Мой ангел Крысолов - Ольга Родионова

Он опять склонился над Нетой.

— Нета, послушай меня. Ты все еще не нашла его. Ты не нашла его, Нета! Продолжай искать. Посчитай до пяти. Помнишь эту считалку? Ну — раз, два, три, четрые, пять…

— Я иду искать, — эхом откликнулась Нета и закрыла глаза. — Четыре буквы из восьми. «С», «Е», «Т», «Ь». Сеть. Птиц ловят в сеть. Рыб ловят в сеть. Летун, пловец, вернись ко мне! Я же Нета, Нета!

— Бред какой-то, — неуверенно пробормотал Подорожник.

— Это не бред. Зови его, Нета, — подбодрил Оракул. — Лови его, Нета!

— Я ловлю тебя, — сказала Нета тихо. — Я держу тебя. Держу тебя. Я — Нета. Я — Сеть.

И Тритон вздохнул.

21

— Ну, Рада… ну… — Подорожник вился вокруг узкой койки, как растерянный пес. — Ну, что ты плачешь, а?.. Кто тебя… кто тебя обидел?

Рада не отвечала, ее всхлипывания в подушку звучали глухо и от этого еще более безнадежно. Приморские отродья беспомощно столпились вокруг.

Приречные тенями скользили по замку, не смея нарушить постоянный распорядок рутинных дел, — Рут готовила еду, Ежи стоял в карауле, усталый Огневец, взяв с собой заплаканную Мэгги, отправился ловить рыбу, подальше от глаз разгневанного Речника.

Оба Учителя, Лекарь и Целительница еще не выходили из лазарета, куда утром принесли Тритона. Нета тоже была там, никто из отродий не видел ее после того, как они вернулись из города. Все были подавлены, это бесспорно, но почему так горько с самого утра плакала легкомысленная Рада, понять никто не мог. А она не отвечала на расспросы.

— Алиса!.. — в отчаяньи воззвал Подорожник. — Может, ты что-нибудь знаешь, а?..

— Нет, не знаю, — сказала Алиса, мрачно глядя в пол. — Но, если она не прекратит рыдать, я лично позову Корабельника — пусть он посмотрит ей в глаза.

— Только посмей! — Рада яростно вскочила, вся растрепанная, и уставилась на подругу. — Предупреждаю: я и Учителю выцарапаю глаза, если он попробует пошарить у меня в голове!

— Ого!.. — Кудряш выразительно присвистнул и обвел глазами стаю. — Интересно, что это там такое творится у тебя в голове?.. Может, ты в кого-нибудь втюрилась и боишься сознаться?

Рада взглянула на него с великолепным презрением и не удостоила ответа.

Просто отвернулась и легла лицом к стене.

Впрочем, на закате выяснилось, что Кудряш был недалек от истины.

Тритону, висевшему на волоске между жизнью и смертью, к вечеру стало немного лучше. Теперь он спал, и Нета, наконец, покинула лазарет, чтобы сменить свое пропитанное кровью платье на чистое, отдохнуть и помыться. Она сидела на жесткой койке, одетая в длинную полотняную сорочку Рут, бледная и измученная, с мокрыми волосами, и грела ледяные ладони о чашку с горячим чаем, который принесла Мэгги.

— Узнаю, кто сделал это с Тошкой — своими руками на части порву, — нарушил молчание Птичий Пастух.

— Меня позови, когда рвать будешь, — буркнул Кудряш. — У меня это получше выйдет — я могу по-волчьи.

Рада неожиданно презрительно фыркнула.

— Смельчаки! Не забудьте меня пригласить полюбоваться. Очень интересно, как это у вас получится.

В спальне повисло молчание. Отродья смотрели на Раду. Даже Жюли, которая не выносила споров и ссор, подняла глаза от книги. Но никто не произнес ни слова, только простодушный Петрушка Жмых, поводив туда-сюда вытаращенными глазами, ляпнул:

— Это… Рада, дак ты за кого? За наших или за ихних?..

