Рассудите нас люди - Александр Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она ушла совсем, — сказал я.
Петр спросил:
— У вас был разговор?
Я кивнул.
Трифон Будорагин глубокомысленно поднял палец.
— Нам надо, ребята, вырабатывать в себе иммунитет к превратностям судьбы...
- Чего, чего? — Анка непонимающе уставилась на мужа.
— Иммунитет, — повторил он. — Такая хитрая штуковина: вот ты меня щиплешь, а мне не больно. Ушла жена, а мне наплевать...
Тетя Даша одернула его.
— Поехал на не смазанных колесах! Дайте человеку прийти в себя. Уйдем-ка отсюда... — Напоследок она сказала мне по-матерински- заботливо и мягко: — Приляг, сынок, соберись с думами. Ничего, выживем...
Возле меня остался один Петр. Он все время молчал, и это его молчаливое присутствие в такую минуту облегчало боль.
— Глупо и бесполезно утешать тебя, а тем более сочувствовать, — сказал Петр негромко и хмуро. — Даже самые беспощадные обвинения ее в предательстве ничего не изменят. Дело сейчас не в ней. Дело в тебе самом. Главное — продержаться и пережить самый крутой момент. Он может толкнуть тебя на какое-нибудь безрассудство, а оно, как правило, ни к чему хорошему не приводит.
«Как жить, чем дышать?» — думал я.
Оглядываясь на прошедшее, я осознавал, что внутренне, хоть и несмело, не признаваясь себе самому, я был готов к такому концу. Но я надеялся на чудо — на перемену, на счастливый случай, который повернет наши отношения к лучшему. Я никак не предвидел такого ошеломляющего конца. Казалось, время остановилось. Мне не хватало воздуха. Я расстегнул ворот рубашки. Та кромешная темнота, что сплошной тучей стояла в отдалении, наплыла, придавила, и я уже не различал своей дороги — ее не было.
В комнате вдруг очутилась почему-то Елена Белая. Она встревоженно взглянула на нас обоих.
— Петр, почему ты не пришел? Я ждала тебя больше часа.
Петр встал ей навстречу.
— Извини, Лена. Такие уж обстоятельства... От Алеши ушла Женя. Я не мог оставить его одного.
— Ушла Женя?.. — с ужасом переспросила Елена. — Она сошла с ума!..
XX
ЖЕНЯ: Решение пришло внезапно, запальчивое и непреклонное — толчок дала записка Алеши. Если не сделаю сейчас, — думала я, — то впоследствии, возможно, никогда не сделаю — не представится такой случай. Самой мне упорства Алеши не сломить, каждое мое предложение он воспринимает почти как оскорбление, и любой разговор об этом кончится такой же ссорой, какая только что была. У него нет терпения даже выслушать меня, не то что понять, как нам будет хорошо и спокойно в нормальных условиях. Никто не ворвется без спросу, никто не крикнет: «Ага, целуются!» Сиди, занимайся, читай. Без уединений нет счастья. Одной мне с Алешей не справиться. Я призову на помощь папу. Я откроюсь ему начистоту, он поймет. И пусть они, мужчина с мужчиной, договорятся. Папа убедит его, и тогда Алеша переберется к нам...»
Я придвинула листок и торопливо, застывшими на морозе пальцами нацарапала неровные строчки. Затем оделась и вышла из общежития.
На Боровском шоссе взяла такси. От быстрого движения по мостам, по знакомым улицам города на сердце стало легче, я даже повеселела и поверила в лучший исход.
Шофер, лихой парень, раза два прицельно взглянул на меня.
— У вас, девушка, такой вид, будто вы от мужа к маме удираете.
— К папе, — уточнила я и воскликнула с наигранным удивлением, давая понять, что он глубоко заблуждается. — Как вам удалось так точно определить!..
— Я десять лет сижу за баранкой. Покатал стольких людей, такие на моих глазах разыгрывались сцены — и трагические и комические, что поневоле научился определять пассажиров с первого взгляда... Один раз так же вот взял на Красной Пресне молодую женщину с чемоданом и с узлом. Узел тот завязан был, видимо, наспех, наружу торчали рукава кофты, чулки, сорочки и прочее. Везу. Сидит она вот так же рядом, как вы, еле дышит, бледная, только торопит: «Скорей, скорей!..» Возле площади Восстания слышу, как сзади завизжали тормоза. В зеркало вижу: «Волга». Ну, думаю, загляделся шофер и чуть не врезался в мою машину. На улице Герцена женщина попросила свернуть направо. Свернул. Голубая «Волга» не отстает, идет впритык. В Трубниковском переулке она рывком обошла меня, резко свернула вправо, и моя «Победа» поцеловалась с ней крылышком. Пассажирка моя только охнула и закрыла руками лицо. Здоровенный детина вытащил ее из моей машины, втолкнул в свою «Волгу», кинул туда же вещички. Потом выхватил из кармана бумажник, отсчитал деньги и сунул мне. «Не будем подымать шума, приятель, — сказал он. — Жена, понимаешь, закапризничала...» И умчался. Вот как бывает...
