Судьба (книга третья) - Хидыр Дерьяев

— Если знаете, то должны знать и его сына, Черкез-ишана, — он живёт в Мары.

— И сына доводилось встречать, — сказал один из чабанов.

— Я прошу вас, если услышите, что погиб в этих местах Елхан… или Берды, сообщите об этом Черкез-ишану, а он пусть передаст весть джигиту по имени Клычли. Случись мне погибнуть близко от вас — похороните, на оставляйте труп на растерзание стервятникам.

— Всё сделаем, — заверили его чабаны.

— Ты не погибнешь, братишка, долго жить будешь!

— Счастливого тебе пути!

Ведя в поводу жеребца Байрамклыч-хана, Берды направился к колодцу «Тутли». Он понимал, что совершает глупость, идёт на большой, почти ничем не оправданный риск, но поступить иначе ой не мог. Конечно, джигиты Абды-хана уже убрались восвояси и увезли с собой Галю. Но он должен убедиться в этом собственными глазами, он должен предать земле тело друга, наверняка брошенное непохороненным.

К колодцу Берды приблизился уже глубокой ночью, так как ехал очень осторожно. Привязав коней в укромном месте и надев им на морды торбы, чтобы не выдали себя ржанием, он пошёл дальше пешком. Осторожность оказалась очень впору: прислушиваясь, Берды уловил фырканье пасущихся коней. Джигиты Абды-хана ещё не ушли. Непонятно, что задержало их здесь на целый день, как они избежали встречи с джигитами Байрамклыч-хана, которые должны были приехать сюда в полдень, но факт оставался фактом, и Берды мысленно похвалил себя за то, что остерёгся, не лез напролом.

На тело Байрамклыч-хана он наткнулся быстро. Враги ещё не надругались над поверженным. Лицо убитого было безмятежно спокойно, глаза закрыты. Если бы не каменный холод, исходящий от тела, да еле уловимый приторный запах тления, можно было подумать, что Байрамклыч-хан спит.

Берды отнёс его подальше от холма, руками — песок был податлив — выкопал неглубокую могилу.

— Прощай, друг, — тихо произнёс он, стоя на коленях возле трупа, — прощай, хан-ага… Много людей уходит, не достигнув своей цели, — ты оказался одним из них. Ты заблудился, но снова встал на правильную дорогу. Не дала нам судьба вместе драться за свободу. Спи спокойно, друг мой и брат, я возьму твою долю на себя. Не беспокойся за Галю — я вырву её из вражеских рук, я буду ей ближе брата. Спи — и пусть вера сопутствует тебе в мире предков.

Заровняв могильный холмик, чтобы враги не нашли похороненного и не отрезали ему голову, Берды, крадучись, вернулся к вражьему стану. Часовых не было видно, и он подивился беспечности джигитов. Внезапно ему почудилось, что кто-то плачет. Он замер, не успев ступить, балансируя на одной ноге. Действительно, неподалёку всхлипывала женщина, её силуэт темнел в нескольких шагах. Другой, кроме Гали, здесь быть не могло, и Берды шагнул, не таясь, тихо окликнул:

— Галя-джан!

Плачущая затихла, всмотрелась и с приглушённым стоном бросилась к нему, прижалась, словно ища защиты. Он ласково и неумело гладил её по голове, уговаривал шёпотом. Она постепенно успокаивалась.

— Похоронил я Байрамклыч-хана, — прошептал Берды, — не найдут его. Могилку потом насыпем… Ну, бежим? Хорошо, что я успел, пока они не тронули…

Он осёкся, глядя на матово белеющее в прорехах разорванного платья тело. Прикрывая грудь полураспущенной косой, Галя отвернулась. Плечи её затряслись от сдерживаемых рыданий. Берды скрипнул зубами.

— Кто?!

— Абды-хан… — выдохнула она.

— Где он?! — свистящим шёпот Берды походил на шипение разъярённой кобры.

— Вон спит… под ближним… кустом…

— Один?

— Пока один… Остальные, вероятно, потом придут…

Берды понял смысл недосказанного. Хмельная ярость ударила в голову, мутя рассудок. Он рванул из ножен саблю, стряхнул с рукава цепляющиеся пальцы Гали, шагнул вперёд, не думая о последствиях.

Абды-хан лежал, раскинув руки крестом, и добродушно похрапывал, выпятив кверху острый кадык. Несколько мгновений Берды всматривался в его лицо, стараясь совладать с собой. Потом коротко и страшно махнул саблей. Как сдутый ветром шар перекати-поля, голова Абды-хана покатилась прочь, пятная землю чёрным, судорожно забилось в агонии обезглавленное туловище.

Берды обтёр саблю полой халата Абды-хана, взял Галю за руку и повёл к тому месту, где оставил коней.

