Собрание сочинений. Том 1 - Константин Симонов

АНКЕТА ДРУЖБЫ

По-разному анкетыНа дружбу заполняютИ на себя за этоПотом пусть не пеняют.

Иной, всего превышеБоясь толчка под ребра,Такого друга ищет,Чтоб был, как вата, добрый.

Другой друзей находит,Чтоб зажигали спички,Чтобы за ним в походеНесли его вещички.

Чем в друге ошибиться,Поверивши в улыбки,Уж лучше ушибитьсяОб друга по ошибке.

Друг — не клавиатура,Чтоб пробежать руками,Углы его натурыОбследуют боками.

Пусть как обрывы УжбыХарактер тот отвесен,Пускай до вашей дружбыБыл путь не так уж весел,

Пусть надо с ледорубомИдти до той вершины,Где называют другомДруг друга два мужчины.

Где не спьяна казалось:Ты, я, да мы с тобою!А где вас смерть касаласьОдним крылом обоих!

Дороги к дружбе нетуДругой, чем восхожденье.Я в дружбе — за анкетуС таким происхожденьем!

ТОСТ, УСЛЫШАННЫЙ В ДАГЕСТАНЕ

Мы не боимся суткиПодряд пропить до новых.Здоровые рассудкиЖивут в телах здоровых.

Кто пьет — пусть не тощает,Уж лучше пусть толстеет,А тот, кто угощает,Пусть честно богатеет.

А кто, наперекор нам,Вдруг встанет на дороге,Пусть, как завистник черный,Скорей уносит ноги!

Пусть те, кого мы любим,Живут, как мы желаем!И те, кого не любим,Живут, как мы желаем!

«Зима сорок первого года…»

Зима сорок первого года —Тебе ли нам цену не знать!И зря у нас вышло из модыОб этой цене вспоминать.

А все же, когда непогодаЗабыть не дает о войне,Зима сорок первого года,Как совесть, заходит ко мне.

Хоть шоры на память наденьте!А все же поделишь поройДрузей — на залегших в ТашкентеИ в снежных полях под Москвой.

Что самое главное — выжитьНа этой смертельной войне, —Той шутки бесстыжей не выжечь,Как видно, из памяти мне.

Кто жил с ней и выжил, не будуЗа давностью лет называть…Но шутки самой не забуду,Не стоит ее забывать.

Не чтобы ославить кого-то,А чтобы изведать до дна,Зима сорок первого годаНам верною меркой дана.

Пожалуй, и нынче полезно,Не выпустив память из рук,Той меркой, прямой и железной,Проверить кого-нибудь вдруг!

НАШ ПОЛИТРУК

Я хочу рассказать сегодняО политруке нашей роты.Он войну начинал на границеИ погиб, в первый раз, под Смоленском.В черном небе, когда умирал он,Не было и проблеска победы.

— В бой за Родину! — крикнул он хрипло.В бой за Ста… — так смерть обрубила.Сколько б самой горькой и страшнойС этим именем связанной правдыМы потом ни брали на плечи,Это тоже было правдой в то время.С ней он умер, пошел под пули.

Он второй раз погиб в СталинградеВ первый день, в первый час прорыва,Не увидев, как мы фашистамНачинаем платить по счету.Умирая, другие людиШепчут: «Мама» — и стонут: «Больно».Он зубами скрипнул: — Обидно! —Видно, больше всего на светеЗнать хотел он: как будет дальше?

В третий раз он умер под Курском,Когда мы им хребет ломали.День был жарким-жарким. А небо —Синим-синим. На плащ-палаткеМы в тени сожженного «тигра»Умирающего положили.Привалившись к земле щекою,Он лежал и упрямо слушалУходивший на запад голосСвоего последнего боя.

А в четвертый раз умирал онЗа днепровскою переправой,На плацдарме, на пятачке.Умирал от потери крови.Он не клял судьбу, не ругался.Мы его не могли доставитьЧерез Днепр обратно на левый.Он был рад, что, по крайней мере,Умирает на этом, правом,Хотя Днепр увидел впервыеВ это утро, в день своей смерти,Хотя родом на этот раз онБыл не киевский, не полтавский,А из дальней Караганды.

