Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

Чон До снова попробовал:

– Один парень в аэропорту сказал, что вы настоящие народные герои.

Врачи даже не взглянули на него. Несчастные ублюдки, подумал Чон До. Он бы с бÓльшим удовольствием спустился обратно в туннель, чем ездить собирать кровь. Он только надеялся, что они высадят его на востоке, в Кинджи, прежде чем займутся своим ремеслом, и постарался отвлечь себя воспоминаниями о легком покачивании «Чонма», сигаретах и беседах с капитаном, когда он крутил настройки, и его приемник оживал.

Они проехали все контрольно-пропускные пункты. Откуда солдаты знали, что в кузове – группа по сбору крови, Чон До никак не мог понять, но он тоже не захотел бы останавливать этот грузовик. Только сейчас он заметил, что под досками ветер раскачивал скорлупки вареных яиц – штук десять. Слишком много для одного человека, и никто не станет делиться яйцами с незнакомцем, значит, едет семья. Из кузова грузовика Чон До смотрел, как мелькают сторожевые башни, в каждой из них сидел кто-то из местных, со старой винтовкой, охраняя посевы от крестьян, которые работали на полях. Он видел самосвалы, развозившие людей на стройки. А вдоль дороги тянулись ряды призывников – с огромными камнями на плечах для укрепления размытых участков. И все же эта работа намного лучше, чем лагерь. Он подумал о целых семьях, которых увозили туда. Если бы сейчас в этой машине ехали дети, если бы на этой скамье, где сидел он, оказались старики, возможно, они не выжили бы. Но такой вот грузовик мог однажды приехать и за ним. Выброшенная скорлупа вертелась на ветру. Было что-то беззаботное и причудливое в этом движении. Когда скорлупки оказались рядом с ногой Чон До, он наступил на них.

Поздно вечером грузовик въехал в долину реки. На ее берегу раскинулся огромный лагерь – тысячи людей, обрекших себя на жизнь в грязи, нищете и мерзости, чтобы быть ближе к своим любимым на другой стороне реки. Стоило пересечь мост – все менялось. Сквозь проем в черном брезенте Чон До видел сплошные ряды бараков, сотни бараков, вмещавших тысячи людей. Вскоре воздух наполнился отвратительным запахом вареной сои. Грузовик проехал мимо стайки мальчишек, сдирающих кору с груды тисовых веток. Они вгрызались зубами, хватали ногтями и затем своими слабыми ручонками очищали ветки. Обычно такое зрелище успокаивало его, утешало. Но Чон До никогда не видел таких ловких и сильных мальчишек, они двигались намного быстрее обитателей его приюта «Завтрашний день».

Ворота были устроены просто: один человек отключил ток, а второй откатил электрифицированную часть ограды. Врачи достали из карманов старые хирургические перчатки, которые, совершенно очевидно, использовали уже не раз, и натянули их на руки. Машина остановилась возле темного деревянного строения. Врачи спрыгнули на землю и велели Чон До нести контейнер. Но он не шелохнулся. У него затекли ноги. Он сидел и смотрел, как женщина катила шину мимо кузова грузовика. У нее не было обеих ног ниже коленей. На ней были надеты резиновые сапоги задом наперед так, что ее колени оказались на месте пяток. Она удивительно проворно передвигалась в своих туго зашнурованных сапогах, размахивая короткими обрубками, стараясь угнаться за шиной.

Один из врачей бросил комок грязи в лицо Чон До, запорошив ему глаза песком и еще Бог знает чем. Он хотел снести голову этому сопляку. Но это не то место, где стоит допускать ошибки или делать глупости. Кроме того, только так он мог выбраться из грузовика, чтобы размяться, пока тащит контейнер. Нет, лучше смириться и вылезти.

Он проследовал за врачами в центр переработки, где стояли десятки больничных коек, на которых лежали люди, одной ногой ступившие в мир иной. Вялые, что-то бормочущие, они походили на рыбин на дне трюма, которым оставалась лишь последняя предсмертная судорога, перед тем как на них опустят нож. Он видел обращенный внутрь взгляд, какой бывает при горячке, кожу, пожелтевшую из-за болезни внутренних органов, и раны, которые не кровоточили только потому, что крови больше не было. Самое ужасное – он не мог отличить мужчин от женщин.

Чон До поставил контейнер на стол. Глаза горели, он попытался протереть их рубашкой, но стало еще хуже. Выбора не было. Открыв контейнер, он зачерпнул ладонью окровавленную ледяную воду, чтобы промыть глаза. В комнате был охранник, который сидел на ящике, прислонившись к стене. Он выбросил свою сигарету и принял «Американ Спирит» от врачей. Чон До подошел, чтобы тоже взять сигарету.

Один из врачей повернулся к охраннику.

