Идущие сквозь миры - Владимир Лещенко

Потом я обнаружил, что стою на Храмовой площади. Купол кафедрального собора Двуликого был продырявлен во многих местах — похоже, из пушек, фризы были иссечены свежими пулеметными очередями.

Из дверей храма солдаты выволокли бронзовую фигуру божества и столкнули по ступенькам на площадь. Кто-то из них принялся мочиться в лицо поверженной статуе. Затем, лязгая всеми сочленениями и поводя в стороны короткой, как свиной пятачок, пушкой, подъехал легкий танк. Выскочивший из него человек в комбинезоне накинул на шею Двуликому свернутый петлей трос, потом, выпустив струю дыма, машина, натужно скребя проворачивающими гусеницами по брусчатке, поволокла священное изображение на набережную. Рядом со мной зарыдала какая-то женщина. Танк своротил бордюр и, пятясь задом, спихнул статую в воду.

Все следующие дни я провел в мучительном полузабытье.

И даже известие о том, что сам Джахандаран внезапно умер, а его соратники принялись резать уже друг друга, не особенно повлияло на меня и почти не утешило.

Эта новость только подлила масла в огонь.

Во всех к тому времени захваченных смутой городах с удвоенной силой принялись искать и жестоко расправляться с аристократами и просто со всеми, казавшимися подозрительными разъяренному сброду. Многие знатные люди, не дожидаясь, когда к ним в дома ворвутся озверевшие пьяные погромщики, принимали яды, составленные по рецептам из «Книги змей», — целыми семьями, после прощального пира, как велели старые обычаи.

Хаос убийств, насилия, грабежей, всевластие подонков захлестывали страну.

В самом Гоадене толпа разгромила центральную тюрьму, и восемь с лишним тысяч преступников — от мелких воришек до убийц и грабителей, приготовленных к отправке в горы (строить дороги и блокпосты под пулями повстанцев), — вырвались на свободу.

Потом говорили, что это было сделано сознательно.

По столице, нарастая, покатилась волна грабежей и убийств. К уголовникам и переставшему подчиняться даже собственным командирам гарнизону присоединились банды из горожан, попробовавших вкус крови. Национальные общины, до того жившие пусть не совсем дружно, но, во всяком случае, мирно, тоже взялись за оружие, сводя старые, уже, казалось, напрочь забытые счеты.

Все эти дни и часы я старался не думать о Хиане. Только когда мне на глаза попадались растерзанные тела женщин (иные несчастные были еще живы), ставших жертвами насильников, я, заливаясь слезами, молился, чтобы ее смерть была легкой…

Помню еще, как с башен разрушенной крепости я наблюдал, как один за другим загораются городские дворцы. Хотя восставшие войска вместе с чернью разграбили их в первый же день, сами дворцы уцелели. Теперь пришел их черед. Первым пламя охватило Малый дворец. Затем Золотые палаты — жилище монархов на протяжении трехсот лет. Затем Осенние палаты, Красный замок, Карис-Утар — одно из чудес света, построенное государем Гирахшаром для своей любимой жены шестьсот лет назад… Весело заполыхало почти бездымным пламенем двухсотлетнее дерево Белого Храма — самого большого в мире деревянного здания.

Почти одновременно вспыхнули все шестнадцать Домов Сангхи и Императорская библиотека.

Последним огонь охватил Дворец Клинков, резиденцию военного министерства (предмет восхищения трех поколений) и Генеральный Коллегиум (собрание произведений искусства со всего света).

Мне было очень горько — ведь я так любил свой город!..

Потом я подобрал одну из валявшихся на улице листовок. В ней объявлялось, что в связи с гибелью монарха и ближайших родственников власть в стране перешла к Регентскому совету.

Совет призывал всех, кто желает освобождения Гоадена от власти узурпаторов и сохраняет верность династии, записываться в ополчение.

Я никогда не был особым почитателем правящего дома, но достаточно было того, что те, кто отнял у меня Хиану, служили его врагам.

Вечером того же дня я стоял в строю, между такими же добровольцами, отрабатывая ружейные приемы и стрельбу с колена и лежа.

Через несколько дней наш батальон принял участие в очистке города от остатков бунтующих солдат. Помню, как выпустил очередь по перебегающим пятнистым фигуркам и, когда две из них упали, испытал темное и злое наслаждение.

Мы так и не успели вступить в настоящий бой. Наспех собранное ополчение и остатки сохранявших верность правительству частей были просто сметены под Бармуном в ту проклятую ночь.

Я, как и тысячи других, пережил жуткое бегство из обреченной столицы по забитым беженцами дорогам, чудом добрался до побережья, где с великим трудом попал на корабль, и мы отплыли куда глаза глядят, спасая свои жизни. Через семь дней наше судно пристало в гавани Фиэрта, где я и осел.

Только много позже я узнал, как в действительности обстояли дела.

Несмотря на свой немалый ум, Джахандаран, как всякий самовлюбленный, мнящий себя полубогом человек, считал всех окружающих полными ничтожествами и идиотами.

И поэтому, сам того не замечая, он стал орудием людей, рассчитывавших с его помощью проложить себе дорогу к власти, уничтожив его руками всех, кто им мешал. Им же должна была достаться слава сокрушителей смуты и спасителей Гоадена и монархии.

И он пал жертвой убийц, блистательно выполнив свою задачу и умерев во дни своего величайшего триумфа. Убийцы тоже великолепно выполнили свою задачу — так и не удалось выяснить, каким ядом его отравили — должно быть, что-то из древних рецептов… Гоаден был славен мастерством своих отравителей и изобретателей ядов с самых давних времен.

Но к этому времени все задумавшие эту хитроумную интригу были уже третьи сутки как мертвы — их в числе всех прочих членов Тайного Совета подняла на штыки взбунтовавшаяся караульная рота Осеннего дворца. Да и было слишком поздно — лавина уже покатилась вниз, сметая всех и все, что стояло у нее на пути.

В наступившей вслед за убийством вождя всеобщей растерянности лишь один из второстепенных участников заговора — князь Дакур — проявил и здравомыслие и завидную ловкость.

К заговору его, надо сказать, Джахандаран привлек исключительно в качестве потомка сразу нескольких царствовавших когда-то родов. По его мысли, в задачу Дакура входило лишь символизировать собой связь времен, завоевывая для новой власти соратников из числа темных простолюдинов, еще сохранявших веру в сказки про добрых древних царей. Всерьез его не принимал никто.

В Гоадене он был известен разве что своим штатом лучших поваров, которых собирал по всей стране, да еще тем, что у него — у единственного в мире — был свой прогулочный дирижабль, лично им спроектированный.

Но именно он, вовремя сообразив что к чему, с помощью поддержавших его полков, сформированных из южан, перебил вчерашних единомышленников, обвинив их в смерти Джахандарана, оставив при этом в живых только нескольких совсем никчемных, кого мог не опасаться. А уже на третий день — за сутки до Бармунской битвы, когда тело Джахандарана еще не было погребено, — Дакур провозгласил себя новым императором Гоадена.