Константинополь. Последняя осада. 1453 - Роджер Кроули

24 апреля Коко приступил к осуществлению своего плана. Он выбрал два торговых корабля, прочных, с высокими бортами, и укрепил по бортам мешки с шерстью и хлопком для защиты от каменных ядер османских пушек. Две большие галеры поставили сопровождать торговые суда и отражать любые контратаки. Наиболее же серьезный ущерб врагу должны были нанести две легкие, быстроходные фусты, на каждой из которых находилось по семьдесят два гребца. Их наполнили «греческим огнем» и другими горючими материалами, с помощью которых предполагалось поджечь вражеский флот. План выглядел простым: «вооруженные» парусники будут защищать более быстрые суда от пушек, пока те не приблизятся к врагу. Затем они внезапно появятся из-за «защитного экрана» и попытаются поджечь тесно скопившиеся османские корабли. Судам предстояло собраться через час после захода солнца — атаку назначили на полночь. Все было готово. Командующие собрались на галере Алевиза Дьедо, командующего в гавани, для последнего краткого совещания, когда исполнение плана неожиданно застопорилось. Генуэзцы, находившиеся в Городе, каким-то образом проведали об этом и захотели участвовать в нападении.

Они упорно настаивали на отсрочке, дабы подготовить свои корабли. Венецианцы с неохотой согласились. Атаку отложили.

Генуэзцам потребовалось четыре дня на подготовку кораблей. Обстрел стен, окружающих Город с суши, продолжался. Венецианцы ждали. «Мы медлили с 24 по 28 число этого месяца», — писал Барбаро. «28 апреля, во имя Господа нашего Иисуса Христа, решили совершить попытку сжечь флот коварных турок». Состав атакующей эскадры слегка изменили, дабы удовлетворить чувствительных, обидчивых генуэзцев: венецианцы и генуэзцы предоставили по одному обитому [хлопком] торговому судну; имелись также две венецианские галеры под командованием Габриэля Тревизано и Захарии Гриони, три быстроходных фусты с горючими материалами (их вел Коко) и несколько меньших судов с дополнительными запасами смолы, хвороста и пороха.

За два часа до наступления рассвета 28 апреля атакующие бесшумно выплыли из-за прикрывавших их стен Галаты на северо-восточной стороне Золотого Рога и двинулись, огибая кривую скрывавшегося в темноте берега, по направлению к Долине источников — расстояние было менее мили. Торговые суда — на генуэзском корабле находился Джустиниани — плыли первыми. Корабли, предназначенные для непосредственного участия в атаке, шли под прикрытием других судов. Ничто не двигалось в спокойных водах. Единственным признаком жизни оставался свет, часто вспыхивавший на вершине башни в генуэзской Галате. Пока суда плыли к османскому флоту, не слышалось ни звука.

Большие парусники могли идти на веслах куда медленнее, нежели быстрые многовесельные фусты, которые им предназначено было защищать. Неизвестно, чем был вызван поступок Джакомо Коко: то ли тревогой, возникшей в его сердце во время долгого пути в тишине, то ли сдерживаемым разочарованием, охватившим его из-за отсрочки нападения, то ли желанием «снискать мирскую славу». Однако он внезапно отказался от им же тщательно разработанного плана. По собственной инициативе он приказал своему судну возглавить эскадру, а затем велел грести изо всех сил к стоящему на якорях флоту, дабы начать атаку. Мгновение стояла тишина. Затем из темноты прогремел залп: пушки ударили по незащищенному судну. Первый выстрел едва не попал в цель. Второй поразил фусту в самую середину: ее пробило насквозь. «И прежде чем вы десять раз успели бы прочитать «Отче наш», эта фуста пошла ко дну», — писал Барбаро. В мгновение ока вооруженные солдаты и гребцы попадали в ночное море и исчезли.

В темноте люди на судах, шедших следом, не видели, что произошло: корабли продолжали двигаться вперед. При приближении обнаружилось, что у турок имеется немало орудий. «От пищалей и пушек было столько дыма, что ничего не было видно; с обеих сторон неслись неистовые крики». По мере продвижения судов большая галера Тревизано вышла на линию огня. В нее немедленно попали два пушечных ядра, пробивших корпус насквозь. Вода начала проникать в судно, однако двое раненых, лежавших под палубой, действуя с большим хладнокровием, сумели уберечь галеру от затопления. Заткнув дыры запасными плащами, они сумели сдержать напор воды. Поломанная галера, хотя и наполовину затопленная, как-то удерживалась на воде. Матросы с величайшим трудом гребли назад, к безопасному месту. Другие корабли старались довершить атаку, но мощный обстрел камнями, пушечными ядрами и прочими снарядами, а также вид поврежденной галеры принудили их отступить.

