Я сделаю это для тебя - Тьерри Коэн

Идея Шарля показалась Сюма вполне правдоподобной.

— Возможно… Но не думаю, что мне отвели роль ведущего в дебатах. Действуя подобным образом, они обвиняют меня. Пристегивают к преступлению Даниеля Лемана, чтобы меня, как и его, судило общественное мнение. Мы оба оказались на скамье подсудимых, он — как убийца, я — как сообщник. Мне придется вернуться к событиям десятилетней давности и сделать достоянием публики обстоятельства дела и мое к нему отношение.

Шарль вздохнул:

— Ты жаждешь самоуничижения. Нравится изображать жертву? Тебе прекрасно известно, что ничего возмутительного ты тогда не сказал и никого не оскорбил. Кое-кто из писак и завистливые собратья-телевизионщики просто раздули из мухи слона, к тому же можно сказать, что общественное мнение тебя уже осудило и покарало. Зачем похитителям тебя добивать? Мы имеем дело либо с идейными фанатиками — в этом случае они хотят публичной дискуссии, либо с банальным похищением, что, впрочем, не делает его менее гнусным, тогда им нужны реклама и бабки. Возможно, они пытаются спутать карты и сделать ситуацию несчитываемой.

— Тут они вполне преуспели.

— Что думают министр и его люди?

— Они тоже отбросили все эти гипотезы. И еще одну: требование выкупа адресовано лично мне.

— То есть?

— Похитителям что-то от меня нужно.

— Бред. У тебя нет денег, это общеизвестно.

— Так-то оно так, но они хотят, чтобы я был их переговорщиком, их рупором, а может даже тем, кто передаст им деньги.

— Как легавые видят твое участие в этой истории?

— Я должен исполнять роль ведущего, но мне следует умерить свой пыл.

Шарль взорвался:

— Умерить пыл? Пусть даже они правы по сути, правительство не может нам приказывать и указывать!

Эрик пожал плечами:

— Мне чертовски хочется все бросить, Шарль. Я жаждал вернуться в первачи, сделал ставку на эту историю, но вел себя как самовлюбленный, эгоистичный кретин, так что гордиться мне нечем.

— Ты бредишь! Мы вступили в медийную игру, и это было легко, забавно и, пожалуй, волнующе. Но начинается все только сейчас. Теперь мы сможем показать, на что способны тележурналисты…

Шарль разволновался, вскочил и заходил по комнате, размахивая руками. Он пытался заразить Эрика оптимизмом, передать ему свою увлеченность.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Эрик.

— Мы начнем открытое обсуждение, устроим опрос телезрителей, привлечем интеллектуалов.

На лице Эрика отразилось сомнение.

— Не улавливаю идею.

— Если не ошибаюсь, вопрос поставлен так: «Какова цена этого человека?» До сего дня мы спрашивали у общества, сколько стоит заложник-бродяга. А теперь спросим, во сколько они оценивают жизнь Даниеля Лемана! И предложим судить его: «Дамы и господа, имел ли этот человек право отомстить за смерть своего сына?» Ты поставишь вопрос четко и ясно и будешь предельно откровенен: террористы выбрали тебя из-за твоей позиции в прошлом, ты уже расплатился за последствия, но и сегодня продолжаешь спрашивать себя, верно ли тогда поступил.

— Я не задаю себе никаких вопросов, Шарль. В тот день я был совершенно убежден в своей правоте. Меня тошнило от лицемерия властей и непостоянства публики. Так что я ни о чем не жалею.

— Вот и объяви об этом с экрана! Наши коллеги спустят на тебя всех собак, но ты выскажешь собственное мнение, спросишь, что думают они, и развернешь дискуссию… Поставишь на повестку дня фундаментальный вопрос — тот самый, что был актуален и десять лет назад, и сегодня: должны ли мы играть в игру, навязанную нам террористами, вступить с ними в торг, уступить силе?

Эрик почувствовал возбуждение — ему нравилась такая перспектива. Он мог свести счеты, высказать свою точку зрения. Мгновение спустя он помрачнел:

— Площади Бово это не понравится. Нас закроют.

— Очень может быть. Зато из пустых «передатчиков информации» мы превратимся в возмутителей спокойствия. Будут оргвыводы и последствия? Плевать. Если нам суждено исчезнуть со сцены, мы уйдем, громко хлопнув дверью. Как насчет красивого финала?

Он протянул Эрику руку.

— Согласен. Стартуем, — ответил тот, и они скрепили договор рукопожатием.

На экране появились финальные титры передачи.

Рубашка Эрика промокла от пота. Он обрисовал ситуацию в мельчайших деталях, четко, ясно и сдержанно, так что лишь отдельные слова и напряженный взгляд выдавали владевшие им чувства.

