что ли, было что-то не в порядке, но сопела она все время, как кузнечные мехи. Наконец он выбрался из-под этой сопящей горы и тут увидел, как какой-то рыжий парень с фигурой бейсболиста и остановившимися глазами нарка преспокойно вытаскивает у крошечного, словно кукольного, аккуратного старичка бумажник. И вытаскивает не профессионально, не артистически, а в открытую, силой, как часто делают нарки, когда срочно нужно раздобыть денег на дозу и им уже не до тонкостей. Старичок, парализованный ужасом, молчал, и Доулу даже почудилось, что он чуть наклонился вперед, чтобы нарку легче было очистить ему карман. То ли нарк никак не мог ухватиться за бумажник, то ли карман был застегнут на пуговку, но вдруг он резко дернул руку, кукольный старичок подпрыгнул, послышался треск рвущейся подкладки, и нарк наконец выдернул из внутреннего кармана бумажник. И тут он увидел Доула. Увидел полицейского, смотрящего на него. Стража закона и порядка. И что же он сделал? Бросил бумажник? Начал судорожно пробираться к выходу? Да ничего подобного. Ухмыльнулся, засунул правую руку в карман и наполовину вытащил оттуда пистолет, показывая его Доулу. А глаза у него не ухмылялись. У нарка не бывает улыбки в глазах, когда ему срочно нужна доза.

Что полагалось в этом случае делать полицейскому? Арестовать нарка? Прекрасная мысль, но для этого нужно рискнуть жизнью, потому что нарк, которому позарез нужна доза белого снадобья, готов на все. Он-то за свою жизнь не держится. Для него доза в этот момент важнее жизни. Пистолет в руке нарка подрагивал, но промахнуться он все равно не смог бы – слишком уж мало было расстояние.

Доул не был трусом, но стоил ли потертый, старенький бумажник, в котором-то денег скорей всего не было, а лежали лишь аккуратно сложенные и потертые на сгибах старые рецепты или фотографии внучки с кошкой в руках, его жизни? Доул посчитал, что не стоил. Тем более что его жизнь была не только его жизнью. Дома его ждала жена и полуторагодовалый сын. Он представил себе, как капитан торжественно и важно говорит ей: «Ваш муж пал…», и так далее. И как через месяц или два ее выбрасывают из их мало-мальски пристойной квартирки, и она начинает медленный спуск в болото, к крысам, к гниющим помоям, к тротуару, к белому снадобью. Нет, пока он жив, этого не будет, если даже ему придется нарушать все правила и инструкции, которые определяют поведение полисмена. Черт с ними, с правилами и инструкциями, если нужно выбирать между ними и семьей. Молчаливая, тихонькая, как мышка. Марта, с детскими незащищенными глазами, всегда смотрящая на него с немым удивлением: как это он отваживается выходить в этот страшный непонятный мир, который так пугает ее? И однозубый парнишка, который при виде его начинает радостно колотить по кровати пухлыми, в перевязках, ножками… Пора бы ему уже пойти… Все из-за проклятых джунглей. Кислорода здесь мало, говорил врач один, старикашка…

Доул посмотрел еще раз на пистолет и повернулся к карманнику спиной. Ему показалось, что сзади кто-то хмыкнул. Может быть, даже сам парк. Но он продолжал смотреть в запыленное окно автобуса. Прокладки давно истлели, и стекла тонко дребезжали.

А вот Рафферти надумал связаться с Биллом Кресси. Если ты уж такой смелый, воюй с бандитами. Впрочем, если бы у него, как у Рафферти, не было семьи, он бы тоже… Но об этом лучше не думать. Полисмену много думать нельзя.

Но Билл Кресси оказался Рафферти не по зубам. После того как суд его оправдал, люди слышали, как он разглагольствовал в баре. Рафферти, говорил он, наверное, думает, что у него металлическая шея, и не ломается. Но только, говорил Билл Кресси, я еще не видел шеи, которую нельзя было бы сломать. Одна покрепче, другая послабее – но любая шея в мире сломается, если за нее как следует взяться. К Рафферти после этого нельзя было буквально подойти. Он шипел, дымился, клокотал. Если бы к людям прикреплять манометры, манометр Рафферти давно бы, наверное, лопнул, шкалы бы не хватило. И что ему дался Билл Кресси? Толкача он, что ли, не видел? Или обидно ему было, что делится тот не с ним?

Так или иначе, но и Рафферти на людях поклялся, что Билл Кресси у него с крючка не соскочит. Поклялся – и все, конечно, об этом забыли. Мало ли кто в чем клянется.

В тот вечер, когда Доул встретил Рафферти во время обхода, он по его виду понял, что тот что-то замышляет.

– Слушай, Доул, – сказал он. – Сегодня я его все-таки наколю.

– Кого?

– Кого, кого… Билла Кресси.

– А как?

– Сейчас увидишь. Да ты не трясись, воин, он сейчас распустил перья в баре и разглагольствует, как он меня ловко обвел вокруг пальца.

Рафферти подошел к машине – и сейчас, восемнадцать лет спустя, Доул помнил, что у машины – это был розовый огромный «кадиллак» – было помято переднее правое крыло. Рафферти огляделся – никого не было. Он достал из кармана ключ и какой-то пакет, быстро открыл багажник розового чудовища и бросил туда пакет.

– Теперь он у меня не уйдет.

Он нырнул в дверь бара Коблера и через минуту появился снова, ведя Билла Кресси. Вслед за ними высыпало еще десятка два людей.

– А за что, позвольте полюбопытствовать, – медленно спросил Билл Кресси, – вы меня арестовываете, полисмен?

– За незаконное хранение наркотиков, – так же медленно ответил Рафферти.

– Вы, однако, не блещете выдумкой, – еще медленнее процедил сквозь зубы толкач. Кто-то в толпе засмеялся, но тут же замолчал. Люди понимали, что смеяться было нечего. Кто-то из этих двух должен был в тот вечер сломать себе шею.

– Как и вы, мистер Кресси, – в тон ему ответил Рафферти. – Вы сами поведете свою машину или мне сесть за руль?

– С вашего разрешения, полисмен, я бы предпочел вести свою машину сам. Я не уверен, что вы привыкли к таким дорогим моделям.

Рафферти кивнул Доулу, и они оба сели на заднее сиденье. «Не знаю, как мой коллега, – подумал Доул, – но я действительно в таких машинах не ездил». В кузове пахло настоящей кожей и настоящими сигарами. «Живет же, сволочь, – с ненавистью подумал Доул о толкаче. – А мы таскайся по этим паршивым улицам». Он почувствовал, как в нем шевельнулось восхищение смелостью товарища. Шальной он, конечно, этот Рафферти, но отчаянный.

Всю дорогу до участка они молчали. Здесь не было аудитории и не перед кем было ломать комедию и куражиться. Они понимали, что вцепились друг в друга мертвой хваткой, челюсти были сжаты, и было не до лая. К тому же, как показалось Доулу, Кресси начал трусить, не знал, откуда ожидать удара, и трусил. В конце концов, и он не был всемогущ, и у него могли быть враги. Он имел около пятидесяти тысяч годового дохода, и кое-кто мог посчитать, что лучше бы эти деньги шли другому. Кто знает, а может быть, этот идиот действует не один? Может быть, за Рафферти кто-нибудь стоит? Не станет же нормальный полисмен проявлять такое дурацкое упорство? Нет, должно быть, все это чепуха. Суд же прошел как по маслу. И все-таки…