Ошибка природы (сборник) - Светлана Алешина

— Нет, милая. Фотография была из зала суда. И Владик сидел там в том самом загончике, куда прячут нарушивших закон!

— Это интересно. То есть фактически наш Владик должен был всплыть в каком-нибудь районном околотке?

— Фи, как ты выражаешься! Но примерно так оно и есть. Поэтому я помчался сразу после этого к Ванцову, презрев свою нелюбовь к этому типу, и попросил его помочь. Он помог. Довольно быстро. Выяснилось вот что…

Он достал из папки несколько листков и протянул мне.

— Вот, посмотри. Оказывается, Владик действительно совместно с другими товарищами по своей партии фигурировал в деле о смерти некоего Игоря Константиновича Затонского. Этот юноша, вполне возможно, немного увлекался наркотиками. И как-то раз нечаянно попал в руки наших «блюстителей нравственности». Они его, в профилактическом порядке, очень сильно побили и приковали наручниками в подвале. Как выяснилось, у них такой способ отучения от наркотика. Тебя приковывают, и ты там торчишь в этой компании, а вместо наркотиков и еды тебя угощают побоями. Игорь оказался слабеньким. Он этой методы педагогической не вынес и умер.

— Кошмар, — выдохнула я.

— Еще какой, лапочка моя! Если бы ты знала, какие виды пыток там использовались, у тебя бы мороз по коже не так бегал! Это я твою младую психику щажу. Так что, не углубляясь в эти средневековые инквизиторские способы, перейду к самому интересному. Мещерский своего сынишку вытащил, дали бедняжке два года условно, и это время он вел себя тише воды ниже травы. Фотографию эту они, бог знает почему, хранили — может, как воспоминание о страданиях бедного мальчика… Был еще один момент, когда прозвучало в устах маменьки имя Нещадова, но Мещерский посмотрел на нее, сурово сдвинув брови, и она тут же замолчала. Еще одна странность — оба они предпочли бы это дело замять.

— Как это? — не поняла я. — У них убили сына, а они не хотят найти убийцу?

— Да хотят, — махнул рукой Лариков, — но боятся огласки. Или хрен их там знает, чего они боятся. Может, того, что будут вытащены на свет темные делишки их милого малютки. Поэтому от милиции они отмахиваются как могут. Папенька вообще страшно недоволен тем, что сынишку угрохали так не вовремя и некстати.

— Слушая тебя, можно подумать, что они не люди.

— А они и не люди, — хмыкнул Лариков. — Я, выйдя от них, чувствовал огромное облегчение. Будто выполз из заплеванного подземелья со скелетами на свет божий! Так что будем делать с Затонским, деточка моя? Не там ли кроется ответ на нашу загадку?

— Вряд ли, — засомневалась я. — Но проверить придется… И у меня есть еще одна идея, но она покажется тебе безумной. Поэтому расскажу тебе о ней завтра, когда все обдумаю… Кстати, кто у нас наниматель? Люся Нещадова?

— К сожалению, — развел руками Андрей. — Хотя эта дамочка меня тоже сегодня утомила.

— Как бы заставить ее поделиться с нами способами своего заработка? Из Марининого рассказа выходит, что у нее там был чуть ли не дом свиданий…

— Тогда она вряд ли пустится в откровенные беседы, — засмеялся Ларчик. — Не тот это род деятельности, чтобы гордиться им.

— Это у тебя, милый… А вот недавно по телевизору сутенершу показывали, так она собой весьма довольна и охотно обо всем рассказывала.

— Это ненормальная сутенерша, — объяснил Ларчик. — Может, у нее острый комплекс какой-нибудь…

— Ладно, Ларчик, мне еще домой заскочить надо. Ты ведь меня отпускаешь?

— А куда ты собираешься?

— Бог мой, да на концерт! — возмутилась я. — На классический концерт. Надо же самосохраняться на нашей ужасной работе!

— Иди, — махнул рукой Лариков. — Самосохраняйся. Хотя могла бы мне тоже билетик взять.

— Ты не выдержишь двух часов классики, — вздохнула я. — Вот если бы на концерт «Рамштайна» или «Скутера» там. А это ж Альбинони, милый!

С этими словами я натянула куртку и, послав Ларчику воздушный поцелуй, вылетела из офиса.

На сегодня моя работа закончилась! Свобода от мрачных смертей и не менее мрачных жизней!

Я вдохнула полной грудью зимний воздух.

— «В такую бездну страх я зашвырнул, что не боюсь гадюк, сплетенных вместе…» — пробормотала я, пробуя губами на вкус снежинки. — Господи, и почему люди не могут жить спокойно и счастливо? В этакой-то сумасшедшей красоте! А они, как бездомные крысы, тянутся во мрак, прижимаясь к ночи, в которой, как ни смотри, не найдешь смысла!