У него было длинное имя,У политрука нашей роты,За четыре кровавых годаТак война его удлинила,Что в одну строку не упишешь:Иванов его было имя,И Гриценко, и Кондратович,Акопян, Мурацов, Долидзе,И опять Иванов, и Лацис,Тугельбаев, Слуцкий, и сноваИванов, и опять Гриценко…

На политрука нашей ротыНаградных написали гору.Раза три-четыре успелиНаградить его перед строем,Ну, а чаще не успевалиИли в госпиталях вручали.Две награды отдали семьям,А одна, — говорят, большая, —Его так до сих пор и ищет…

Когда умер в четвертый раз он,Уже видно было победу,Но война войной оставалась,И на длинной ее дорогеЕще много раз погибал он.Восемь раз копали могилы,Восемь тел его мы зарыли:Трижды в русскую, в русскую, в русскую,В украинскую, в украинскую,И еще один — в белорусскую,На седьмой раз — в братскую польскую,На восьмой — в немецкую землю.

На девятый раз он не умер.Он дошел до Берлина с нами,С перевязанной головоюНа ступеньках рейхстага снялсяС нами вместе, со всею ротой.И невидимо для незнавшихВосемь политруков стоялоРядом с ним, с девятым, дошедшим.Это было так, потому чтоВсю дорогу, четыре года,Они были душою роты,А душа, говорят, бессмертна!Не попы, а мы, коммунисты,Говорим, что она бессмертна,Если наше смертное тело,Не страшась, мы сожгли в огнеНа Отечественной войне.

Где же наш политрук девятый?Говорят — секретарь райкома,Говорят — бригадир в колхозе,Говорят — дипломат на Кубе,Говорят — в жилотдел послали,Чтоб на совесть все, без обмана…Говорят — в Партийном контроле,Восстанавливая справедливость,День и ночь сидел над делами,Что касались живых и мертвых,Что остались от тех недобрых,Столько бед принесших времен…Очевидно, разные людиЕго в разных местах встречают —Вот и разное говорят.Видно, был он в войну не толькоВ нашей с вами стрелковой роте…

ЗНАМЯ

От знамен не прикуривают.И не шутят под нимиИ около них.И не штопают — если пробито.Из пробитого знамени кровь не уходит,Не надо его бинтовать!Кровь уходит,КогдаЗнамя бросают на землю.А когда, вынося,ОбвернутВокруг голого потного тела,Знамя не будетВ обиде.Пятен крови оноНа себе не боится.Кровь — не грязь.И убитого,Если правда герой, —Можно накрытьНенадолго.НадолгоОн не позволит.Потому что знамяНужно живым…

ВЬЕТНАМ, ЗИМА СЕМИДЕСЯТОГО{7}

ЧУЖОГО ГОРЯ НЕ БЫВАЕТ…

Не спрашиваю, не выпытываю.Сначала, как на полигоне,Сам на себе Вьетнам испытываю,Сам проверяю: все ли понял!Не на экране, не на фото,Не кто-то, за кого — мне больно,Я сам ложусь вместо кого-то,На чье-то место, добровольно.

Под бомбами, на поле рисовом,Лежу, опять двадцатилетний,Как в сорок первом, под Борисовом,На той, считавшейся последней…

Под крышей пальмовой рябоюПри керосиновом огнеСначала мне,С самим собоюСидящему наедине,Напоминает бой — о боеИ тишина — о тишине.Потом вдруг все перевернется,Как рано утром на войне,И слышу, как вот-вот начнетсяВот в этой самой тишине…

Вот здесь мою жену убили.Свалились с неба — и убили.Воронка — около дороги,А я шофер на старом ЗИСе,Взад и вперед я еду мимо,Четвертый год неутомимо,Неутомимо, неутомимо.И эта старая воронка,В которой прорастают травы,Четвертый год, как похоронка,То слева от меня, то справа…

Моя сестра благополучно родилаВ землянке, в результате операции.Пилот, пустивший «шрайк» из-под крыла,Цель поразив, сказал своим по рации:«Я цел, о'кей!» — про эту операцию.