Начинался рассвет, однако в суматохе два больших торговых корабля удерживались на якорях, заняв оборонительную позицию, не зная об отходе прочих сил. Увидев неожиданно оказавшиеся изолированными корабли, османский флот снялся с якоря, рассчитывая окружить и захватить их. «Разыгралась ужасная и жестокая битва… казалось, мы видим ад воочию; не было числа снарядам и пулям; то и дело раздавался гром пушек и прочих орудий». Моряки-мусульмане выкрикивали имя Аллаха, в то время как их семьдесят небольших судов роем двинулись в схватку с врагом. Однако два транспорта, обитые [хлопком], высокобортные, с опытными командами, могли не подпустить их к себе. Рукопашный бой кипел в течение полутора часов, и нельзя было сказать, на чьей стороне перевес, пока те [османы] не вышли из сражения и не возвратились к месту стоянки. Османы потеряли одну фусту, однако было очевидно, кто одержал победу. «В турецком лагере царило великое торжество, ибо они отправили фусту капитана Джакомо Коко на дно, — вспоминал Барбаро, — а мы в страхе рыдали из-за того, что турецкий флот вырвал у нас победу». Итальянцы подсчитали свои потери: одна фуста затонула, имея на борту команду и еще немало людей — всего около девяноста искусных моряков и солдат, — другая получила серьезные повреждения, итальянцы утратили превосходство на море. Имена из длинного списка убитых хорошо знали их оставшиеся в живых товарищи: «Джакомо Коко, капитан; Антонио де Корфу, компаньон; Андреа Стеко, помощник капитана; Жуан Мараньон, арбалетчик; Троило де Грези, арбалетчик…» и так далее. «Все пошли ко дну вместе с фустой и захлебнулись, да смилостивится над ними Господь».

Однако с наступлением утра 29 апреля оказалось — дело обстоит еще хуже. Обнаружилось, что не все пропавшие утонули. Около сорока человек спаслось с затонувшего судна, и под покровом темноты, в неразберихе, возникшей в ходе битвы, они выбрались на турецкий берег. Их взяли в плен. Теперь Мехмед велел посадить их на кол на виду у жителей города — как наказание и предупреждение. Выжившие в ужасе следили со стен за приготовлениями. То, что они увидели, живо описал Якопо де Кампи, генуэзский купец (к тому моменту он двадцать пять лет вел торговлю в османской империи):

Великий Турок [приказывает] людям, которых он желает подвергнуть казни, лечь на землю; острый длинный кол помещают в выход прямой кишки; держа обеими руками большую колотушку, палач забивает ее со всей силы, так что кол, именуемый пало, вонзается в тело человека, и в зависимости от того, на какую длину он вошел, человек кончается в муках или умирает мгновенно; затем палач поднимает кол и втыкает его в землю; и так несчастного оставляют при последнем издыхании; он более не живет.

Итак, «колья были вкопаны, и они [казненные] были оставлены умирать на виду у тех, кто охранял стены».

Европейские писатели того времени многократно изображали этот способ казни, причем считали, что его применяют одни лишь турки. Сажание на кол, особенно в качестве средства деморализовать защитников осажденных городов, являлось очень распространенной «шоковой тактикой», которой османы научились на христианских Балканах. Впоследствии они сами стали жертвами одного из самых печально знаменитых проявлений жестокости в таком роде: сообщают, что двадцать пять тысяч турок погибли, посаженные на кол Владом Дракулой на дунайских равнинах в 1461 году. Даже Мехмед ужаснулся, услышав рассказы очевидцев. Его преследовало видение «бесчисленных кольев, вкопанных в землю, отягощенных не плодами, но трупами». В центре «композиции» на самом высоком колу (дабы отметить статус казненного) торчало тело Хамзы-бея, бывшего некогда адмиралом Мехмеда, в так и не снятых с него пурпурных одеждах, приличествовавших его должности.

Днем 28 апреля вид посаженных на кол итальянских моряков, хорошо различимых со стены, возымел желанный эффект: «скорбь о юношах, охватившая Город, не поддается описанию», — сообщал Мелиссин. Однако от горя горожане быстро перешли к ярости. Пытаясь облегчить боль утраты и разочарование из-за неудачной атаки, они ответили жестокостью на жестокость. С начала осады в Городе содержалось примерно двести шестьдесят плененных турок. На следующий день, вероятно, по распоряжению Константина, защитники Города отомстили осаждающим. «Наших людей охватил гнев, и они жестоко умертвили турок, которых содержали в тюрьме, на виду у их товарищей». Одного за другим их выводили на бастионы и вешали «по нескольку человек» перед лицом наблюдавшей за происходящим османской армии. «Таким образом, — с сожалением писал архиепископ Леонард, — из-за смеси нечестия и бесчеловечности война стала еще более ожесточенной».