Корова (сборник) - Наталья Горская

– Ребята, я так счастлив! – чуть не плакал он то ли от счастья, то ли от усталости.

– Захарыч, ты когда из декрета-то выйдешь? – шутили наши острословы.

– Это такое счастье! Такой носик, такой ротик!.. И когда смотрит на меня – улыбается! Ведь я же такого счастья нечем не заслужил…

Только жестокий Паша омрачил его радость, просто спросив по существу:

– На кой тебе этот выблядок? Свои, что ли, не получаются?

– Как же так можно о ребёнке-то?! – возопили все женщины, и кто-то даже дал Паше по репе какой-то пухлой инструкцией, а Мензуркин только переспросил, что это такое, так как слов подобных не знал.

Жестокий Паша зачитал ему тут же из Интернета: «Выблядок – человеческое существо, рождённое в результате внезапной беременности, которая, в свою очередь, явилась следствием тотального блядства. Зачат выблядок всегда под сильным воздействием алкоголя на производителей, которых родителями назвать трудно (обычно тоже выблядки). В девяносто девяти процентах случаев мать не знает имени отца, так как ей «така лажа по фигу». Детство выблядка проходит в крайне неблагоприятной среде: среди алкоголиков-дегенератов (иногда, по совместительству, наркоманов). Первые слова такого полезного в будущем члена общества это «мля», «науй», «чмо» и так далее в том же духе. Много времени проводит либо с родичами, бухая (подливают ему буквально с колыбели, чтоб не ревел и не доставал своими воплями), либо на близлежащих свалках и индустриальных зонах (в поисках пропитания – инстинкт самосохранения развит очень хорошо, как и у прочих представителей быдла). К первому классу школы выблядок уже умеет фигурно материться, чем вызывает уважуху среди сверстников. Двоечник, потому что наследственное. Редко доучивается до девятого класса (либо бросает, либо переводят в вечернюю школу, которую тоже бросает). К пятнадцати годам (если доживёт) имеет опыт половой жизни с заблудшими в родной притон синявками, иногда даже с родственниками, подвержен риску сексуального насилия со стороны бесчисленных сожителей своей матери…».

– Какой ужас! – прошептал потрясённый Мензуркин. – Господи, в какое страшное время нам всем выпало жить! Бедная… Элечка.

И заплакал. А Паша опять получил по репе, но только зло рассмеялся.

Когда новорожденную выписали, мы все ходили на неё смотреть. Назвали девочку Машей. Марией, Марьей Григорьевной. Тёща-то хотела назвать внучку как-нибудь Эсмеральдой, Клеопатрой или Кармен, но наши дамы её отговорили, сказав, что имя надо выбирать к отчеству и фамилии. Эсмеральда Мензуркина или Кармен Григорьевна будут губительны для хрупкой детской психики.

– Ребёнок будет иметь массу проблем во взрослом возрасте, – убеждала её Галина разумными доводами по просьбе Григория Захаровича. – Особенно, если ассоциации, которое вызывает необычное имя у посторонних, не будет соответствовать личностным качествам ребёнка. Насмешки сверстников заставят ребёнка постоянно занимать оборонительную позицию, что сформирует очень непростые черты характера.

Каролина Титановна звонила Элечке в Африку, спрашивала, как она хочет назвать дочку, на что Элька прохохотала три варианта: «Водкой, Виагрой или Вагиной». Новоиспечённый дед Троегубов заявил, что ему вообще по барабану как это будет называться: «Бабу как ни назови, а она всё одно сукой окажется». Тем более его новая пассия на днях тоже «обрадовала» своей скороспелой брюхатостью.

Так наш Мензуркин стал отцом. Бывает такое, что обычно тихий и неконфликтный человек вдруг поразит всех твёрдостью характера, будет разрываться на части, но не отступится от когда-то принятых на себя обязательств. Вот Григорий Захарович и разрывался между работой и дочкой, то есть показал себя настоящим мужчиной, хотя в это понятие каждый вкладывает свой смысл. Оказалось, что кроме него Машка никому больше не нужна. Если над ним некоторые ещё и посмеивались, то он обезоруживал простым ответом: «У неё же никого кроме меня нет». Иногда приносил её на работу, когда в конце месяца без него совсем уж «зашивались», и мы все по очереди дежурили у её коляски, кормили, меняли памперсы. Даже Паша Клещ пел ей колыбельные. Но больше всех с ней возилась Галина. «Дочь полка» Маша была сначала слабенькой, но заметно крепла и оказалась очень уж голосистой. Говорили, что в маму.

