Ванильный запах смерти - Анна Шахова

– Багажник! Быть может…

Он сунул пистолет в карман и рванул дверцу багажника – не заперта! Сергей чуть не рухнул от радости, увидев скрюченную знакомую фигурку. Но потом, потом он бессильно застонал, беря на руки Люшу: у нее было багровое лицо и страшные, отвратительные синие пятна на шее.

Опустив Юлю на землю, Быстров склонился над ней, приложил руку к изуродованному горлу и, казалось, почувствовал едва приметное биение. Нет… показалось… А вдруг?!

Сергей начал делать искусственное дыхание, массаж сердца, тереть щеки, руки. Все было бесполезным.

– Убью я тебя, теперь я точно убью тебя. – Его беспомощная слезная угроза потонула в разрыве грома. Ливень обрушился вмиг, кромешным потоком, который будто сбил Сергея, и он сел рядом с телом неугомонной правдоискательницы, что так глупо, так нелепо влезла…

Вдруг хриплый, едва различимый в шуме дождя голосок что-то спросил. Быстров метнулся к Люше.

– То душат, то топят – дикие люди, – просипела она, не в силах открыть глаза под режущими потоками воды, и снова впала в забытье.

Дождь нарушил весь план. Превосходные ищейки, немецкие овчарки Альма и Рыжий, растерянно рыскали по краю оврага. Следы безвозвратно смывало дождем. Приходилось тщательно прочесывать глубокую расщелину. Вертолетчики уверяли, что ни единой души ни у оврага, ни в поле не наблюдалось и к селу никто не двигался. В самом селе уже работала опергруппа, но мужчины с приметами Феликса Самохина местные не видели. Значит, приходилось под ливнем осматривать каждый куст и дерево.

Сержант Андрей Ермаков, соскальзывая по раскисшей земле, с силой схватился за ветку орешника и дернулся вверх, пытаясь удержаться на ногах. Немигающий, бешеный взгляд человека, притаившегося в шаге от полицейского, будто прошил сержанта, парализовав на считаные мгновения. Самохин кинулся на застывшего полицейского с ножом. Лезвие рассекло щеку, и оперативник, крикнув от боли и беспомощно взмахнув пистолетом, подскользнулся, подсек невольно убийцу, и они оба кубарем скатились на дно оврага, закрываясь руками от веток.

– Стреляя-аай! В ноги ему стреляй! – раздался сверху крик.

Но Ермаков, едва не лишившись глаза, напоровшись на ощерившийся сучок, выронил пистолет. Впрочем, он тут же вскочил и кинулся на Самохина, который не сразу пришел в себя после удара головой об остов ржавой кровати. Некогда колхозники использовали овраг как свалку ненужных вещей. Дно пестрело боками проржавевших чайников, бидонов и осколков бутылок: Самохин уткнулся взглядом в выцветшую этикетку портвейна «Агдам», «победоносный» символ рассыпавшейся в прах эпохи.

На шум уже бросились собаки. Альма оказалась проворнее своего подростка сына и, выбрав кратчайший путь до преступника, в несколько прыжков оказалась возле него, вцепившись в предплечье. Повар закричал нестерпимым фальцетом. Тут уж Ермаков проявил расторопность и защелкнул наручники на запястьях убийцы, который после усмирения Альмы сам скалился по-звериному и бессвязно бормотал что-то о справедливости и мести, сглатывая струйки воды, все слабее бьющей по лицу. Ливень кончался, грозу уносило к Москве.

– Он меня еще и уронил, когда к машине тащил, – пожаловалась Люша на неаккуратность повара. У нее то пропадал, то появлялся голос. Если, конечно, этот вымученный сип можно было назвать голосом.

Сергей, сидя рядом с сыщицей у больничной койки, выслушивал «исповедь идиотки» – так Люша сама называла себя. Быстров мысленно соглашался с этим определением.

– Я не знаю, зачем я все ему выложила. Видимо, не могла душой поверить в такие зверства добряка-повара. Да и сейчас с трудом верю, хотя… – Юля дотронулась до забинтованного горла.

– Как он тебя не додушил? Просто чудо!

Спаситель пытался поить Люшу чаем с деревенскими сливками, но она пила через силу, крохотными глотками и, уставая, откидывалась на подушку.

– Я так испугалась, что, видимо, потеряла сознание раньше времени, ну он и отпустил меня, думая, что уже прикончил. Опыт-то у Феликса в деле удушения невелик. Он же распылялся, менял стили, ну и…

– Ага, шути давай, шути. Жутко смешно. Особенно вытаскивать твой труп из багажника – ну просто умора! – Быстров поставил чашку на тумбочку и полез в карман. – Все-таки я позвоню Саше и вызову его сюда. Пусть выпорет жену и заберет.

