Убийство городов - Александр Проханов

Поднялась и встала перед ним. Поднимаясь навстречу, он видел прозрачные складки шелка у нее на груди, обнаженную по локоть руку, золотистую от загара. И начинала звучать тихая упоительная музыка, созданная из бледного солнца, стоящих в вазе цветов, запаха яблок и его нежности, которая пела в нем. Он обнял ее за талию, чувствуя, как гибко напряглась ее спина. Сжал ее пальцы, которые слабо ответили на его пожатие. И они закружили по комнате в медленном, как во сне, танце. Он видел проплывающую мимо корзину с яблоками, томик Пушкина на столе, садовые колокольчики в вазе, автомат у порога и снова яблоки, потрепанный томик, садовые колокольчики. И у окна с занавеской, попадая в пятно бледного солнца, он испытал бесшумное головокружение, словно колыхнулась волна света, и женщина, которую он обнимал, стала вдруг драгоценной и ненаглядной. Он любил ее близкий локон, маленькое ухо, сгиб руки с крохотной голубой жилкой, вырез платья с хрупкой ключицей.

– Какое счастье, что вас увидел! – прошептал он чуть слышно. Она отстранилась, прекращая круженье. Обняла его и поцеловала жарко, сильно, делая больно его губам. И он, с закрытыми глазами, целовал ее шею, ключицу, запястье, жилку на сгибе руки. И потом, когда ее платье, полыхнув синевой, упало на пол, целовал ее груди, живот, колени, узкие щиколотки. Сквозь закрытые веки видел ее обожаемое лицо.

Они лежали, чуть касаясь друг друга. Он видел, что глаза ее закрыты, ресницы вздрагивают, а губы улыбаются, словно она хочет сказать что-то чудесное, трогательное, но не решается.

– Откуда ты взялся, родной? – сказала она. – Утром я поливала цветы, смотрела на колокольчик и подумала: «Это Коля, колокольчик». А оказывается, это ты, мой цветочек.

– Утром у меня была такая тоска, словно мне уже не жить. Словно предчувствовал смерть мою. И с этой тоской пошел по селу, увидел тебя, и случилось чудо. Вот любуюсь тобой, целую твою руку, и так будет теперь всегда.

– Но мы же совсем не знаем друг друга. Я о тебе хоть что-то, а ты обо мне ничего.

– Знаю, что ты спасала мою книгу, выхватывала из огня. Теперь я ее напишу. И в ней будешь ты, твое васильковое платье, наш танец и чудесные, ароматные яблоки. Может, я попал на эту войну для того, чтобы встретить тебя?

– Ты должен знать обо мне. Я окончила в Харькове библиотечный институт, готовилась к аспирантуре. На последнем курсе я влюбилась в преподавателя. Он был красивый, яркий, все студентки его обожали. Он читал нам русскую литературу, и мне он казался Печориным, загадочным, храбрым и одиноким. У нас была близость. На выпускном балу он сказал, что должен ненадолго уехать в Киев, а когда вернется, мы поженимся. Он уехал и не вернулся. Говорили, что переселился в Америку или в Канаду. Я была оскорблена, хотела чуть ли не в омут. Отказалась от аспирантуры и приехала сюда, в глушь, в Петровку. Работала в библиотеке, понемногу забывала о прошлом. Чувствовала, что нужна этим людям. Подбирала им книги, проводила читательские конференции, помогала ученикам. Думала, здесь, среди зачитанных книжек, бесед с многомудрыми стариками и шаловливыми ребятишками так и пройдет моя жизнь. Книги, цветы, заботы. А тут случилась эта беда, это горе. Бомбы, снаряды, страх и жестокость. Одни мои читатели похватали домашний скарб и уехали куда глаза глядят. Другие были убиты, и их хоронили прямо в садах, потому что кладбище было в руках украинцев. Третьи забились в подвалы, и им стало не до книг. А потом прилетел самолет и сбросил бомбу на библиотеку. Я никуда не уехала. Осталась тут. Знаю, что меня убьют. И тебя убьют. И всех нас убьют.

В ее голосе задрожали рыдания. Рябинин целовал ее близкое плечо.

– Мы выиграем эту войну. Нам на помощь очень скоро придет Россия. Она видит, как обливается кровью Новороссия. Она не бросит русских братьев в беде. Сюда придут отборные русские части – десантники, спецназ, танковые и артиллерийские части. Мы начнем наступление. Выбьем противника из Мариуполя, Одессы, Харькова. Когда победим, вернусь за тобой в Петровку и увезу. Мы станем путешествовать. Поверь, все так и будет.

– Это правда? Все так и будет? – В ее голосе было печальное недоверие и тайная надежда. И подхватывая эту надежду, как ветер подхватывает на склоне горы дельтаплан и несет в восходящих потоках, Рябинин стал говорить, восхищенно, страстно, обняв свою ненаглядную. Уносил прочь от этих разгромленных хат, измятого танками поля, от минных осколков, похожих на уродливые, с железными лепестками цветы.

