Imprimatur - Рита Мональди

Позже я спустился в кухню, чтобы соорудить легкий, но питательный завтрак, подсказанный мне эскулапом: полба, сваренная во вкуснейшем миндальном молоке с сахаром и корицей, похлебка из барбариса на основе отвара из постной рыбы со сливочным маслом, травами и взбитыми яйцами, к которой полагались ломтики хлеба, нарезанные в виде кубиков и посыпанные корицей. Разнося обед по комнатам, я попросил Дульчибени, Бреноцци, Девизе и Стилоне Приазо назначить время, когда им будет удобно принять меня и получить из моих рук лечение, назначенное им Кристофано. Они отчего-то с раздражением выхватывали у меня из рук пищу, принюхивались к ней, и все, словно сговорившись, просили оставить их в покое. Мне пришло в голосу, а не связаны ли их лень и дурное расположение духа с моей неопытностью в поварском деле. А вдруг и впрямь аромат корицы не слишком-то облагораживал приготовленные мной блюда? Я положил обильнее сдабривать их в дальнейшем заморской приправой.

От Кристофано я узнал, что меня требует к себе отец Робледа, ему-де понадобилась питьевая вода. Наполнив графин, я отправился к нему.

– Входи, мой милый, – с неожиданной учтивостью пригласил он меня.

Вдоволь напившись, он предложил мне сесть. Немало удивившись тому приему, который был мне оказан, я поинтересовался, здоровится ли ему и как он провел ночь.

– О, столько усилий, мой милый, столько усилий, – лаконично ответил он, отчего я еще пуще насторожился.

– Понятно, – недоверчиво протянул я.

Робледа был необыкновенно бледен, веки у него набухли, под глазами залегли мешки. Он явно провел эту ночь без сна. Но о каких усилиях шла речь?

– Вчера мы с тобой беседовали кое о чем, – приступил он наконец к делу, – но прошу тебя не придавать большого значения моим речам, возможно, излишне свободным. Пасторская миссия частенько приневоливает нас прибегать к несвойственным нам изначально риторическим фигурам, к чрезмерной концептуальной выхолощенности, неупорядоченному синтаксису, дабы облегчить юным умам доступ к новым и более плодоносным пластам. К тому же юношество не всегда готово воспринять эти благотворные поощрения ума и сердца. Да и положение, в коем все мы оказались, невольно способствует неверному истолкованию мыслей другого человека и не совсем удачному формулированию собственных. Я только прошу тебя, мой милый, об одном: забыть о нашем разговоре, а в особенности о том, что было сказано о Его Святейшестве, драгоценном папе Иннокентии XI. И еще – и это самое главное – я бы очень тебя просил не передавать моих ничтожных и мимолетных умозаключений другим постояльцам. То физическое разделение, которое мы вынуждены соблюдать, чревато неверным истолкованием, ну ты понимаешь…

– Да не печальтесь вы, я и не помню, о чем мы говорили, – солгал я.

– Ах вот что! – воскликнул Робледа, явно задетый за живое но тут же взял себя в руки. – Так-то оно лучше. Заново передумывая сказанное, я ощутил некий гнет, какой бывает, когда спускаешься под землю, в катакомбы, и нечем дышать. – С этими словами он двинулся к двери, чтобы выпустить меня.

Я же стоял как громом пораженный последней фразой, показавшейся мне разоблачительной. Робледа выдал себя. Нужно было немедля возобновить разговор и заставить его еще больше раскрыться.

– Я сдержу обещание молчать, но у меня к вам вопрос по поводу Его Святейшества Иннокентия XI или скорее по поводу папства вообще, – успел я выговорить до того, как он распахнул дверь.

– Я слушаю.

– Так вот… стало быть, – забормотал я, стараясь что-нибудь выдумать, – я вот размышлял, а существует ли способ различать понтификов – этот хорош, тот лучше некуда или вовсе святой.

– Любопытно, что ты задал именно этот вопрос. О том же думалось ночью и мне, – отвечал он, как мне показалось, скорее самому себе.

– В таком случае вы, я уверен, сможете объяснить мне, – проговорил я, стараясь затянуть нашу беседу.

Иезуит снова предложил мне сесть и стал приводить доводы того, что за века, на протяжении которых существует папство, накопилось немалое количество рассуждений и предвидений относительно понтификов прошлого, настоящего и будущего.

– Причина в том, что все люди, и в частности жители этого города, знают или полагают, что знают, каков папа, в данный момент восседающий на троне. Но они также сожалеют о папах былых времен и надеются, что следующий будет лучше и даже что это будет ангельский папа.

– Ангельский папа?

– То бишь тот, кто вернет Римскую Католическую Церковь ее первоначальной святости.

