Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

— Нет, кацо, это вата, а не рыба… Я бы вот мариновал! С перцем…

Ели, перекидываясь скупыми фразами.

От проходившей мимо группки бойцов отделилась невысокая фигура, остановилась в нескольких шагах. Потом женский голос грубовато спросил:

— Эй вы, под машиной! Поесть чего-нибудь нету? Проголодались, как собаки.

Это была Татаринцева. Яскин подозвал ее и предложил коробку консервов, хлеб. Взяв и даже не посмотрев, кто угощает, она направилась обратно к бойцам и крикнула в темноту:

— А ну, ребята, кто тут есть хотел? Давай нож! Вот черт, сапога своего не найду.

— Где же ты его посеяла? — спросил мальчишеский ломкий голос.

— Выдали сорок второй размер. Начали бомбить, побежала, он где-то остался.

— Возьми мой, — пробасили в темноте. — У меня сорок пятый.

Лицо Рубанюка залила краска. Татаринцева была единственной женщиной в полку. В ее нарочито грубом голосе, панибратском отношении к бойцам можно было усмотреть лишь единственное желание — не выделяться среди них, казаться «свойской».

— Как же это получается? — сказал Рубанюк, обращаясь к командирам. — Беспризорничает у нас жена Татаринцева! Неудобно, есть просит.

Он встал и окликнул Татаринцеву, разговаривавшую со своими спутниками.

Алла подошла. Узнав командира полка, она смутилась:

— Это вы, товарищ подполковник?

— Почему бойцы голодны? Ведь выдали каждому на руки.

— Говорят, давно поели, товарищ подполковник. Ребята молодые, здоровые.

— А вы?

— Я сыта, спасибо. Для ребят просила. Ну, я пойду, товарищ подполковник.

Спустя полчаса Рубанюка разыскал офицер связи из штаба армии. Он достал карту, осветил ее карманным фонариком и вкратце познакомил Рубанюка с обстановкой.

Главные силы противника двигались в направлении Терновки, которая была захвачена накануне. Контратака результатов не дала. Из Краснополка оккупантов удалось выбить, однако пленные показали, что с утра будет предпринято новое наступление не только на Краснополк, но и из Ладыженки на Голованевку.

Штаб армии приказывал Рубанюку достичь дорожного перекрестка западнее Коржева и задерживать головной отряд гитлеровцев до последней возможности.

…Свою передовую группу Рубанюк выбросил из леса к перекрестку дорог с такой стремительностью, что гитлеровцы не успели даже развернуться для отражения атаки.

С ходу налетев на головной вражеский отряд, полк разгромил его. Лишь немногим офицерам и солдатам удалось ускользнуть.

Оседлав затем перекресток, полк окопался. Около десяти часов передовые части 1-й горно-стрелковой дивизии противника безуспешно пытались очистить дорогу. К вечеру, перебросив сюда силы с других участков, они предприняли атаку при поддержке танков и самолетов, но полк уже укатил в лес.

Подвижная группа Рубанюка появлялась в самых неожиданных для врага местах. Ей довелось драться под Шукай-Вода и Рыжевкой, ликвидировать прорыв около Люшневатой, держать переправу у Покатилова. Понеся немалые потери, она была отведена за Умань и после короткой передышки направлена к Кировограду.

Советское командование отводило силы к Днепру, готовя здесь оборону левобережной Украины.

Татаринцева похоронили на светлой, веселой полянке, под тремя соснами. Легкий ветерок доносил сюда из чащи сладкий запах опавших листьев, чуть заметно шевелил ветви клена. Долго сидели у свежего земляного холмика. Домбровецкий молча обтесывал из дерева немецким штыком незамысловатый памятник с пятиконечной звездой.

Настроение у всех было подавленное, особенно еще потому, что состояние здоровья Брусникина вызывало большие опасения. Он метался в жару, вены на его шее вздулись. Все надежды теперь были на крестьянина из Большой Грушевки, который обещал устроить Брусникина в безопасное место. Он пришел незадолго до наступления сумерек. Спросил о здоровье раненого.

— Спасать надо, плох, — тихо ответил Петро.

— За мной остановки нету. Место ему у бабки приготовлено. За племянника сойдет. У ней племяш на дорожных работах где-то. Вот покурю с вами — и в дорогу.

— На фрицев не напоретесь?

— Думка такая, что вроде не должны. Лугом пойдем, оттуда — огородами.

Нести Брусникина вызвались Михаил и Мамед. Перед уходом Ковальчик отвел Петра в сторону и шепотом сказал:

— До вас дуже одна баба просится. Чтоб вместе с вами к наших пробиваться. Сам я ей на это не рискнул ничего показать, дай, думаю, хлопцев поспрошу.