— А ты молчи, дурачок! — Рада высокомерно отмахнулась и начала собирать в узел на затылке свои роскошные волосы. — Тебе все равно не понять.

Петрушка, устыдившись, совсем скрючился и забился в угол, но тут вмешалась Люция.

— Ты, случайно, не заболела, Рада?.. У тебя странный вид. Может, действительно, позвать Учителя? Пусть разберется, что с тобой происходит.

— Пусть он сначала с самим собой разберется, — отрезала Рада. — Мне сдается, что мы сюда притащились только потому, что Корабельник не хотел отдавать власть над нами Крысолову. Испугался, что мы перестанем его слушаться.

— Ого, — отчетливо сказал Умник и поднялся. — Да она точно не в себе…

Отродья повставали с мест и медленно окружили Раду, которая невозмутимо перевязывала кудри алой лентой, держа во рту несколько шпилек.

Подорожник сделал два стремительных шага и загородил ее собой.

— Уберите от нее свои лапы, — сказал он напряженно. — Первого, кто подойдет…

Рада неожиданно расхохоталась.

— Подорожничек, ты такой смешной, просто умора. Хочешь показать, как ты меня любишь, да?.. А на что ты готов ради меня, скажи? Ну, скажи!

В глазах скорохода колыхнулось страдание. Он опустил голову и тихо сказал, глядя под ноги:

— На всё, Рада.

Девушка прищурилась, соскочила с койки и встала перед ним, высоко подняв голову.

— На всё?.. Ты уверен?.. Украдешь, убьешь, проклянешь, предашь?.. А на костер, Подорожничек? На костер — пойдешь за меня? Ты не спеши, ты подумай. Не надо опрометчивых клятв. Когда жгут, это больно. Очень-очень больно, Подорожничек. Я знаю. Я однажды пошла на костер. За одного мальчика.

Рада резко отвернулась, вцепившись побелевшими пальцами в каменный подоконник. По ее нежным щекам безостановочно текли слезы.

Отродья придавленно молчали.

— Мне было двенадцать лет, — прошептала Рада. — А ему — на два года больше. Я любила его столько, сколько себя помнила. Мы жили по соседству. Он был красивее всех на свете. И добрее всех на свете. Он делал мне кораблики и придумывал сказки. Если я падала и разбивала коленку, он залечивал ее в два счета. Он учил меня прятаться так, чтобы никто не нашел. Его мать… она сделала ему капюшон из мешковины, чтобы никто не видел его лица… Она очень много пила и часто била его. Она била его и кричала: «Угораздило меня родить урода!.. Навязался на мою голову, ублюдок, чтоб ты сдох!..» Он прибегал на наше место на берегу весь в синяках, а иногда весь в крови, и тогда уже я утешала его и пыталась лечить… Он говорил, что у него любая боль проходит от моих пальцев. Мы первый раз поцеловались, когда мне было шесть лет. Он первый раз лег со мной, когда мне было одиннадцать. Я любила его больше жизни.

Рада замолчала. Петрушка потихоньку подобрался к ногам Подорожника, который скрючился у стены, точно от невыносимой боли, и нерешительно положил свою веснушчатую лягушачью лапку на его локоть. Скороход его не заметил.

— Ты столько помнишь, — прошептала Алиса. — А я не помню ничего…

— Да, — сказала Рада сквозь зубы. — Я все помню. Если бы у Корабельника было сердце, он бы покопался у меня в голове еще тогда… когда выдернул из горящего костра. И стер бы все воспоминания. Но он не стер, и я все помню. Я помню, как в городе появилась эта сука. Она пришла с бродячим цирком. Плясала на площади, вся бронзовая, как статуэтка. Хозяин цирка не давал ее в обиду, и никто из горожан не смел ее тронуть, хотя все видели, что она отродье. Мой мальчик влюбился в нее. Он таскался на площадь каждый день, он и думать забыл про меня. Никогда больше не приходил на берег. А я… я потихоньку ходила за ним следом, везде ходила за ним следом. И видела, как он на нее смотрел. А потом видела… видела…