Половина собаки - Леэло Тунгал

— Ох, да что вы! Нет, спасибо! Всего доброго!

Прятавшийся за елочками Олав держал велосипед наготове.

— Ну? Получилось?

— Блестяще! Мадис дал мне новое индейское прозвище «Остроглазая»!

— Ладно, быстро садись на багажник, по дороге расскажешь, — распорядился Олав.

Но вдруг за живой изгородью раздался крик:

— Подождите! — К нам бежал Мадис, держа бумажник. — Спасибо, Оль! — сказал Мадис хмуро. — Только в августе я обычно дорогих подарков не принимаю.

— Каких еще подарков? — спросил Олав, притворившись, будто не понимает, о чем идет речь. У меня перехватило дыхание: «Что же будет?»

— Слушайте, не считайте меня дурачком! Мы же не в детском саду!

— Что ты выступаешь? — спросил Олав в ответ. — Завтра двухчасовым автобусом поедем в город за костюмом тебе. Только и всего!

— Забери свой бумажник по-хорошему! — рассердился Мадис. Казалось, еще минута — и он сцепится с Олавом, хотя они большие друзья. — Деньги — навоз, — сказал Мадис. — Важны принципы, а не деньги.

— Ладно, — решительно сказала я. — Чего комедию разыгрывать! Эти деньги вернешь нам, допустим, через месяц. Заработаешь или возьмешь у кого-нибудь взаймы, как сможешь. Но без нового костюма в школу не являйся. Ясно?

Мадис помолчал, что-то обдумывая, потом спросил:

— Это у кого же возникла такая светлая идея? У вас-то денег нет. Неужели у Сельге?

— Да, у него, — признался Олав. — И он дал двадцать пять рублей.

— Ему небось тоже неловко, если у тебя не будет приличных брюк, ведь классный руководитель должен заботиться об учениках из своего класса. Да и Тынис сказал, что у тебя доисторические штаны, — добавила я.

— Этому Тынису устроим скоро такую шотландскую юбочку, что он долго не сможет вякать! — огрызнулся Мадис, но тут же успокоился и сказал: — Ну, если взаймы, тогда пусть. Мать в середине сентября получит премию, обещала мне подкинуть, вот и отдам. Спасибочки, Оль! И тебе, Остроглазая, земной поклон. Да… Что там Сельге толковал? Полезем завтра в погреб, что ли? — спросил он у Олава.

— Как в погреб? Опять? — Меня охватила дрожь.

— Сельге решил, что завтра начнем исследовать погреб. Если хочешь, приходи тоже, — сказал Олав. — Конечно, если захочешь идти с нами. У нас ведь нет ни модных штанов, ни привлекательных носиков, испачканных землей.

Дождался-таки момента, чтобы поддеть!

7

Утром, когда я раскрыла глаза, часы показывали уже без четверти одиннадцать. Солнечный луч тыкался в мой нос и заставлял то и дело чихать. Я стала считать чихи, как однажды научила меня Труута: «Один — хорошо, два — плохо, три — письмо, четыре — деньги». В памяти всплыл вчерашний день происшествий, но солнце светило так радостно, что настроение быстро поднималось. В последние дни летних каникул как-то особенно приятно нежиться по утрам в постели. Уже три года подряд в последние ночи августа я вижу один и тот же сон: на часах пять минут девятого, первый урок уже начался, но я никак не могу найти свою школьную сумку. Когда наконец нахожу ее под кроватью, забрасываю ремень на плечо и вхожу в класс, говоря: «Извините, пожалуйста, что опоздала», все одноклассники смотрят на меня с большим изумлением. И только тогда я замечаю, что явилась в школу в одном белье… С испуга просыпаюсь и чувствую большое облегчение: только конец августа! Можно еще с удовольствием потянуться, подумать в одиночестве и, если мама не увидит, даже немножко почитать книгу в постели. В школе и сегодня тоже раздают учебники, но у мамы долгожданный свободный день… Интересно, осталась ли она и в самом деле дома, как сказала вчера, или все-таки поехала в город к тете Мийе на день рождения?

Я заглянула в дверь комнаты родителей. Кровать застелена, комната пуста. Никого но было и в комнате, где стоит рояль, и в кухне тоже. Но на кухонном столе рядом с термосом в виде кувшина белел листочек бумаги. «В холодильнике полно еды, наверное, управитесь вдвоем. Мама».