Начал он с того, что назвал имя заложника.

— Даниель Леман. Вспомните, десять лет назад…

Кадры кинохроники помогли зрителям освежить в памяти давнишние события: случайная гибель сына, похищение шейха Фейсала, широкая поддержка, обнаружение тела экстремистского проповедника, осуждение со стороны властей и средств массовой информации, поворот на сто восемьдесят градусов в общественном мнении.

Потом Эрик напомнил, что в тот момент в некотором смысле поддержал Даниеля, за что и получил нарекания в свой адрес со стороны коллег и представителей администрации.

— Это стоило мне работы. Мой уход с канала никак не был связан с профессиональным выбором — вопреки тому, что тогда говорилось. Меня выпроводили за то, что я дал собственную оценку ситуации, защищая Даниеля Лемана, понял его отчаянный жест.

Следом пошел сюжет о бесчинствах террористов, которые нашли и похитили убийцу своего лидера, после чего Эрик Сюма получил странное сообщение.

Эрик посмотрел прямо в камеру. Он не играл. Впервые за все годы работы сюжет полностью захватил его. Он смотрел в камеру и думал о сотнях тысяч людей по ту сторону экрана. Им владело страстное желание тронуть сердца зрителей, заставить их собраться, вырвать из приятной вечерней истомы, чтобы они услышали, поняли.

— Итак, вопрос, дамы и господа: сколько стоит этот человек? Я говорю не о деньгах, а о моральной цене. Забудем о политических и медийных соображениях, оставим на время безопасность. Прогоним страхи и предрассудки и постараемся ответить на заданный вопрос максимально искренне.

На экране появилось лицо Даниеля.

— Заслуживает ли этот напуганный, изможденный, превратившийся в бездомного бродягу человек такой участи? Похитители подвергнут его мучениям, а потом казнят — он это заслужил? Не слишком ли быстро власти и СМИ осудили его десять лет назад? И каковы были критерии? Страх перед террористами? Стремление избежать насилия? Десять лет назад меня пригвоздили к кресту за то, что я высказал подобные предположения и выступил против кампании линчевания в газетах.

Да, я тогда занял крайнюю позицию. Возможно, меня и сегодня упрекнут за резкость высказываний, выходящую за рамки профессиональной этики. Плевать!

Слишком высоки ставки. Эта история ставит перед нашим обществом вопрос о господствующих в нем ценностях, о его способности защищать эти ценности от их противников, от тех, кто играет на наших страхах и пользуется слабыми местами.

На площадке царила напряженная атмосфера. Техники и журналисты хранили молчание, застыв в неподвижности: каждый ощущал, что переживает исторический момент. Никогда еще Эрик не был так искренне захвачен сюжетом передачи. Модуляции его голоса проникали в мозг слушателей, странным образом заставляя их ощущать себя единым целым с коллегой.

— Сегодня я всего лишь хочу услышать ваше мнение. Ваше суждение. Какова цена этого человека? Понимаете ли вы боль и отчаяние, заставившее Даниеля Лемана выследить одного из виновников смерти сына, похитить его, а затем убить?

Я не призываю оправдать Лемана, забыть о совершенном им убийстве. Если он останется жив, он должен будет ответить за содеянное. Задавая этот вопрос, я всего лишь призываю судить его в атмосфере, очистившейся от политической и медийной раздраженности и цинизма. Я мечтаю об избавлении от страха, который пытаются внушить нам террористы. Хочу, чтобы мы вышли из их игры. Чего они добиваются своим странным посланием? Чтобы мы определили денежную стоимость заложника? Объяснили, что он ничего не стоит? Приговорили к смерти?

Эрик замолчал, переводя дыхание. Обвел взглядом площадку и понял, что его пыл передался всем окружающим.

— Многие из вас полагают, что уже дали ответ, сделав взнос в пользу освобождения заложника. Но прежде он был для нас всего лишь бездомным, невинной жертвой. Мы поддались естественному, но немотивированному сочувствию.

Сюма покачал головой, словно жалея о сказанном.

— Хочу быть с вами вполне откровенен, — продолжил он очень серьезно. — «Теле-8» использовал эту историю, чтобы растрогать вас и повысить свой рейтинг. Мы сыграли на вашей человечности, чтобы наши газеты лучше продавались. Сочувствие… это порыв сердца, не рассудка. Действуя подобным образом, мы приняли навязанную террористами игру. Сегодня, как и в прошлом, они «создают продукт» — мы обеспечиваем его продвижение. А поскольку продвижение происходит успешно, они изобретают другие продукты, все более сильнодействующие и дорогие. Они доверили нам послание и картинку, мы их распространили. Мы сделали даже больше, чем они ожидали, выступив в роли послушных и надежных пресс-атташе террора.