Зима. Все пьесы - Евгений Гришковец

И мчатся машины. А вечером в машинах не видно людей. Они там, конечно, подразумеваются, но не более чем в лесу подразумевается волк. Но все-таки людей не видно. И поэтому у машин вечером есть собственные лица, и даже характеры. Вот едет BMW, и у него физиономия хищная, симпатичная, но хищная. У мерседесов морды сытые. То есть, мерседесы хорошо отужинали и едут. У японских машин — физиономии какие-то удивленные. У французских машин лица хитрые, но такие, которые хитрят, хитрят, но никого обхитрить не могут. А если едет американская машина… то есть ощущение, что она очень дорого, но крайне неудачно оделась. А если выбрался на вечерний проспект старенький «жигуленок», такой… ржавый, с круглыми глазами, и вот он едет, и как бы извиняется — мол, извините, я понимаю, что я уже не должен… что мне уже пора, но… позвольте, я еще немного покопчу. Обгонять? Пожалуйста! Сколько угодно!

И все это мчится мимо, мимо. Но в этот момент необходимо убедиться, что там, внутри машин, есть люди. Вскидываешь руку, останавливается автомобиль, и ты открываешь дверцу, наклоняешься, заглядываешь внутрь… А там человек! И этот человек тебе рад! Ты, конечно, понимаешь, что человек в машине рад не тебе, а твоим деньгам. Но ты же эти деньги не нашел, тебе их не подарили, ты их заработал, значит, человек косвенно рад и тебе. И город сразу начинает тебя лечить.

Он лечит тебя водителем, который рассказывает тебе какую-то смешную историю. Тебе не смешно, потому что у вас разные представления о том, что такое смешно… но ты смеешься. Смеешься неестественно, фальшиво, и малодушно. А что делать, ведь с тобой разговаривает ЧЕЛОВЕК! Он рассказывает тебе историю, которую сегодня рассказывал уже 50 раз, а ты его 51-ый клиент. Но ты согласен, и тебе даже приятно, потому что вдруг в городе нашелся человек, и он с тобой говорит.

А потом он включает музыку, и говорит: «Сейчас я тебе поставлю свою любимую песню». И вот звучит эта песня, и её исполняет какой-то певец, который хриплым голосом сообщает о том, что он много-много лет провел в лагерях… на лесоповале. Ему было очень трудно, он много перенес, но его ждала женщина, и это его как-то поддерживало. А потом он вернулся к ней, и УВЫ.

Ты такие песни не любишь, никогда не слушаешь, но ведь ЧЕЛОВЕК включил тебе свою ЛЮБИМУЮ песню, и ты едешь, слушаешь, и даже прихлопываешь ладонью по коленке. И вот вы едете, и вокруг вас вечерний город.

(Говорится в очень быстром темпе) И мелькают холодные витрины дорогих магазинов. Там стоят пластмассовые мужчины и женщины в дорогой одежде. И если этих магазинов так много, значит, есть много мужчин и женщин, которые все это покупают. А они это покупают не потому, что им нечего одеть, а потому, что у них есть желание и смысл это покупать. И они покупают эту дорогую одежду не на последние деньги. Потому что, если ты купил такую одежду, в ней же надо куда-то выйти, а туда, куда хотят в такой одежде, без денег не пускают. И значит, есть много людей, у которых достаточно денег, а главное — смысла все это покупать, и носить… А рядом с холодными витринами дорогих магазинов, теплые окна ресторанов. И там, в ресторанах, видно, как двигаются живые икринки людей. Они там сидят и едят тоже не на последние деньги. И чаще всего они там сидят и едят, не потому, что они голодные, потому что по-настоящему голодные люди в ресторан не ходят. Но даже если ты не хочешь есть… а куда еще идти вечером? А если ты пришел в ресторан, значит — надо есть.

И мелькают бары с забавными и лихими названиями. И в окне какого-нибудь бара мелькнет бармен. И у него за спиной так много бутылок, они яркие, разноцветные, а ты никогда не пробовал эти напитки. Но если этих напитков так много, то значит, есть много людей, которые любят именно эти напитки, и эти напитки стоят недешево. И их пьют тоже не на последние деньги, потому что на последние деньги пьют совсем другие напитки. Но ты мчишься мимо, и на проспектах так много машин, которые заправлены бензином. Они заправлены бензином тоже не на последние деньги, потому что кому же в голову придет на последние деньги покупать бензин?! И я еду в такси, и у меня в кармане тоже не последние деньги, и это что значит, что я счастливый человек, что ли?

Но я еду мимо всего этого. Еду туда, куда езжу всегда. Потому что сегодня вечер не для экспериментов.

И вот, я уже сижу в знакомом мне месте, за своим привычным столиком, и пью то, что всегда. И я настроен на прием сигнала. Мне нужен сигнал, что я нужен городу. И вдруг я получаю этот сигнал. Город высылает мне навстречу делегата. Это — женщина. Она посылает мне длинный, тягучий, тяжелый и очень определенный взгляд. Я его выдерживаю, и через некоторое время я посылаю ей ответный взгляд, такой же тяжелый, тягучий, и еще более определенный взгляд. И она выдерживает его. И вот мы уже сидим вместе.