Что бы это могло означать? Уехала она к тете на день рождения или насовсем, как вчера грозилась? И что же будет, если она уехала навсегда? Как же мы будем жить с отцом вдвоем? У нас в школе есть несколько детей, чьи отцы оставили семьи. Но чтобы матери уходили из дому, о таком здесь слышать еще не доводилось. И почему же это должна сделать именно моя мама, которая всегда была уравновешенной, заботливой и доброй? Не может же быть, чтобы ей плохо было жить с нами. Или она вдруг нашла себе нового мужа, как отец Тыниса нашел себе новую жену? Но это же было бы ужасно несправедливо! Может, я сказала что-нибудь такое, что обидело маму? Однажды, когда она пыталась надеть платье, которое стало ей тесным, я сказала в утешение: «Если бы мне было тридцать семь лет, мне было бы совершенно безразлично, какой у меня объем талии». Мама в тот раз погрустнела, словно я сказала ей что-то неприятное… Я тогда добавила, что, по-моему, ни одна, даже с самой тоненькой в мире талией, пианистка не играет так хорошо на рояле, как она. Но мама только усмехнулась печально, вздохнула и сказала: «Доченька-золотце, мои руки уже совершенно заржавели!» А ведь ни у кого из учительниц и матерей наших школьников нет таких красивых длинных пальцев. Я считаю, что моя мама играет на рояле несравненно лучше тех ее однокашников, которые получили диплом консерватории, выступают в концертах, которых показывают по телевидению. Когда мама училась, ее считали многообещающей пианисткой, но незадолго до государственных экзаменов она споткнулась, упала и сломала руку. Через год она смогла бы выдержать экзамен, но тогда родилась я, и мама с отцом и со мной уехала в Майметса. Но чем ей здесь плохо? Все дети ее уважают и любят, старшие мальчишки даже не дали ей прозвища. И на смотрах самодеятельности нашу школу всегда хвалят, потому что мама находит и разучивает со школьниками новые песни.

Иногда мне кажется, что я способна понять все вещи на свете. Даже то, как на экране телевизора появляется изображение, стало мне ясно после объяснения отца. Но теперь я ничегошеньки не понимала. Может быть, маму рассердило то, что в нашей школе появился еще один учитель, который умеет играть на рояле? Может, она просто немножко завидует Сельге? Завидовала же я в прошлом году немного Тийне, когда узнала, что ос стихотворение напечатали в «Сяде». Я тоже иногда сочиняла стихотворения для стенгазеты, и некоторые, по-моему, получались как настоящие, но ни одна настоящая газета их не напечатала… Но потом зависть у меня прошла, потому что Тийна вовсе не важничала и не задавалась из-за этого своего стихотворения, а я научила ее бренчать на рояле «Пошла кошка погулять».

Звякнул дверной звонок, и кто-то вошел, не дожидаясь моего «войдите»!

Это была Труута в белой, наимоднейшей белой шляпе и голубом «жатом» платье.

— Здравствуй, Пилле! Господи, ты еще в ночной рубашке! А я уже с восьми на ногах, хотя легла вчера в полночь. Олав, негодник, примчался к нам ни свет ни заря и сказал, что начинается разделка погреба. Говорят, у нас новый классный руководитель… Ну как он?

Я и рта не успела раскрыть, а Труута принялась молоть дальше:

— Он вроде бы жутко молоденький, кто знает, протянет ли весь этот год в Майметса или удерет еще до того, как снег выпадет? Ну какой из мужчины классный руководитель! Учительница-то, Маазик, была нам как вторая мать, все говорят! Ну да… давай, одевайся быстрее и пойдем взглянем, как они взорвут этот погреб!

— Да зачем им его взрывать?

— А что же им еще с ним делать? Эта погребная горка торчит там, только пейзаж портит, а зимой только и съезжай с нее на лыжах да ломай себе ноги! Не знаю только, уцелеет ли школа, если они его динамитом…

— Динамитом?

— Ну, а чем же еще взрывают погреба… Или погребы? Как правильно, погреба или погребы?

— Кажется, погреба, — считала я. Быстро натянула платье, сделала себе бутерброд, чтобы съесть его по дороге, и была готова идти.

— Есть всухомятку — ужасно вредно для фигуры! — поучала Труута. — Ты получила мои рецепты диеты? Голливудскую диету не попробовала? Ой, она замечательно действует!

— Да-да, похоже, ты чуток поправилась, — сказала я устало.

Тут и так заботы хватает, а она со своими голливудскими проблемами… Вообще-то, я не очень верила сообщению Трууты о динамите, хотя с этими мальчишками никогда ничего наперед не известно… В прошлом году Мадис принялся изучать устройство пенного огнетушителя. Но огнетушитель с шипением вырвался у него из рук и полетел, как ракета, разбил окно и приземлился на школьном дворе. Хорошо еще, что так получилось. Мадис мог остаться без пальцев, и, если бы кто-нибудь был на дворе под окнами, история и вовсе закончилась бы плачевно. Если они действительно достали где-то взрывчатку… Ведь в школе как раз ремонтируют кабинет истории, под окнами которого и находится этот погреб… и отец наверняка там, в кабинете истории… Ух! До сих пор у меня никогда еще не было никаких опасений за своих предков, но сейчас… Мать угрожает уйти от нас, а отцу угрожает взлет в воздух… И это называют счастливым детством!