Осколок «шрайка» зацепил брюшинуСравнительно удачна, так что плодБыл чуть задет.                      До свадьбы заживет!Ребенок еще вырастет мужчиной.

Пока в землянке резали и шили,Там, наверху, еще бомбежка шла,У операционного столаДва старика велосипед крутили,Велосипедной фарою светили,Чтоб у хирурга видимость была.Все хорошо. И летчик цел —                                         о'кей.И женщина почти цела —                                     о'кей.Ребенок почти цел —                                о'кей.Моя сестра благополучно родилаВ землянке, в ходе этой операции…В которой честь                        американской нации,Как говорят,                  защищена была…

Под бомбами, прочьУводя от смертей,Сотую ночьМы будим детей.Будим детей.

Их с юга вдоль моряНа север ведемИ, плача от горя,Им спать не даем,Спать не даем.

Пока отбомбят,Весь день они ждут,А ночью не спят,Ночью идут,Ночью идут.

Лишь смеркнется чуть,Детдом встаетИ, чтоб не заснуть,Хором поет,Хором поет.

Старшему — девять,Младшему — пять,Три месяца детямХочется спать,Хочется спать.

У всех у них палиОтец или мать,Но, кроме того, ещеХочется спать,Хочется спать…

Ничья уже совесть,Проснувшись сейчас,Тех детских бессонницНе вынет из глаз,Не вынет из глаз.

И нету ни средства,Ни сил у врачейОбратно то детствоОтнять у ночей,Отнять у ночей…

С чего начинается память —                                       с берез?С речного песочка?                           С дождя на дороге?А если — с убийства!А если — со слез!А если — с воздушной                              тревоги!

А если с визжащей пилы в облаках,Со взрослых, в пыли распростертых!А если с недетского знания —                                           какЖивое становится мертвым!

И в пять,            и в пятнадцать,            и в двадцать пять летВойной начинается память.Здесь, в этой стране,                              где непомнящих — нет,Попробуем это представить…

Здесь отделенье самообороныИз пулемета сбило самолет.Вот здесь бомбил он.                              Вот следы воронок.Вот здесь упал он.                           Здесь зарыт пилот.

Крестьяне, руки в небо подымая,Показывают направленье трасс.Да, я не мальчик,                         да, я понимаю —Мне говорят все это в сотый раз.

И легендарность этого успехаУже вошла в их деревенский быт,И не волнение, а только эхоВолнения в их голосах звучит.

Все так.            Но самолет был ими сбитНад их домами,                      И четыре годаВ нелетную                 и в летную                                 погодуТот самолет над ними не летит…

…Я не видал жены семнадцать лет.Летают люди даже через полюс,Но нам с женой                       не продадут билетНа пароход,                 на самолет,                                 на поезд.

Мы, как ножом,                     разрезаны рекойИ, с двух сторон                      дойдя до переправы,Соединиться не имеем права.Семнадцать лет —                          как есть закон такой!Дочь родилась там,                           без меня.Жена состарилась там,                               без меня.Сын стал солдатом                           без меня.Все без меня там.                        Все без меня…

Где я живу?                Я в Костроме живу,Моя жена — под Курском.                                   Дети — с нею.Нет, я не лгу!                   Как я вам лгать посмею!Я даже эту реку назову!

Река — Ока!                Уже семнадцать лет,Как вдоль нее проложена граница,И чтобы мне с семьей соединиться,Через нее — билетов нет                                  и нет.

Проезд закрыт по карте                                   вниз и вверх.И я, не в силах совладать с тоскою,Живу в России,                     русский человек,Как надвое разрубленный                                     Окою.

Я многое забыть себе велел,Но та река               никак не забывается.Семнадцатая параллель —Стихотворенье называется…

Напоминает море — море.Напоминают горы — горы.Напоминает горе — горе;Одно — другое.

Чужого горя не бывает,Кто это подтвердить боится, —Наверно, или убивает,Или готовится в убийцы…

НАД ЛАОСОМ