Длиной в неизвестность - Вокари Ли

class="p1">Юра говорил уверенно, из последних сил сдерживая рвущую тело и душу злость. Тору хотел, чтобы он перестал сдерживаться и дал ему звонкую и отрезвляющую пощёчину.

Юра терпел. Выговаривал накопившееся, попутно снимая куртку и ботинки. В этот раз повесил на первый попавшийся крючок и бросил посреди прохода. Злился. Злился по-настоящему.

— Я не думал, что ты испугаешься, — оправдался Тору, отметив, как жалко он звучал на фоне чужой искренности, — прости?

— Я не испугался, — строго сказал Юра, — просто хотел сказать, что нашёл первого покупателя для твоей картины.

— И ты не мог написать? — нервно усмехнулся Тору. — Верю. Стой, подожди, что ты сказал?

— А вот ничего, — Юра зашёл в комнату и без капли стеснения лёг на кровать.

— Ну Юр, скажи, — Тору зашёл следом, сел рядом и нетерпеливо затряс его за плечо, — нашёл покупателя? Из тех, про кого ты говорил? Что он сказал? Какая цена? Он не говорил, для чего ему? Ну просто эстетика или ещё что-то? А ещё…

— Тшшш, — Юра прикрыл глаза, тяжело дыша, — потом, — откашлялся он, — всё потом.

— Ну Юр, — настаивал Тору, — я не смогу жить в неведении!

— Кто бы говорил. Сам-то не лучше.

— Ты вообще по моей кровати в грязной одежде катаешься, — возмутился Тору, — слезай, раз не говоришь.

— Вот ты как, значит, — посмеялся Юра, — с чего бы она грязная? Вчера из стирки!

— Ты ехал в метро.

— В маске.

— Но не в скафандре же.

— Зря ты так, дорогой друг, — не забыв больно хлопнуть Тору по плечу, Юра потянулся, а затем резким движением поднялся на ноги. — Я, между прочим, ответственно подхожу к безопасности.

Он многозначительно похлопал себя по карману джинсов и вдруг изменился в лице.

Тору показалось, что следующее мгновение тянулось вечность: как в замедленной съёмке он видел тяжело дышащего Юру, застывший на его лице страх и растерянность побледневших рук, покрывшихся узорчатой сосудистой сеткой. Собственный крик будто доносился издалека и не был способен пробудить замершее сознание.

Юра прохрипел что-то невнятное — в самом деле, Тору не смог разобрать ни слова — и безжизненно упал, закатив глаза.

Тору слышал стучащее в горле сердце, ощущал, как напряжение сдавливает виски и непослушными руками набирал номер «Скорой».

Кадр за кадром смеялись позиции и сцены: люди в синем, неспешно заходящие в комнату, подхватывающие неподвижного Юру на носилки, кислородная маска, увешанная аппаратами машина, ревущая красно-синяя сирена, воющий страх и безнадёжно-отчаянное непонимание.

Почему смеющийся минуту назад Юра молчал, почему был бледным, почему дышал через маску, быстро, поверхностно и загнанно, как выпавший из гнезда новорождённый птенец? Почему врачи ничего не говорили, почему не отвечали на незаданные вопросы, почему Юра по-прежнему не приходил в себя и не рассказывал, как не волновался за Тору, когда, бросив всё, ехал к нему в мороз?

Тору чувствовал себя виноватым и готов был поверить в любого Бога, который пообещал бы открыть Юре глаза.

Тору не хотел становиться врачом, не хотел бесчувственно смотреть в угасающие глаза, общаться с уничтоженными смертью близкими, говорить монотонно и вяло, чтобы не сорваться на честность и искренность.

Юру везли по асфальту, по ступенькам и плиточному полу, колёса подпрыгивали на швах, мелко стучали и будто злились на его, Тору, провал. Злились на Бога и грозились вот-вот забрать последний вдох, оставить его под маской, незавершенным и спутанным, чтобы позволить вернуться и начать всё заново, уже без Богов и глупых друзей.

— Вы кем больному приходитесь? — едва не зевнув, спросил врач. В светлых глазах не плескалось даже смерти — всё выгорело, всё ушло, растащенное умершими и умирающими. Тору скривился, боясь увидеть в узких зрачках своё отражение.

— Всем, — полумолчаливо ответил он, затем одумался и сказал внятно-невнятное: «Друг. Лучший друг».

— Дальше нельзя, — его, не сопротивляющегося, не настаивающего и не пытающегося хотя бы сжать бледные пальцы в своих, легко остановили движением небрежно поднятой руки.

Должно быть, они подумали, что он в самом деле самый беспроблемный сопровождающий. Тору чувствовал себя растоптанным и грязным, и грязь эта была гораздо тяжелее, чем осевшая на Юриных джинсах пыль.

«Лучше бы ты просто сжёг мою постель, — подумал он, послушно садясь на холодный железный стул, — Боже, пожалуйста, вернись»

Юра скрылся за дверью реанимации, передав белым халатам хрупкую жизнь, висящую на ниточке прерывистого дыхания. Должно быть, они тоже однажды жалели о решении остаться в медицине. Может быть, жалели и сейчас, когда под их мозолистыми пальцами не-чужое сердце из последних сил карабкалось в жизнь.

Тору показалось, что в больничном воздухе до сих пор пахло терпким Юриным парфюмом. Он уронил голову на дрожащие колени и глубоко вдохнул, почувствовав, что его собственная жизнь висела на волоске от пристроившегося к ней острого лезвия гильотины.

Шаг двадцать первый. Пожалуйста, дыши — мне без тебя не взлететь

«Юмэ-кун, скажи, что я всё ещё сплю, — подумал Тору, открыв глаза, — скажи, что мне снова двенадцать и завтра я встречу Ойкаву-куна, когда приду в школу. Скажи, что этого нет. Скажи, что меня нет в медицине, а Юры нет в реанимации. Скажи, что мне снова двенадцать. Пожалуйста, Юмэ-кун. Скажи, что ты сейчас в порядке. Пожалуйста».

На часах было семь часов вечера. Сколько он проспал? Неужели подействовали таблетки? Сон был крепкий и совершенно пустой — настолько, что в нём не было даже пустоты. Тишина. Тишина и слышащийся из палат писк. Спина затекла, железный стул впился в ноги.

— Молодой человек, вас всё равно не пустят, — невысокая женщина — на вид ей было не больше пятидесяти — сочувственно на него посмотрела.

Шею ломило, мышцы дрожали в напряжении. Тору поднял голову, встречаясь взглядом с…Людмилой. На бейдже мелкими буквами читалось имя. Людмила.

— Мне нужно знать, — неуверенно начал он, не зная, что именно хочет спросить, — Кирсанов, Юрий Кирсанов, он в порядке?

«Конечно же нет, он не дышит сам, — пронеслось в его голове, — можешь не надеяться, что он выживет».

Тору дал себе пощёчину и едва не выругался, поняв, как глупо, должно быть, выглядел со стороны. Кто захочет помогать такому, как он? Проклятый неудачник.

— Ты бы хоть чаю выпил, Божечки, — Людмила вдруг перешла на «ты». Тору вдруг захотелось обнять замученную работой женщину, — иди домой. Если его переведут в палату, завтра придёшь навестить.

— Он умрёт? — перебив, спросил Тору.

— Глупости городишь, — вздохнула Людмила, покачав головой. Её жест был настолько по-советски искренним, что Тору почувствовал прилив ностальгии по месту, в котором никогда не был. — Учился бы лучше.

— Учусь, — не задумываясь кивнул Тору, — учусь.

— Вот и