У подъезда я вышла из машины и сразу почувствовала себя по-сиротски одинокой. Немного постояла, пригорюнясь, опустив руки, поглядела на свое окно. Я вздрагивала от студеного ветра, от бесприютности, от предстоящей встречи и объяснения с мамой. Я заранее трепетала перед ее молчаливым пронизывающим насквозь взглядом. А что, если она, нетерпимая, оскорбленная, не примет меня, скажет: «Ты отказалась от нас и убирайся туда, откуда пришла». Она все может... Я пожалела, что оторвалась от Алеши, от ребят, затеяла не совсем надежное предприятие...
Прохожие, оборачиваясь, оглядывали меня то с подозрением, то соболезнующе. Хорошо, что знакомые не попадались...
Два молодых человека задержались, и один из них сказал:
— Какие грустные глазки! Кто вас обидел? Пожалуйтесь нам, мы ему зададим!
Второй заглянул мне в лицо, смеясь.
— Идемте с нами, повеселимся!
Я неожиданно показала им язык и, рассерженная, провожаемая смешком молодых людей, вошла в подъезд. Ведь я приехала к папе, а он меня в обиду не даст.
В лифте поднялась на свой этаж. Сохранившимся у меня ключом отперла дверь.
Квартира встретила меня затаенной тишиной, безлюдьем. Я забыла, что на воскресенье все наши уезжают на дачу и возвращаются только в понедельник утром. Сперва я обрадовалась: еще немного оттягивается минута встречи. Приду в себя, соберусь с духом... Но неизвестность и тишина пугали больше, чем мамин гнев. А желание увидеть маму сейчас же и получить полной мерой все, что заслужила, охватило настолько сильно, что я опрометью кинулась на улицу — скорее добраться до автобусной станции и уехать к маме! Никогда, я думаю, не рвался так человек навстречу каре...
За город прибыла в сумерки. Я бежала, пересекая поле. От заснеженной равнины исходило голубоватое мерцание. Едва уловимые голубые тени, припадая и взлетая, текли к лесу и здесь сгущались в непроницаемую студеную темень. Я озябла, устала и хотела есть. У ворот дачи звонить не стала, перелезла через забор, как когда-то в детстве. Прокралась через гараж в дом.
Первой увидела меня Нюша. Она стояла на кухне возле плиты и что-то готовила к ужину.
— Батюшки, Женя! — Сдавленный шепот ее был и радостный и испуганный. — Как ты очутилась здесь, зачем? Где ты прошла? — И вдруг рот ее приоткрылся от догадки. — Неужели прогнал?— Она засуетилась, расстегивая пуговицы на моем пальто. — Замерзла. Я сейчас тебя накормлю.
— Мама дома? — спросила я вполголоса.
— В зале. Читает. Иди к ней: семь бед — один ответ! Я буду с тобой. Идем.
Я неслышно отворила дверь и робко стала у порога,
В камине пылали березовые дрова. Пламя весело и цепко хватало полено и словно бы тормошило его, встряхивало, выбивая из него искры. Красные блики огня играли на маминой щеке, бесновались в стеклышках очков. На столике перед мамой были разложены книги, листки бумаги с записями — она готовилась к лекции.
— «Совесть добрая — есть состояние сознания, — прочитала она вслух цитату из книги.
— Злая — состояние без сознания. Первая уславливает наше счастье, даже и в случае потерь, страданий, горестей, потому что, лишаясь счастья внешнего, мы не лишаемся счастья внутреннего, происходящего от сознания и состоящего в спокойствии и гармонии духа». Она отложила книгу и продолжала, глядя на огонь в камине:
— Эта глубокая мысль Белинского подчеркивает, что красота человека, его счастье определяются прежде всего духовной его красотой и духовным его счастьем...
Голос ее звучал неожиданно мягко, а взгляд был печальный. Да, она похудела и немного поблекла, моя мама... Я не знала, как она со мной обойдется — выгонит, побьет, откажется от меня совсем. Пускай делает все, что хочет! Я была безмерно счастлива оттого, что вижу ее.
— Мама, — позвала я негромко.
Она, очнувшись, выпрямила спину, подобралась вся, должно быть, не веря в то, что действительно слышит мой голос. Потом вскочила, сорвала с лица очки, отшвырнула их. Откинув голову, некоторое время смотрела на меня жадными, расширенными глазами. Рот ее словно свело судорогой. Она вскинула навстречу мне руки и закричала, срываясь:
— Женя!.. — Пальцы требовательно и резко сжимались и разжимались — звала меня. — Скорей ко мне, скорей!..