Фея Семи Лесов - Роксана Гедеон

Был конец мая 1786 года, Франция ожидала разрешения королевы от бремени. Я слышала, что в связи с этим обстоятельством слегка приутихли версальские грандиозные празднества. И мне было особенно приятно, что, когда я вернусь в Париж, они вспыхнут с новой силой и, таким образом, я увижу их во всей красе.

Париж удивил меня не только своим обликом и воздухом. 31 мая, проезжая с отцом и маркизой де Бельер мимо ворот тюрьмы Консьержери, я была удивлена собравшейся толпой и, потянув за шнур, приказала кучеру остановиться. Отец, любезничая с маркизой, даже не заметил этого. Я с неприязнью оглядела эту парочку: и в моем обществе не считают нужным скрывать свои отношения!

– Да вы посмотрите, что здесь происходит! – воскликнула я.

Отец оторвался от белоснежной ручки маркизы и выглянул в окно.

– Великолепно, – пробормотал он, – авантюристка взошла на эшафот. Взгляните, Соланж, эту Ламотт секут розгами.

Маркиза с любопытством выглянула в окно. Толпа приветствовала казнь громкими криками.

– А к чему ее приговорили?

– К наказанию розгами и клеймению… Ну, а потом, разумеется, к пожизненному заключению в Сальпетриере.

– Ах, – воскликнула я, – неужели это та самая авантюристка, что замешана в истории с ожерельем королевы?

Эту историю знала вся Франция. Каждый толковал ее по-своему. Еще в монастыре я слышала, что некая Ламотт и знаменитый маг Калиостро задумали присвоить ожерелье, сделанное еще Людовиком XV своей любовнице графине Дюбарри. Для своего мошенничества они избрали глупца и простофилю, кардинала де Рогана. Пользуясь тем, что он страстно желал заслужить любовь королевы, они якобы пообещали ему устроить это дело. Ламотт прикинулась ближайшей подругой Марии Антуанетты, хотя на самом деле и в глаза ее не видела, передавала кардиналу фальшивые письма королевы, а один раз даже устроила ему с ней «свидание». Кардинал был счастлив, особенно тогда, когда мнимая королева попросила его на свое имя купить ей фантастическое ожерелье – с тем, чтобы она постепенно вернула долг… Он выполнил все, что у него просили… Когда мошенничество открылось, ожерелье уже было разобрано на камни и продано в Англии. Тем не менее жулики оказались в тюрьме, Калиостро выслан из Франции, а к ничего не подозревавшей королеве прилип шлейф выдумок и сплетен…

– Да, – отозвалась маркиза, – это та самая Ламотт.

– А правда ли то, что она из королевского рода Валуа?[40] Принц откинулся на подушки, равнодушно пожал плечами.

– Дорогая, как вы можете верить подобной чепухе? В конце концов, если двести лет назад король Карл IX и оставил какое-то потомство, то нынче это не имеет никакого значения…

Со смешанным чувством сострадания и любопытства я вглядывалась в глубь двора Консьержери, слышала душераздирающие женские визги и стоны. Женщина что-то кричала, кого-то обвиняла… Я с ужасом заметила, что, когда палач в красной маске нагнулся над осужденной, держа в руке раскаленное железо для клеймения, женщина вдруг рванулась в сторону, выгнулась дугой в руках подручных палача, и железо с размаху опустилось не на ее плечо, а на грудь.

– Туанетта тоже в этом замешана, – уверенно произнесла маркиза. – Вот увидите, Ламотт просто покрывает ее грешки. Вскоре этой авантюристке устроят побег, в Сальпетриере она просидит недолго, будьте уверены.

– Как знать, дорогая Соланж, как знать, – проговорил отец, целуя руку маркизы.

Я лишь спустя некоторое время поняла, что Туанеттой она называет королеву.

На Марсовом поле, напротив военной академии, отец вышел из экипажа, оставив нас с маркизой наедине. Я долго украдкой разглядывала эту двадцативосьмилетнюю красавицу, такую ослепительную в своем сиреневом, расшитом розами платье, пока она не заметила это и не улыбнулась мне:

– Вы так милы, дорогая, в своей детской непосредственности.

– О, я уже не ребенок, – сказала я недовольно. – Но надо признать, что когда я была ребенком, то очень хотела быть похожей на вас.

– Вы стали лучше меня, дорогая, – все так же улыбаясь, сказала Соланж де Бельер.

– А вы не изменились. Вы все так же рядом с моим отцом.

– Я замечала, что это вам не нравится. Почему, Сюзанна?

– Потому что он мой отец. И еще… он старый для вас, мадам!

Она пожала плечами, ничуть не шокированная моей откровенностью.

– Если бы во Франции был король-мужчина, я бы стала его фавориткой. Но поскольку сейчас на троне человек, не увлекающийся женщинами, поневоле приходится выбирать любовников из первых вельмож королевства – а ваш отец именно такой, можете не сомневаться. Надеюсь, дорогая, своими словами я не оскорбила вашу стыдливость?

Я презрительно фыркнула, обиженная тем, что она все еще считает меня ребенком. Во всяком случае, в монастыре мне случалось слышать кое-что и похлеще…

Впрочем, спустя несколько дней, уже собравшись уезжать, я поняла, что у моего отца также были причины иметь любовниц. Это случилось тогда, когда проводить меня в дорогу пришла моя мачеха, принцесса Сесилия де ла Тремуйль де Тальмон, урожденная де л'Атур.

– Я очень рада за вас, Сюзанна, – сдержанно сказала мне принцесса, слегка касаясь губами моей щеки. – Мы постараемся навестить вас в августе. Надеюсь, вы столь же гостеприимны, сколь красивы?

О ней явно нельзя было сказать то же самое. На вид – лет тридцать семь. Не слишком стройная фигура, но платье из перламутрового бархата сшито изящно. Волосы бесцветны, сильно напудрены и высоко подобраны. Глаза большие, но неопределенного цвета – не то зеленые, не то карие – и слишком светлые. Полнейшая невыразительность – ни блеска, ни обаяния. О каком сравнении с маркизой может идти речь?

– Благодарю вас, мадам, – проговорила я. Больше мне нечего было сказать.

– Сюзанна, – обратился ко мне принц, усаживая меня в карету, – мне кажется, вы оправдаете мои ожидания. В вас я найду достойную принцессу де ла Тремуйль.

– А что такое? – беспечно спросила я. Вид у меня был самый безмятежный.

– Вам уже подыскана подходящая партия, моя дорогая. Замужество? Я ничего не имела против. Мне даже в голову не пришло возмутиться, что в этом деле я не принимала участия. Так уж повелось – все выходят замуж…

– И кто же он? – спросила я с любопытством.

– Вас это не должно беспокоить, – отвечал принц, целуя мою руку. – Можете быть уверены: он довольно молод и отнюдь не уродлив.

Подобная характеристика мне не очень-то понравилась. Карета тронулась. Отец, все еще удерживая мою руку, сказал напоследок:

– В Бретани ведите себя прилично. Помните, что благоразумие – лучшее украшение девушки.

Что он хотел этим сказать? Я задернула занавески и откинулась на подушки. Париж меня уже мало интересовал, мыслями я вся была в Бретани и в грезах видела бело-красный замок с двумя башнями под золотой черепицей. Проехав заставу Сен-Жак, лошади побежали быстрее, ибо людей на дороге стало мало, и я только тогда вспомнила, что забыла серьезно расспросить принца о судьбе Джакомо и Розарио.