Среди нас - Макс Вальтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короткий подшаг позволил мне поднырнуть под удар. Правая рука прошла у блатного между ног, левой я подхватил его за отворот рубахи и нехитрым разворотом послал его тело спиной в дверь. Грохнуло знатно, а поверженный скрючился на полу, пытаясь сделать хотя бы крохотный глоток воздуха.
Хрящ подорвался с места, но на этом драка закончилась. Заточка просвистела прямо перед самым его носом и с тренькающим звуком вонзилась в стену. Учитывая тот факт, что она была кирпичной, хоть тот и скрывался под штукатуркой, эффект это произвело достаточный.
Блатной, что улетел на стол, сделал попытку побрыкаться, но, увидев босса с поднятыми руками, не решился продолжать. Я же сместился к стене, чтобы контролировать всех, включая блатного у двери. А заодно перекрыл доступ себе за спину.
— Всё? — сухо спросил я, и в этот момент распахнулась дверь в камеру.
А в следующую секунду под ехидную ухмылку Хряща на меня посыпался такой град ударов, что я едва успел свернуться калачиком и молился, чтобы кто-нибудь из вертухаев ненароком не пробил мне башку.
Глава 13
Знак «Пи»
В целом штрафной изолятор мало чем отличался от обычной камеры, кроме того что я оказался в нём один. Пожалуй, ещё нары, которые поднимались в шесть утра и опускались лишь в десять вечера. Вместо стульев тонкая жердь, на которой невозможно просидеть более десяти минут — ноги затекают. Туалет по типу дырки в полу, так что присесть на унитаз — тоже не вариант. Да металлическая раковина с ржавым смесителем.
Первый день я едва с ума не сошёл. К тому же после массажа сапогами и дубинками болело всё тело. Однако беглый осмотр медиком не выявил противопоказаний к содержанию в ШИЗО. Не удивлюсь, что этот эскулап даже запись в карточку не соизволил внести. А как же, нехорошо своих подставлять. Впрочем, меня к нему и отвели так, для порядка, чтобы убедиться, не подохну ли. Хрен дождётесь!
Камера рассчитана на двоих постояльцев, так что особо в ней не разгуляешься. Шаг влево, шаг вправо — и уже нос в стену упирается. Стоять не вариант, сидеть долго не получается. По идее, мне была положена прогулка, но надзиратели об этом благополучно забыли. Как только выйду, обязательно пожалуюсь адвокату. Доказать, конечно, вряд ли получится, однако нервы им всё равно помотают. Хоть какая отдушина.
Питание регулярное: завтрак в шесть, обед в двенадцать, ужин в восемнадцать, с этим вопросов нет. Качество мало чем отличалось от того, чем кормили в общей камере. В принципе — есть можно. И на этом всё.
В таком режиме мне предстояло продержаться десять суток. Это, конечно, можно, но невероятно тяжело. Даже собрать мысли в кучу не получается, потому как они каждый раз возвращаются к той несправедливости, за которую я оказался в штрафняке. Понятно, что всё это провокация в чистом виде. Не ясно только: за что?!
Хотя некоторые догадки всё же имеются: надзиратель, который втолкнул меня в камеру, на мгновение показал своё истинное лицо. Его глаза почернели лишь на миг, но мне хватило, чтобы сделать верные выводы. Однако я всё равно никак не мог допереть до мотива. Какой во всём этом смысл?! Ведь даже если бы я точно знал, что именно они хотят отыскать с моей помощью, то ни за что в жизни не рассказал бы им, где оно находится. Даже под страхом смерти.
Вторые сутки я промучился до обеда. Несколько раз пытался поспать на полу, но это оказалось невыносимой пыткой. Конечности быстро затекали, а от холода и влажности, что исходили от бетона, уже через пять минут начинало трясти. Я чувствовал, как во мне всё сильнее закипала злоба: на несправедливость, на причастность к тому дерьму, в котором я оказался. Хотелось выть, а ещё лучше — разбить себе голову о стену, чтобы прекратить это безумие. Появилось устойчивое желание нажраться в слюни и послать весь мир к чёртовой матери, как я это делал в не таком уж далёком прошлом.
А затем на меня вдруг навалился покой и я начал чётко понимать, что следует делать. Я вскарабкался на стол, уселся в позу лотоса и с невероятной лёгкостью погрузился в медитацию. Умиротворение накрыло разум, словно приливной волной. Окружающие звуки усилились, слились сплошным гулом, а затем растворились, обратившись звенящей тишиной…
* * *
Уже в который раз я очутился в теле воина с двумя короткими мечами. Теперь мы мчались через лес, пробивая себе путь сквозь густой кустарник. Позади раздавался топот множества лап, сопровождаемый тяжёлым дыханием. Нас преследовала стая чёрных псов. Мой пращур это знал, а соответственно, и я тоже.
Очередная ветвь оцарапала лицо, и мы выскочили на широкую поляну, залитую ярким лунным светом. Блеснули мечи, и я наконец смог рассмотреть стаю.
Более пяти десятков голов пялились на нас жадными глазами, а из оскаленных ртов капала слюна. Твари хотели жрать, но боялись. Голодные, страшные, смертоносные машины, созданные для одной лишь цели: рвать человеческую плоть — боялись нас.
Однако голод оказался сильнее.
Атака началась внезапно. Первая тень метнулась нам в спину и тут же рассыпалась прахом. Рунная вязь вдоль клинка засияла голубоватым свечением, словно оружие поглотило чёрную душу. А затем мы закрутили танец смерти. Стая бросилась на нас сплошным потоком, но ни одна пасть не смогла приблизиться на расстояние укуса. Мечи сверкающим куполом раскрылись вокруг нашего тела, обращая в пепел чёрные туши псов.
Не знаю, сколько продлился бой: возможно, минуту, а может, и целый час. Однако воин оставался спокойным, а дыхание — ровным, будто не он только что размахивал мечами, круша врагов направо и налево. Сейчас они плотным слоем устилали пространство вокруг, но мы не спешили прятать оружие. Мы ждали их вожака.
И он пришёл. Не издав ни звука, будто и нет вокруг бурелома, сквозь который невозможно пробраться без шума. Но мы знали, что он должен явиться, и почувствовали его появление за спиной. Его бледное лицо источало покой, а в глазах плясало адское пламя. Я был удивлён, потому как привык видеть в них тьму. Но мой пращур лишь усмехнулся.
— Ты никогда его не получишь, — произнёс он.
Мы поднесли к горлу меч и резким движением вскрыли артерию. Демон взревел. Он бросился к нам, но было уже слишком поздно. Кровь густым потоком хлестала в траву, а жизнь безвозвратно покидала наше тело.
