Расстаемся ненадолго - Алексей Кулаковский

– Курица. Не слышишь, что ль?

– Не курица, а петух, – раздраженно уточнил старик.

– Спихну я тебя отсюда вместе с петухом! – незлобиво пригрозил парень.

– Смотри, чтоб я тебя не спихнул!

– Ну-ну! – парень резко поднял голову.

– Ти-их-хо, – зашептала на него молодица, – зачем он тебе, этот старик?

С минуту они лежали молча, но вот парень снова накинулся на старика:

– Сверну я голову твоему петуху, икнуть не успеешь!

– Смотри, чтоб я тебе не свернул.

– Что-о?

– Ти-ихо ты, тихо!

Кто-то из тех, что рассаживались в конце полок, придавил парню ноги, и он, забыв о старике, обрушился на него:

– Куда лезешь, морда? Ослеп, что ли? Расселся!

– А ты разлегся. Гляди, а то за ноги да вниз!..

– А ну попробуй! – парень приподнялся на локте. – А ну тронь!

– Ти-их-хо! – опять послышалось из-под шинели. Молодица высвободила свою пухлую короткую руку и, словно крюком, зацепила парня за шею, притянула к себе.

Но вот послышались дробный стук по полкам и голос кондуктора. За кондуктором шел контролер, проверяя билеты.

Парень тотчас закутался в шинель, притих.

– Ваши билеты, граждане, ваши билеты! – оповещал кондуктор, светя фонарем и постукивая свернутыми флажками по полкам. – Ваш билет, гражданин! – обратился он к парню в шинели и постучал флажками по каблукам его сапог.

Тот не отозвался, притворившись спящим. Проводник еще раз постучал по его каблукам, и тогда подхватилась молодица: – Вот наши билеты!

Она протянула контролеру картонку.

Контролер взял билет, поднес к фонарю, проверил на свет компостер с одной и другой стороны и спокойно заметил:

– Так это один билет, а где второй? Гражданин! – уже громче произнес он. – Гражданин, проснитесь!

– В чем дело? – отозвался наконец парень, подбирая под себя ноги.

– Проверка билетов, гражданин, прошу ваш билет!

– Я вам не гражданин, а военнослужащий. Не видите?

– А темно, товарищ, темно. Кто вас знает, кто вы такой. Нам ваш билет, и только.

– Я военнослужащий, ясно?

– Все равно, билет…

– Нету у меня никакого билета. Я имею право!..

– Предъявите ваш воинский документ, – потребовал контролер.

Парень ответил, что он не показывает документы всяким штатским, и с головой накрылся шинелью.

Вскоре пришли двое военных и сняли его с полки как самозванца.

– Ага, кто кого спихнул? – возликовал ему вслед старик.

Анна Степановна в гневе наблюдала за всем этим из своего угла. Парень в старой шинели – и ростом невысок, худенький, с чистым и приятным лицом – показался ей омерзительным, страшным. Вспомнился случай, рассказанный соседкой по больничной палате. Шла она, эта соседка, на восток пробиралась… Сколько таких шло! Присоединился к ней парень, вроде вот этого, в военной форме, с перевязанной рукой. Два дня шел. Прикинулся раненым в бою, помогал нести, везти. А потом, ночью, обокрал и исчез.

Когда, наконец, Анна Степановна сошла на станции, ей показалось, что в вагоне, в котором только что ехала, совсем не было воздуха. Так легко теперь дышалось, так легко шагалось! Ночь выдалась нетемной, потому хоть и нет нигде фонарей, и дощатый перрон, и маленький вокзальчик просматривались довольно хорошо. На фронтоне вокзала белела вывеска с большими черными буквами: АННА. Вот ведь как – станция-тезка! Никогда и не слышала о ней. А довелось приехать… Кто знает, может, и работать приведется тут…

Анна Степановна получила направление в деревню Старая Чигла, что в тридцати километрах от районного центра, в школу-семилетку. Учителей там не хватало и до войны, а в войну так и подавно.

Где на лошадях, где на волах добиралась она в эту Старую Чиглу. И пешком порядком прошагала. Не раз по дороге набегали тучи, хлестал дождь, Анна Степановна промокала до нитки и снова просыхала. И когда наконец, после очередного дождя, встречные люди подсказали, что за следующей горкой – Чигла, она почувствовала такую усталость, такую тяжесть в ногах, что казалось, с места не сдвинуться, а чтоб на пригорок забраться – страшно и подумать.

Выбрала зеленую прогалинку у дороги, опустилась на колени, на руки, легла. Трава мокрая, но ведь и одежда – хоть выжимай, так что все равно… Полуденное солнце светило весело, грело и сушило старательно, и холодок от мокрой одежды почти не ощущался. Потянуло даже на дрему, тихую, истомную.

Но Анна Степановна переборола себя, поднялась. На ноги больно ступить, в плечах ломота, правый бок, раненный, в каком-то тупом одеревенении.