Шатова в ужасе схватила Быстрова за руки:

– Тогда ты мой враг навек! Я не шучу. Ты заберешь меня отсюда, и вы со Светкой потерпите меня дней пять. Ну вроде я приехала навестить вас и свалилась с ангиной. Умоляю! – дознавательша сложила молитвенно ладошки. – Вот чем хочешь поклянусь, что больше не сделаю ни одной глупости, буду только молчать и зыркать. Молчать и зыркать. Как подобает истинной ищейке.

Тут Люша сильно закашлялась, и Быстров бросился поправлять ей подушку. Сев повыше, она продолжила прерванный рассказ о своем спасении:

– Я пришла в себя, когда Самохин вернулся в кухню за сумкой, чтобы бежать. Он так странно, сморщившись, посмотрел на меня. Так смотрят на полудохлую муху, которая еще трепыхается у окна: и вреда от нее большого нет, и прибить надо бы для порядка. Тогда я, хоть и соображала не лучше той мухи, но пробормотала: «На кой черт вам труп женщины, приятной во всех отношениях? Если уйдете – так уйдете. Если поймают – за меньшее число трупов отчитаетесь. Вон, привяжите меня, если опасаетесь, что в полицию сообщу». А он усы пожевал, и вдруг глаз у него загорелся. Видимо, мысль какая-то изуверская пришла в его голову больную. Теперь-то я не сомневаюсь, что повар – конченый параноик или что-то вроде. Ну вот, схватил он меня и на плечо взвалил. Я как тряпка на заборе повисла, не могу двинуть ни рукой, ни ногой.

– В заложники взял – ясное дело. – Сергей плеснул чаю из термоса в пластиковый стаканчик и выпил залпом. После чего с неудовольствием поморщился: чай с молоком, да еще без сахара, он не жаловал.

– Если бы ты не подоспел, думаю, в багажнике нашли бы… – У Юли прервался голос, задрожал подбородок, и она отвернулась к стене.

В эту минуту в палату вошел Геннадий Борисович Рожкин. Как всегда насупленный, с обличающим несовершенство мира взглядом. Брякнув связку бананов на тумбочку и приветственно дернув Быстрова за руку, он уставился на вздрагивающие плечи Шатовой.

– Тут уж волков бояться – в лес не ходить. Что уж!

Покрутив головой и потоптавшись в смущении, он сел на придвинутый Сергеем стул и старательно откашлялся.

– Я, собственно, с отчетом. Если, конечно, это кому-нибудь тут интересно.

Люша тут же развернулась и, утерев углом пододеяльника слезы, обратила к следователю горящий взор.

– Раскололся упырь?! – просипела она.

– Как есть! Как надо – выражаясь словами этой ужасной Столбовой. С подругами, кстати, полный порядок. Уехали, очень довольные пикантным приключением. Да, собственно, все разъехались-разлетелись. Включая вашу протеже Абашеву. Итак! – Рожкин потер свою гуттаперчевую шею. – Наш убийца давил на несознанку и кивал на соучастника Гулькина недолго. До тех пор, пока Саня-опер не брякнул, что водолазы нашли главное орудие убийства – топор в реке. Тут Самохин и размяк. И Гулькина поминать перестал.

– Вот это чудеса с топором! – разинул рот Быстров.

– Ну, пока не нашли. Каюсь! – развел руками следователь и задвигал плечами. – Просто Саня ткнул пальцем в небо удачно.

– А Лева? Что, задержан? – у Шатовой прорезался квохчущий голосок.

– Это загадка так загадка! Даже московские в обалдении. Деревенский мастер ушел похлеще резидента американской разведки. Ни одной зацепки, – развел руками Геннадий Борисович.

– Отсиживается у кого-то. И потому – либо рано или поздно засветится, либо драгоценности всплывать начнут, – предположил Сергей.

– А вот с этим незадача. В книжечках-то заныкал подследственный чиновник доллары. Да-с… И на них господин Гулькин может жить-поживать не один годок.

– Значит, ограбление и убийство Пролетарской все же иная история и Самохин к ней вовсе не причастен? – Люша села на кровати с деловитой озабоченностью, из чего Сергей сделал обнадеживающий вывод, что пострадавшая идет на поправку значительно быстрее, чем предполагалось.

Длинная череда вопросов, ответов, уточнений и восклицаний позволила Юлии наконец ясно и подробно представить картину одного умышленного убийства, превращенного чередой роковых совпадений в адскую цепь преступлений.

Впрочем, Рожкин закончил свое повествование на оптимистичной ноте:

– Кстати, мы связались с отцом Щипковой – этим бессовестным делягой Резуном, по словам повара. Он, оказывается, несколько лет выплачивал Самохину для своей дочурки крупные суммы денег. Денежки племянницы он, ясное дело, прикарманивал.

– Гнида, – процедила Люша.

– Зато теперь у Иды и стол, и дом. И родитель ласковый. Хоть у кого-то хеппи-энд, черт его дери. Да уж!

И Рожкин впервые за все время расследования широко улыбнулся. Лицо у него при этом комично сморщилось, и Люше вспомнился мультик про Антошку, который не хотел копать картошку, но всем нравился в силу природного обаяния и естественности.