Они проносились над морем, над его бирюзой, рыбаки, стоя в лодках, доставали из сетей огромных серебряных рыбин, и те сверкали, как солнечные зеркала, разбрасывая чешую и молоку. Они летели над синей протокой с фиолетовыми гранитными лбами, и два оленя переплывали протоку, задирали вверх чуткие головы с сиреневыми глазами. Они плыли по Неве мимо белых колоннад и дворцов, и золотое отраженье Иглы дробилось и ломалось, когда его пересекала сахарная льдина, и на льдине на одной ноге стояла желтоклювая чайка. Он целовал ее у ночных каналов с отражением маслянистых фонарей, ветер пахнул, побежал по каналу, и отражения превратились в крутящиеся золотые веретена. Они поднимались на солнечную жаркую гору, которая казалась фиолетовой от созревшей земляники, и она протянула ему горсть спелых ягод, и он хватал губами ягоды, целовал ее ладонь, чувствуя пьянящую сладость. Они любовались белыми волжскими городами, краше которых нет на земле, и в старом соборе, среди свечей и лампад, огромный коричневый Спас смотрел на них темными, как ночное небо, глазами. Она, робея, о чем-то моля, приблизила к образу побледневшие губы. Ночная изба с жаркой печью, язычки света бегут по венцам, и он рассказывает детям какую-то бесконечную сказку, а жена прижала к себе детские головы. С детьми выходят в лунную ночь, идут к замерзшему озеру, и она сквозь ломтик прозрачного льда смотрит на голубую луну, и маленькая дочь, запрокинув лицо, опьяненная луной, спрашивает: «А на Луне водятся люди?»

Рябинин рассказывал ей все это, или ему только казалось, что рассказывает. Виденья, которые его посещали, были из чьей-то иной, ему не принадлежавшей жизни. Словно кто-то, родной и неведомый, напоминал о себе, дарил свое исчезнувшее счастье.

– Ты взял томик Пушкина. Там есть стихотворение про цветок, забытый в книге. «Цветок засохший, безуханный, забытый в книге вижу я». Я найду этот стих и положу между страниц цветок колокольчика. Пусть там остается на долгие годы. И когда-нибудь, в старости, мы откроем страницу, найдем засохший цветок и вспомним нашу первую встречу.

Она соскользнула с кровати, прошла к столу, где стояла ваза с цветами. Вынула синий цветок колокольчика и, полистав томик, спрятала его меж страниц. И он с умилением и нежностью смотрел на нее.

Ночью они несколько раз просыпались, и их пробуждения были жаркими, бурными, и их любовь друг к другу была неутолимой.

На рассвете он ушел, прихватив автомат и забыв на столе томик Пушкина с цветком колокольчика. Она провожала его до калитки, произнеся на прощанье: «Буду ждать тебя вечером, Коля».

Счастливый и легкий, он шел по селу, глядя на малиновую зарю.

Глава 23

На позиции он сменил Лавра, который, зевая, кивнул на батальонное знамя, установленное у мешков с землей:

– Курок хочет устроить парад батальона. Для поднятия духа. А чего его поднимать? Выше некуда. – И пошел, положив автомат на плечо, как лопату. Одни ополченцы сменяли других. Рябинин видел Ромашку, Завитуху, Артиста, которые рассаживались перед траншеей, на зарядных ящиках, лицом к заре и смотрели на нее, как смотрят птицы перед восходом солнца.

Услышал режущий, секущий свист. Черный взрыв расщепил соседнюю хату, метнул ввысь ошметки. Горячий воздух толкнул Рябинина в грудь, залепил пробками уши. Еще один взрыв среди улицы рванул огнем, просвистел осколками, и взрывная волна докатила до Рябинина свой пыльный жар. Взрывы впивались в село, вонзались в сады и хаты, вспарывали, перетряхивали, как лежалое одеяло. Свистели осколки. Металлический свист несся среди черного дыма, срезанных яблонь, горящих домов.

Рябинин, оглушенный, спрыгнул в траншею. Видел, как ополченцы бегут из домов на позицию, пригибаясь, словно над ними свистело лезвие. Завитуха юлой повернулся в прыжке и спрыгнул в окоп. Артист сполз в траншею, утягивая за собой трубу гранатомета. Лавр, не успев добраться до хаты, семенил обратно, оглядываясь, вжимая голову.

Появился Курок. Выпучив глаза, кричал в рацию, без шапки, лысый, с рыжей метлой бороды.

Рябинин сжался в окопе. Чудище вновь появилось и разыскивало его среди дыма и пламени. Взрывы шли валом от пшеничного поля, занавешивая малиновую зарю серой мутью. Перекатывались через окоп, сотрясая грунт, и Рябинин видел, как рядом отломился от стенки окопа кусок земли и засыпал проход.

Взрывы катились в село, отыскивая Рябинина среди хат. Уходили в далекий луг, надеясь найти его среди травяных оврагов. Возвращались обратно. Свистело, хрустело, чавкало, словно огромные зубы изгрызали село. Дергались красные глазницы. Чудище среди поломанных яблонь и горящих домов выискивало Рябинина.