– Не понимаю, – прикинулся я дурачком. – Ежели всякий раз сожалеют о прежнем папе, который, в свою очередь, заставлял сожалеть о тех, которые были до него, значит, папы все хуже и хуже. Как же в таком случае можно надеяться на появление лучшего?

– В том-то и состоит порочная суть пророчеств. Рим издавна был мишенью для идейного воздействия со стороны еретиков. Так, Super Hieremiam и Oraculum Cyrilli [97] давно предсказали падение города. Томмазо да Павиа предвещал крушение Латеранского дворца, якобы представшее ему в видениях, Робер д'Юзес и Джованни Рупешисса заявляли, что город, заложенный Петром, превратился в город двух колонн, место пребывания Антихриста.

Тут вдруг на меня что-то нашло, и я ощутил себя способным поддерживать разговоры подобного рода, правда, лишь когда передо мной была определенная цель – в данном случае побольше разузнать о похитителе ключей и жемчужин. Отец Робледа основательно приступил к рассмотрению вопроса, поведя его от второго пророчества Карла Великого, исполненного загадочной силы, согласно которому император якобы совершит в день Страшного суда славное путешествие в Святую Землю, где будет коронован ангельским папой. А согласно видениям святой Бригитты, Рим будет разрушен германским потомством.

Но все эти мрачные видения о крушении и очищении Рима, развращенного алчностью и сластолюбием, были лишь бледными измышлениями по сравнению с Apocalipsis nova [98] Амедео Блаженного, из которого следовало, что Господь изберет для своей паствы такого пастыря, который освободит Церковь от всех грехов, разъяснит все тайны и внемлет всем пожеланиям. Владыки мира явятся к нему на поклон, Восточная и Западная церкви составят одно целое, над неверными будет одержан верх усилиями одной лишь веры, и придут наконец unum ovile et unus pastor [99].

– И этот папа будет ангельским, – вставил я, желая упорядочить свои мысли и предчувствуя, что иезуит клонит к чему-то иному.

– Вот именно.

– И вы в это верите?

– Но, сын мой, можно ли задавать подобные вопросы? Многие из этих, так сказать, ясновидящих преступили грань и оказались в стане еретиков.

– Стало быть, вы не верите в ангельского папу? – разумеется, нет. Те, кто намеревался создать атмосферу всеобщего ожидания его, были еретиками, если не сказать хуже. На самом деле их целью было по капле вводить мысль о необходимости разрушить институт церкви и о недостойности папы.

– Которого из них?

– Увы, богопротивным нападкам подверглись все понтифики.

И Его Святейшество папа Иннокентий XI?

У Робледы вытянулась физиономия, а в глазах мелькнула тень подозрения.

– Иные предсказания претендовали на то, чтобы объять все времена, и прошлые, и грядущие, вплоть до конца света. И потому в них упоминаются все папы, и в том числе Иннокентий XI.

– А каково содержание этих предсказаний?

Я подметил, что эта тема вызывает в отце Робледе некое сладострастие и в то же время принуждает давать сдержанные оценки. Чуть более густым голосом он принялся излагать мне суть одного из многочисленных предсказаний, претендующего на всеобъемлющий охват преемников святого Петра, начиная с 1100 года и до скончания веков. Он затянул такую долгую литанию, что, ей-богу, создавалось впечатление, что ничем иным он долгие годы не занимался: «Ex castro Tiberis, Inimicus expulsus, Ex magnitudine montis, Abbas subburranus, De rure albo, Ex tetro carcere, Via transtiberina, De Pannonia Tusciae, Ex ansere custode, Lux in ostio, Sus in cribro, Ensis Laurentii, Ex schola exiet, De rure bovensi, Comes signatus, Canonicus ex latere, Avis ostiensis, Leosabinus, Comes laurentius, Jerusalem Campaniae, Draco depressus, Anguineus vir, Concionator gallus, Bonus comes...»

– Но ведь это не имена пап, – прервал я его.

– А вот и нет. Пророчество вырвало их из будущего, до того, как они явились в мир, и назвало их с помощью зашифрованных выражений, которые я только что произнес. К примеру, первый в этом ряду Ex castro Tiberis, что означает «из замка на Тибре». Речь идет о Целестине II, появившемся на свет в Читта ди Кастелло, то есть в городе замка, на берегах Тибра. – Смотри-ка, прямо в точку.

– Ну да. Как и следующий Inimicus expulsus – не кто иной, как Луций II из рода Каччанемичи, если перевести с латыни – Изгоняющий врагов. Третий в этом ряду Ex magnitudine montis – это Евгений III, родом из замка Граммон, Большая гора. Четвертый…

– Видать, это все папы очень давних веков. Впервые слышу такие имена.