Она держит в длинных пальцах длинную тонкую сигарету, выпускает из красного рта дым, улыбается, и молчит. А я рассказываю ей всякие глупости, а потом встаю, говорю «извините, я сейчас», и иду в туалет. Иду по какой-то такой странной, затяжной траектории, и понимаю, что уже прилично выпил. Но вот туалет, и дверь за мной захлопывается, и музыка, которая играла в баре, становится тише. И белый кафель… потом перед глазами писсуар, а потом умывальник. И ты моешь руки, поднимаешь глаза и встречаешь в зеркале свое лицо. А лицо немного вытянулось от алкоголя, оно какое-то странное, неузнаваемое. И на нем какая-то дурацкая улыбка. Та улыбка, которой я улыбался там, за столиком, а потом забыл убрать её с лица, пришел с ней в туалет, и понял, что ей здесь не место. И ты стираешь эту улыбку, глядя в зеркало… А глаза-то трезвые. И в них хорошо видна трезвая душа. А как душа может быть пьяной?!

И в этот момент ты отчетливо понимаешь, что туда, за столик, возвращаться не надо. Потому что, лучше всего было бы немедленно, тайком, рассчитаться с барменом, и улизнуть. Потому что ты отлично знаешь все, что будет дальше. Потому что ты чувствуешь, как пульсирует сейчас этот город. Ты знаешь, что весь этот город наполнен любовью. Но вся эта любовь похожа только на короткие штыковые атаки. И потом всем бойцам стыдно! Потому что эти атаки короткие, и потому что штыковые.

А ты стоишь, моешь руки, а за спиной дверь открывается, кто-то входит в туалет — музыка становиться громче, дверь закрывается — тише, открывается — громче. Закрывается — тише. А потом кто-то подтолкнет тебя, и спросит: «Ты че, мужик, будешь свои руки до дыр мыть, что ли?» И ты потерял взгляд в зеркале, и почти без сомнений вышел из туалета, вытирая мокрые руки о пиджак. И вернулся к столику, и, перекрикивая музыку, спросил: «Та..а. к, на чем мы тут остановились?»

А потом вы будете мчаться в такси в то место, которое называется ее домом. А дальше все понятно.

А потом утром вы выскакиваете в город, но город совершенно другой. Утренний город, он весь черно-белый, подробный, и все очень близко к глазам. И все терзает. Но сильнее всего терзает таксист, который везет вас домой. Он терзает звуком какой-то радиостанции, которую предпочитает слушать. А радиостанция терзает голосами дикторов, которые сообщают какие-то чудовищные новости или кошмарный прогноз погоды.

Но вот вы возвращаетесь к себе домой, и стоите под душем, и моете свое туловище, которым вы, собственно и являетесь. И очень стыдно. Но не за то, что было ночью, а за те надежды, с которыми вчера вы выскакивали из дома. Вот за эти надежды стыдно.

А что ты надеялся найти? Что ты надеялся найти в этом городе? Ночью в баре? Ты что, надеялся встретить? Чудо? Любовь? (откашливается). То есть повстречать женщину, с которой бы прожил всю жизнь, вырастил бы семерых детей, и умер бы с ней в один день? Нет! Ты то, что хотел, то и получил! Поэтому, немедленно скажи спасибо городу, умойся, и иди на работу. И ты идешь на работу. А работа — это такое место, где ты ничего не чувствуешь — ни времени суток, ни времени года. Вот такое вот место, называется — работа.

Женщина возвращается в комнату, зажигает свет. Мужчина бросается к окну, хватает ветки, и машет ими. Женщина отдергивает штору, подходит к телефону, набирает номер, говорит:

Алле!..

Я уже вернулась…

Да, был прекрасный вечер. Спасибо.

Я уже скучаю…

Очень, очень…

И я тебя…

Нет, я сильнее…

(И так далее. Она уходит в глубину комнаты. Не слышно, что она говорит.)

Мужчина бросает ветки, берет длинную тонкую проволоку, на конце которой маленький тряпочный мотылек. Мужчина «бьется» мотыльком в окно и продолжает говорить:

Ну конечно, у этой женщины должен быть мужчина. Не моряк или летчик, а мужчина. И уж тем более, не космонавт. Он должен быть, и это нормально. Если бы его не было, было бы ненормально. И между ними есть все то, что должно быть между мужчиной и женщиной. Это понятно. Он же не только звонит ей по телефону, и они не только встречаются, и гуляют по аллеям парка, а потом, допустим, едят мороженное в кафе. Нет, между ними есть все, то, что должно быть. И главное, у этого мужчины есть его место в жизни этой женщины. Но я не могу позавидовать этому мужчине. Потому что мне нужно мое место в ее жизни, именно мое. Поэтому я не могу ему позавидовать. Мне гораздо проще позавидовать летчику.