Сколько же нынче пройдено? И сколько случалось проходить, пробегать до ранения? Наверняка меньше… Намного меньше! Значит, силы уже не те. Да и во рту со вчерашнего дня – ни росинки…

Есть не хотелось. Мучила жажда, хоть день дождливый, в колее и обочь дороги поблескивают лужи. Зачерпнуть бы пригоршней из лужи, напиться, да вдруг хвороба какая привяжется? Совсем некстати – в чужих-то местах, где и работы будет по горло, и, понятно, трудностей всяких тьма.

С пригорка в самом деле открылась деревня. Большой зеленый выгон тянулся к речке, прямо-таки белея от гусиных стад. Речка сверкала за выгоном и исчезала за постройками, за густыми изумрудными зарослями каких-то деревьев – издали не определить. По рассказам спутников Трутикова знала, что это речка Битюг. Кое-где с пригорков она и раньше проглядывалась.

Где же тут школа? Вон церковь, высокая, белая, без крестов. Поодаль от деревни желтеет новый амбар. А дома, который можно было бы принять за школу, не видно.

Подле деревни ни души, не у кого спросить. Лишь мальчуган лет шести гоняется с хворостиной за гусями. Анна Степановна и подозвала его:

– Есть тут у вас школа?

– Есть, – мальчишка махнул хворостиной в сторону улицы, – вон она!

Анна Степановна еще раз посмотрела на деревню, но и теперь ничего, похожего на школу, не увидела.

– Это Старая Чигла? – спросила она.

– Нет. Новая.

– А где же Старая?

– Да вон же! – И малыш снова махнул хворостиной куда-то в сторону деревни.

Только на деревенской улице Анна Степановна узнала, что до Старой Чеглы еще три километра. Она испугалась их больше, чем утром тридцати. Ни за что не дойти… Может, спуститься к речке, разуться, напиться воды и полежать часок-другой, отдохнуть? А в Старую Чиглу прийти вечером. Не сегодня ведь занятия в школе…

За деревней речка отдалилась, и Анна Степановна уже было повернула к ней, как вдруг увидела – по дороге, боковой, кто-то едет на арбе, подгоняя волов длинным прутом.

– Цоб-цобе, цоб!

Анна Степановна прошла к этой дороге, остановилась: если погонщик повернет в Новую Чиглу, она спустится-таки к речке, а если в Старую, то попросит подвезти.

– Цоб-цобе, цоб!

Волы брели медленно, лениво помахивая хвостами. Повозка приближалась.

А голос у погонщика вроде бы знакомый… Но… мало ли что может померещится в таком-то состоянии да еще в чужих краях!

…На арбе ехала Вера. Анна Степановна, враз забыв об усталости, жажде, обо всем на свете, с радостным криком бросилась навстречу. Вера не сразу догадалась, что это к ней бегут, не узнала своего завуча.

– Вера Устиновна! Верочка, милая!..

Анна Степановна ухватилась за грядки арбы, заплакала. Вера остановила волов, спрыгнула, обняла ее и целовала, целовала, как родную мать.

Потом сели рядышком на арбу, поехали. Анну Степановну уже не волновало, куда повернут волы, в Старую Чиглу или в Новую: она никак не могла унять буйной радости, что после таких-то дорог, после стольких мытарств нежданно-негаданно повстречала землячку. Где б ни жила Вера, близко ли, далеко, все равно теперь будут они вместе, а значит, все идет к лучшему.

Волы повернули на Старую Чиглу.

– Вы там, Верочка?

– Там, в школе, – Лагина махнула прутом на правого вола, повернувшего было с дороги. – Это ж мы горох в скирды свозили, да вот дождь навалился…

– А меня тоже сюда направили, – радостно сообщила Анна Степановна. – Будем вместе, как дома. – И вдруг помрачнела: – Как-то сейчас у нас дома?

Взгляд ее упал на свежую траву, которой была выстлана арба, на свои стоптанные туфли. Рядом – чьи-то старые чувяки из прелых шнурков иль веревочек, подшитые сыромятной кожей. Босые, исцарапанные стерней ноги Веры успели загореть до черноты…

– Как здорово, что вы приехали, – вздохнула Лагина, и в голосе ее столько душевности, тепла, что Анна Степановна снова обнимает Веру и едва не плачет от радости.

– Вы будете у нас вместо матери, – говорит Вера, – здесь, кроме меня, еще две молодые учительницы из Белоруссии. Попали сюда и не знаем, за что браться, с чего начинать. А делать что-то надо: школа здешняя далеко не из передовых.

Анна Степановна снова, уже мельком глянула на чувяки и с болью подумала: «Неужели это Верина обувка?» Рядом с ними ее туфли выглядели совсем роскошно. И чтобы Вера не разгадала ее мыслей, заговорила о другом:

– Почему у вас вожжей нет?