– Кто это? – спросил он, указывая на Чон До.

Охранник затянулся своей новой сигаретой.

– Видимо, важная птица, раз приехал в воскресенье, – ответил он.

– Это мои сигареты, – заметил Чон До, и врач нехотя протянул ему одну.

Вкус был яркий, мягкий, ради этого стоило потерпеть и резь в глазах. В комнату вошла старая женщина, худая и сутулая, с перевязанными тряпками руками. У нее был большой фотоаппарат на треноге, точь-в-точь такой же, как у японки, которую они похитили.

– Вот и она, – произнес охранник. – Пора приниматься за работу.

Врачи стали отрывать полоски лейкопластыря, подготавливаясь.

Чон До предстояло стать свидетелем самого ужасающего действа, но сигарета успокаивала его.

И тут что-то попалась ему на глаза. Он посмотрел на голую стену над дверью. Она была пустой – там не было абсолютно ничего. Он вытащил фотоаппарат из кармана. И пока охранник обсуждал с врачами достоинства сигарет разных марок, Чон До сделал снимок голой белой стены. «Попробуй понять это, Ванда», – подумал он. Никогда в своей жизни он не бывал в помещении, где над дверью не висели бы портреты Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. Даже в самом убогом приюте, в самом старом вагоне поезда, даже в обгоревшем сортире на «Чонма». Никогда он не бывал в таком месте, которое не заслуживало бы заботливого взгляда Дорогого Вождя и Великого Руководителя. Это место, теперь он понял, вычеркнуто из жизни, его просто не существует.

Пряча фотоаппарат в карман, он заметил, что на него смотрит старуха. Ее глаза походили на глаза жены сенатора – он почувствовал, будто она видит в нем то, о чем он даже не подозревает.

Врачи велели Чон До притащить ящик из угла, где они лежали грудой. Чон До взял ящик и подошел к медикам, стоявшим возле кровати женщины с перевязанной тряпкой челюстью. Один из них стал развязывать ее обувь – гнилые куски шины, обвязанные проволокой. Второй принялся разворачивать трубки и внутривенные катетеры – драгоценное медицинское оборудование.

Чон До дотронулся до кожи женщины, она была холодной.

– Думаю, мы опоздали, – произнес он.

Врачи, не обратив никакого внимания на его слова, ввели ей катетеры в вены на ногах и присоединили к ним пакеты для сбора крови. К ним подошла старуха со своим фотоаппаратом. Спросив у охранника имя той женщины, она записала его на серой доске и положила ей на грудь. Затем она развязала тряпки, которые придерживали челюсть, и сняла с нее шапку, в которой остались почти все ее волосы, словно черная подкладка.

– Вот, – всунула шапку в руки Чон До старуха. – Возьми.

Шапка была засаленной, отчего казалась тяжелой. Чон До колебался.

– Ты знаешь, кто я? – спросила она. – Я Монгнан. Я делаю снимки всех, кто приезжает сюда и покидает это место. – Она потрясла шапкой. – Шерстяная. Тебе понадобится.

Чон До сунул шапку в карман, только чтобы она заткнулась, перестала нести этот бред.

Когда Монгнан сделала снимок женщины, вспышка на мгновенье вывела ее из оцепенения, и она, протянув руку к Чон До, схватила его за запястье. В ее глазах промелькнуло явное желание забрать его с собой. Врачи заорали на Чон До, чтобы тот приподнял койку. Когда он сделал это, они подставили под нее ящик, и вскоре четыре пакета крови были наполнены.

– Нужно поторапливаться. Темнеет, а водитель сказал, что у него нет фар, – предупредил их Чон До.

Врачи не обращали на него внимания.

Следующим был подросток – его бледно-голубая грудь была холодной. Глаза казались уставшими, еле двигались. Одна рука свисала с койки, словно он протягивал ее к неотесанным половицам.

– Как тебя зовут? – спросила его Монгнан.

Рот у него двигался так, словно он хотел облизнуть губы, прежде чем заговорить, но слова так и не последовали.

Мягко и нежно, голосом матери, она стала нашептывать умирающему мальчику.

– Закрой глаза, – попросила она и, когда он сделал это, сфотографировала его.

Врачи закрепили лейкопластырем катетеры и процесс повторился. Чон До приподнял койку и затолкнул под нее очередной ящик, голова мальчика медленно склонилась на бок, а он понес теплые пакеты к контейнеру. Жизнь мальчика, его настоящая теплая жизнь, буквально перетекла в эти пакеты, которые держал Чон До, словно он еще продолжал жить в них, пока Чон До не прикончил его собственноручно, бросив их в ледяную воду. Почему-то ему казалось, что теплые пакеты с кровью должны всплыть, но они опустились на дно.