— Кто такая?

— С нашего села женщина, из Большой Грушевки. Нельзя ей с фашистами оставаться. Она депутатка была, все время в активе ходила.

Петро пообещал посоветоваться с товарищами.

— Но вообще-то, — сказал он, — ей бы не следовало с нами связываться. Путь нам предстоит нелегкий.

— Она не боязливая, — заверил Ковальчик. — Одному идти это хоть кому несподручно, а в компании она обузой не будет.

Михаил отнесся к ходатайству Ковальчика доброжелательно.

— Пускай идет! Бельишко постирает, сварит чего нужно… Да и повеселее будет.

Петро проводил друзей до опушки. Прикоснувшись губами к пылавшему лбу Брусникина, он пошел обратно.

Спал он в эту ночь тревожно. Сквозь дремоту мерещились нарастающий гул танков, стоны товарищей. Петро просыпался, испуганно ощупывал под гимнастеркой полотнище знамени, слушал, как храпит и бормочет во сне Шумилов, снова забывался. К утру у него затекла нога, сдавленная сапогом. Он встал, прошел несколько шагов прихрамывая.

В лесу стоял разноголосый птичий гомон. Сквозь освеженные росой ветви пробивались багряные лучи. Высоко над верхушками деревьев резвились горлицы. Трепещущие их крылья казались вылитыми из червонного золота, и Петро, подняв голову, долго смотрел на птиц.

Внезапно возникшая мысль вернула его к действительности. Он подумал о том, что все, чем так сказочно богат и неотразимо красив этот тихий лес, стало добычей врага: темная резьба листьев, шуршащая под ногами рыжая хвоя, теплый ароматный воздух между бронзовыми стволами, скромные цветы у полуистлевших пней.

Петро шагнул по росистой траве, обессиленно опустился на землю. Ему и его друзьям приходится ступать по родной земле озираясь, говорить шепотом, опасаться темного куста, человеческого голоса!

В отдалении послышался вдруг хруст суховершника. Звуки доносились не с той стороны, откуда должны были вернуться Михаил и Мамед.

Петро торопливо разбудил спящих, схватил винтовку и приготовил гранату.

Однако тревога оказалась напрасной. Еще издали Петро узнал голос Михаила, затем услыхал возглас Тахтасимова.

Вместе с ними подошла женщина. Лицо ее показалось Петру знакомым, и он старался вспомнить, где ее видел.

— Хлебнули мы, — сказал Михаил устало. — Дважды думали — каюк нашему Митрофану. Садились, пережидали. К утру только добрались до села.

Михаил сел на землю, стянул сапог, покачивая головой, осмотрел свои ноги. Потом кивнул в сторону женщины:

— Узнаешь? Помнишь, стервятник грохнулся? Она хотела летчика растерзать.

Женщина смотрела на Петра с насмешливо-выжидательной улыбкой. Это она шла в потоке беженцев, с узелком в руке, покрытая чистым накрахмаленным платочком. Она и теперь была все такая же аккуратная и свежая, будто только что вышла из хаты и не было у нее позади страшной дороги отступления.

— Как же, помню! Сердитая, — с улыбкой сказал Петро.

— Сердитые собаки бывают, — ответила женщина. — С чего это вы взяли, что я такая?

— Ух, строгая — втягивая голову в плечи, сказал Мамед. — Глазом посмотрит — твой глаз закрываться хочет.

Петро расспросил Михаила, как удалось устроить Брусникина, посоветовал ему и Мамеду поспать. К вечеру нужно было двинуться в сторону Умани. Сам он с Шумиловым пошел по воду, а Домбровецкому велел собрать хворост для костра.

Через полчаса они вернулись с полными котелками. Женщина сидела на пне, задумавшись. Петро сказал ей:

— Кухарить теперь и тебе придется. Как величать?

— Наталья.

— Не боишься с нами идти? Ведь наше дело военное.

— У каждого теперь дело военное. — Наталья подняла на него чистые, как родниковая вода, глаза и добавила с легким упреком: — А с кем мне быть? С фашистами погаными?

— Что верно, то верно. Земляк твой говорил, что ты депутатом была.

— Была. Да это ни при чем.

Наталья шевельнула бровями и решительно поднялась.

— Ну, показывай хозяйство, чашки-ложки. Там харчей трошки принесли. Идти, видать, нам не близко. Дуже наши герои поспешают уматывать.

Она скинула косынку, проворными движениями поправила косу, закрученную на затылке, и снова повязалась. Не спрашивая Петра больше ни о чем, разобрала скудные продуктовые запасы, навела порядок около треноги с подвешенным котелком, помогла уложить дорожные мешки.