Родителям Элечки в самом деле было не до внучки. Ещё весной грянуло новое сокращение штатов в Управлении, и под него попал сам товарищ Троегубов. Так-то он крепко там сидел, но тут выяснилось, что невзначай отбил пассию у самого заместителя начальника Управы по кадрам. Участь его была решена. С его падением на нашем Заводе сразу в двадцать четыре часа ликвидировали должность оператора ксерокса, как надоевшую всем бесполезную опухоль, так что Каролина Титановна тоже осталась без работы.

А Элька приехала с восстанавливающего отдыха только к августу с новым кавалером. Тут уж Григорий Захарович почувствовал себя полным дураком. Он снова начал было страдать, но маленький ребёнок рядом не позволял уходить в личные переживания. Один раз Элька заявилась домой ужасно пьяная и, в ответ на попытки Григория Захаровича обуздать её хамское поведение, расцарапала ему лицо ногтями. Тут уж в нём окончательно проснулся рассерженный мужчина, любовь которого если и безгранична, то терпение не вечно, так что он не только надавал юной жене по морде, но и выполнил свой супружеский долг. Первый раз. Он уж думал, что она ему теперь точно что-нибудь откусит, но Элька наоборот как-то сразу затихла и даже о чем-то призадумалась. Григорий же Захарович окончательно выздоровел от своей любви и даже ужаснулся, как он – взрослый мужчина, человек с высшим образованием, краснодипломник и исполнительный работник – мог так страстно и странно влюбиться в эту грязную и подлую девицу, которая ничего кроме мордобоя не понимает и ничем в жизни кроме развесёлого времяпрепровождения не интересуется!..

Он забрал Машку и ушёл в свою коммуналку, которую, к счастью, так и не успел продать. Утром отнёс дочку к сестре, поручив уход за ней старшим племянницам-умницам, и пришёл на работу сам не свой от ярости. Таким его ещё никто не видел!

А у Нартова опять был день рождения. И мы в обед опять ели арбуз под Мартини. Старший же нормировщик вдруг дал всем такой разгон, что эхо грозы донеслось до самых до окраин нашего Завода. Наконец он ворвался к нам и сначала долго орал, что пока он вкалывает за десятерых, как папа Карло, некоторые тут едят «ананасы в шампанском», что у него уже нет сил смотреть на те безобразия, которые творятся у него под носом…

– Ну, Мензуркин, ну ты ваще! – восхитилась им Эмма Сергеевна. – Какой темперамент, какая экспрессия!.. Распрямился, похорошел, оброс мускулатурой! Даже овал лица стал какой-то такой решительный… С таким-то мужчиной да совершить бы дефиле по Невскому, чтоб все подохли от зависти!.. Если бы тебя сейчас Элечка твоя увидела, она бы точно в тебя влюбилась.

От этих слов Григорий Захарович всхлипнул, сел на стул и попросил выпить. Его с непривычки быстро развезло, и он решительно заявил, что разводится с дочкой Троегубова. Он со всеми хлопотами о дочке даже не слышал, что его тесть потерял всякую свою влиятельность.

– Какая змея, какая дрянь! – ругал он Эльку. – Я честь её и будущее спас, а она!.. Неслыханная низость! Вошла в мой дом, покрыла всех позором и стыдом… Хотя, всё так и должно быть. Ты любишь женщину, ты жертвуешь ей честью… ты окружил её забавами и лестью, но ей за что тебя благодарить? Ты это сделал всё из страсти и самолюбия, отчасти, чтоб ею обладать, пожертвовал ты всё, а не для счастия её. И что такое благодарность? Всего лишь вещь, которая зависит от цены услуги…

– Да ладно тебе так казниться, – подливал ему спиртного Паша. – Ты сделал всё, что мог, Гриня.

– Предательница! Каким мукам она меня подвергла! Я её боготворил, а она так низко пала – и в какие руки… Я ей не пэтэушник какой-нибудь, а инженер! У меня институт с красным дипломом закончен, между прочим!.. Заманила меня как саррацения, а я повёл себя как глупое и беспечное насекомое. Вот такой ботанический курьёз. Польстился на яркую обёртку, надеясь получить внутри сладкую конфетку, а в итоге… Я и дочку у неё заберу. Она и мать-то никакая! Даже материнский инстинкт отсутствует в её гнилой подкорке.

– Закусывай, Григорий Захарыч, закусывай, – Нартов подавал ему на вилке котлетку, а Елена Николаевна салфеткой аккуратно промакивала Мензуркину слёзы.

– И как я мог так ослепнуть? – ужасался он сам себе. – Как я мог наделить её в своём глупом воображении теми свойствами, которые пробуждают во влюблённом сердце чувства почти религиозные?! Не ел, не спал сутками! И ради чего?.. Всё! Решено. Разведусь и… И вот на Галке женюсь! На Иордановой. Она меня давно любит и ждёт, я это знаю. Она такая баба замечательная, а я как дурак сопливый запал на этакую мразь!