Возможно, если бы Берды не задержался, не потратил время на похороны Байрамклыч-хана и расправу с Абды-ханом, всё обошлось бы благополучно. Но заметили.

На этот раз погоня была упорной. На своём Сером Берды оставил бы врагов далеко позади, но он не мог бросить Галю, а её конь был тяжёл на ходу. И отстреливаться наудачу было рискованно — в обойме оставалось всего пять патронов.

Их настигли возле колодца «Дахыл». Отвлекая погоню на себя, Берды свернул в сторону. Но джигитам был нужен не он, а Галя. За ним повернули лишь несколько всадников. У самого колодца Галин конь, ужаленный пулей, споткнулся и упал. Джигиты восторженно взвыли.

Галя вскочила на ноги. Растерзанная и растрёпанная, она была всё же прекрасна единым порывом, которым дышало её лицо, вся её стремительная тонкая фигура.

— Будьте прокляты, убийцы! — закричала она. — Вам не взять меня! Я иду к своему мужу!.. — И вниз головой бросилась в колодец.

В песках за Туркмен-Кала есть колодец «Дахыл». Это — новый колодец, а рядом с ним — небольшая воронка старого. Совсем безобидная воронка. Вольный ветер, шершавым языком песчинок зализывающий раны и ссадины земли, заровнял бугорки могил Байрамклыч-хана и Абды-хана. Но воронка возле колодца каждую весну покрывается зелёным бархатом травы, алеет яркими, как свежая кровь, маками. И чабаны, указывая на него, говорят случайному путнику: «Вот здесь русская женщна, храня верность мужу-туркмену, бросилась в колодец».

От розы — занозы, от хорька — вонь

Угнетённый, подавленный страшной гибелью Гали, прыгнувшей в сорокаметровой глубины колодец, и смертью Байрамклыч-хана, возвращался Берды в Мары. Надо отдать справедливость, он не думал о том, что теперь уж Сергей не скажет слов сомнения и не станет спорить, можно верить Байрамклыч-хану или нельзя; что чарджоускому штабу придётся докладывать о невыполненном задании; что в лице Байрамклыч-хана он и его друзья потеряли опытного военного специалиста. Нет, просто он переживал, что ненужно, нелепо погибли два хороших:, полных сил человека.

Местность, по которой проходила дорога, — развалины древних крепостных стен, бесформенные, выглаженные ветром руины, среди которых возвышался устоявший перед всесокрушающей силой веков и варварством человека величественный купол мавзолея. Это были развалины старого Мерва — некогда многолюдного, цветущего центра культуры и торговли Средней Азии.

Много легенд и преданий витает над этими развалинами — пристанищем сов, скорпионов и змей. Говорят, что основателем Мерва был хитроумный царь Тахамурт, сумевший очень ловко провести строителей города. Здесь проходили персидские тираны — Кир, убитый возмутившимся населением, и потомок его Дарий, заливший Мерв кровью более пятидесяти тысяч мервских жителей. Здешние руины помнят железную поступь легионов Искандера Двурогого, боевой клич арабских завоевателен. Среди правителей Мерва предания сохранили имена ал-Мамуна — сына легендарного халифа Харун-ар-Рашида и Султана Санджара — это его мавзолеи высится над руинами древнего города.

Шахиджаном и «городом, на который опирается мир» называли когда-то Мерв. Его богатейшие библиотеки и дома науки привлекали внимание многих видных учёных. Его великолепный хлеб и несравненный виноград, непревзойдённые по красоте и тонкости выработки шёлковые ткани славились по всему Востоку. Здесь творили видные поэты Масуди Мервези и Азади-Серв— предшественники Фирдоуси, здесь наблюдали движение небесных тел выдающийся астроном Хабаш и знаменитый математик, философ и поэт Омар Хайям.

Но судьба не баловала Мерв миром и благополучием. Не раз, не два и не пять разрушали его иноземные захватчики. Его сравнивали с землёй свирепые орды Чингиз-хана, его топтала летучая конница Тамерлана, дымящиеся развалины и миллион триста тысяч трупов оставил на месте Мерва Тули-хан.

Века и века отмахали крыльями забвения над старым Мервом. Пересохли оросительные каналы, исчезли тенистые сады, полные прохлады и птичьего щебета, затих деловитый перестук ремесленных мастерских, протяжные крики торговцев, смех детей. Пыль тысячелетий одела человеческое гнездовье. Но ничто не исчезает бесследно. Вот виднеется терракотовая статуэтка — образ богини-матери — Аши или богини-девы Анахиты, вот сверкнул в лучах солнца голубыми узорами обколок кувшина, вот высится над веками Дар уль-Ахир — «Дом загробной жизни» султана Санджара и на самом куполе мавзолея скромно вы-бито имя строившего его мастера — Мухаммед бини Атсыз ас-Серахси — Мухаммед сын Атсыза из Серахса.