С этими глубокими философскими раздумьями я и отправилась домой, проведать мою Эльвиру…

Проходя мимо гаражей, я свернула на узкую дорожку. Из Пенсова обиталища доносились ранние «Дип Пепл». Кроме того, узкая полоска света, выбивающаяся из-под двери, подсказывала, что верный мой рыцарь именно там — в обнимку с железным своим конем, и, увы, вполне счастлив, предпочитая общество своего мотоцикла моим объятиям.

До чего же неромантичны современные рыцари, донны! Никакого тебе боя с соперником, ни тебе завалящего дракона. От обиды за судьбу, которой было угодно выплеснуть твое прелестное тело в конец второго тысячелетия, просто плакать хочется!

Я толкнула массивную дверь и, конечно же, была разочарована сверх меры. Пенс поднял на одно мгновение абсолютно спокойные глаза — ну хоть бы огонек радости или восхищения мелькнул, нет!

— Привет, — бросил он. И снова углубился в это творение человеческих рук, рычащее и фыркающее, хотя, если быть честной, вызывающее временами и мое восхищение.

— Привет, — ответила я, присаживаясь напротив.

— Всех поймали? — осведомился мой друг.

— Нет, осталось совсем немного. Диллинджер ушел из-под носа. Впрочем, я всегда неровно дышала к старому пройдохе, поэтому послала ему вслед воздушный поцелуй… Ты не знаешь, кстати, где тусуются в нерабочее время «трудовики»?

Он поднял на меня глаза и коротко мотнул головой.

— И знал бы, не сказал. Нечего приличной девушке по злачным местам болтаться.

— Надо отдать тебе должное, сегодня ты вреден более обычного, — фыркнула я.

— Ты сама выбрала меня, — развел он руками. — Я же тебя предупреждал, что тип я мрачный.

— Ты не тип, ты просто колесо от байка. Обиделся?

— Не надейся, — рассмеялся он. — Я на тебя хронически не обижаюсь. Слишком бессмысленная трата сил, мне это определенно кажется глупым.

— Пойдем со мной на концерт? — предложила я.

— На что? — переспросил он.

— Послушаем Альбинони, — мечтательно закатила глаза. — Пойдем, а? — Приеду к концу, — деловито ответил Пенс, вытирая руки такой грязной тряпицей, что лучше б он этого и не делал никогда. — Целый час слушать твои скрипочки с виолончелями я просто не в силах. Засну и буду мешать твоему эстетическому наслаждению мужественным храпом. Когда кончается эта твоя классическая радость?

— Часов в десять. Точно не знаю. Придется заводить роман со стареющим интеллигентом, который будет в состоянии понять мою тонкую душу.

— Он умрет от инфаркта, — презрительно фыркнул этот тип. — Вынести твои приколы в состоянии лишь единицы. А вернее — единица. То есть я.

— Ладно, мне пора. Ты приедешь?

— Конечно, — кивнул он.

— Кстати, — обернулась уже на пороге, — ты про Нещадова слышал?

— Нет.

— Его убили, — грустно сказала я. — Как ты думаешь, это я несу смерть окружающим?

— Нет, не думаю, — совершенно серьезно ответил он. — Думаю, что такие, как Нещадов, сами носят смерть за плечами. Я обязательно за тобой приеду. Не нравится мне вся эта лубочная картинка! Тебе вообще-то обязательно идти на этот концерт?

— Обязательно, — кивнула. — Иначе начну растворяться в атмосфере окружающего меня мрака.

— Тогда иди, — он легко коснулся губами моей щеки. — Но дождись меня, если опоздаю на минуту.

Но я прекрасно знала — мой грубиян никогда не опоздает. Он начнет дежурить у консерватории уже за час до конца.

Лишь бы с его Принцессой ничего не случилось.

Дома меня ждала Эльвира, старательно подражающая маме. С этой целью она даже напялила на себя мамин фартук со странными надписями, которые я в шутку именовала «тайными заклинаниями». Фартук Эльвире абсолютно не шел, был совсем некстати и не к месту, поэтому я иронически хмыкнула, наблюдая, как моя подруга, более склонная к легкой жизни, развлекает себя несвойственными ее натуре кухонными заботами.

— Хорошо, что ты явилась, — сказала она. — Меня совершенно замучил твой своенравный питомец. Слушая его вопли, я подумала, что в последнем увлечении моей матушки «рерихианством» есть одна мысль, которая начала мне нравиться. «Птицам не место в доме».

— Еще слово, и я выкину тебя вместе с твоими глупыми «рерихианами», — заявила я. — Потому что ничего глупее придумать нельзя. Такие дикие мысли могут прийти в голову только твоей маме. Попугай — тварь божия. Ее выкидывать нельзя.