Наследство Карны - Хербьёрг Вассму

— С моей стороны было бы глупо надеяться, что между нами все будет как раньше. Я сама все испортила. Но если захочешь, я буду жить дома, с тобой!

Над ними пронесся ленивый крик чайки. И у отмели по-прежнему то виднелось, то пропадало пятно лодки.

— Там рыба, — сказал Андерс.

Они помолчали.

— Тебе было тяжело, когда он умер? — вдруг спросил Андерс.

— Да! Очень. Хотя он много лет проклинал меня за то, что я ушла от него, когда он больше всего во мне нуждался. Так что не знаю, можно ли назвать это настоящим горем.

— И он тоже нуждался в тебе?

— Да.

— И все-таки отдал тебе все, что у него было? И ты приехала домой строить, покупать, налаживать? Делиться с нами в Рейнснесе, вкладывать в Страндстедет?

Она моргнула. Раз, другой. Словно не была уверена, что он не смеется над ней.

— Если на то пошло, все это нужно мне самой. Теперь у меня появилась возможность. Я должна наконец хоть что-нибудь сделать! Искупить свою вину. Когда-то надо начать.

Он погладил ее по руке. Ему хотелось, чтобы его прикосновение, как и ее, тоже было похоже на дуновение ветра. Но передумал. И снова положил свою руку на ее. Так она и осталась там лежать.

— У меня нет капитала, чтобы вложить в эту новую верфь, но я еще жив. Вот только зрение, к сожалению, подкачало. — Он посмотрел ей в глаза. — Кто знает, как все сложится. Но если тебе наскучит Страндстедет и ты вернешься домой… тогда, Дина, я хочу, чтобы мы спали вместе. Что скажешь?

Она не двигалась. Он видел ее как в тумане, потому что она сидела слишком близко к нему. Но ее рука под его ладонью была неспокойна. Сегодня она была без перчатки.

Дина медленно начала рассказывать. Сперва он ничего не понял. Она говорила о какой-то комнате. Наконец до него дошло, что она говорит о своем жилище в Берлине. В ее окно были видны большие деревья.

Наверное, ей хотелось чем-то поделиться с ним, он не помнил, чтобы она любила рассказывать. Во всяком случае, она никогда не говорила так долго подряд.

Напротив через улицу жил маклер по недвижимости. Очень смешной, он словно не отдавал себе отчета в том, что происходит вокруг него. И не понимал, что ему говорят. Совсем как она. Его родной язык был польский. Этим, наверное, и объяснялись его странности. Но он был безупречен. Считалось, что он скупой, однако она никогда не замечала у него такой черты. Это были обычные сплетни.

И пока Дина рассказывала, Андерс вдруг понял, но не того человека в Берлине, а самое Дину. Понял, каково там приходилось ей, всем чужой.

Она говорила о реке, и Андерс сразу догадался, что это не обычная река. Он хотел спросить ее название, но не мог перебить Динин рассказ о бесконечном потоке, бегущем между двух берегов. Всегда между двух берегов. Не так, как у них дома, где по другую сторону моря был горизонт. Это непостижимо. Вода, приговоренная течь между двух берегов!

Она говорила о деревьях. Высоких, шелестящих деревьях, шелест которых можно было принять за шум моря.

Несколько раз в ее рассказе возникало то одно, то другое, о чем ему хотелось бы расспросить поподробнее. Но об этом нечего было и думать. Рассказ продолжался, и вопросы исчезали.

Говоря о деревьях, Дина осторожно заговорила о том человеке. О маклере, рассказ о котором она хотела навязать ему еще в конторе при лавке. С которым она жила? Что там было?

Из ее рассказа Андерс понял, что тот, кто уезжает и встречает дерево, легко оказывается под его ветвями. Не потому, что им движет страсть, а только потому, что дерево стоит и дарит свою тень именно тогда, когда человек больше всего в этом нуждается.

При взгляде на Дину Андерса охватила непонятная слабость. Ее окутала белая пелена. Что это было: свет с моря? Или болотный туман в его собственной голове?

Да не все ли равно! Ведь он знал, как она выглядит. Как изгибаются ее губы, произнося слова. Как трепещут ноздри, когда дыхание выдавливает слова наружу. Ресницы, падающие на щеки. Господи, сжалься над стариком! А ее шея!

По-прежнему гладкая и крепкая, хотя возраст и оставил на ней свои метки.

Рука Дины все еще лежала под его ладонью, а она сама рисовала ему одну картину за другой. На них была и она сама. И зеленые берега. Наконец она произнесла название реки: Шпрее. Крыши домов тянулись, насколько хватал глаз. Их было куда больше, чем в Бергене. А трубы! Сосчитать их не смог бы никто.

И непостижимым для Андерса образом все эти годы исчезли. Проклятые годы одиночества и тоски, когда он жил в Рейнснесе, как морской призрак.

Она будто и не уезжала. Мало того — даже до ее отъезда ему не всегда было так хорошо с ней. Но какое это имеет значение, если она здесь? Вопросы и ответы не нужны тому, кто давно уже понял, что жизнь длится только от минуты до минуты.

Его час был сейчас и здесь. Они сидели на скамейке возле флагштока и вместе поехали за море, и там, миновав устья широких рек, оказались в большом городе, где говорили на чужом языке.

Поэтому он сидел не двигаясь, и людские пересуды заботили его не больше чем укусы комаров. Пусть себе пищат. Мужчина не должен обращать внимания на такие пустяки. Он и не обращал.

Ибо что люди, видевшие только грязь да комаров, знали о самом важном? Если они считали годы, когда ее здесь не было, то они не знали ничего. Ни о рассказе, который она подарила только ему, и никому другому. Ни о странном слове «любовь», которым он когда-то владел, но потерял. И которое обрел вновь, не приложив к этому ни малейших усилий.

Его преданность, которой он не мог скрыть, не оставила ее равнодушной. Рассказывая, она все крепче прижималась к нему. И невольно взяла его за руку, когда заговорила о музыке в Берлине. Об оркестрах и опере.

И хотя Дина знала, что из музыки он знает только то, что она давным-давно играла ему, она сказана, что вечером хочет сыграть ему одно произведение, она уверена — ему понравится. И он уже на всю жизнь запомнил, что она назвала это произведение Wiegenlied[9], а звали композитора Иоганнес Брамс. Он хотел спросить, что значит Wiegenlied, но не решился прервать ее рассказ.

И пока Андерс слушал ее голос, кровь побежала у него по жилам, но не так, как обычно, только поддерживая в нем жизнь, а как река Шпрее между двух берегов. Как мощная сила, знающая свою цель. Единственную цель между этих двух берегов.

Оставалось только изгнать морского призрака.

С тех пор как Дина вернулась домой, они обедали поздно, как в старые дни, в праздники или когда принимали гостей. В тот день Андерс пришел в буфетную и отвел Бергльот в сторону:

— Будь добра, разложи сегодня мою кровать! И принеси две перины и побольше подушек!

Бергльот и бровью не повела. Только кивнула. И сделала реверанс, сложившись, как ножницы при стрижке овец. Но с Анной она не сдержалась.

— Фру Анна, — прошептала она, как только подвернулась удобная минутка. — Фру Анна! Андерс просил принести ему две перины и разложить его постель.

Анна с пониманием кивнула, словно Бергльот предстояло проделать чрезвычайно важную работу.

— Очень хорошо, Бергльот! Очень хорошо!

Глава 6

Стине с Фомой приехали в Страндстедет, чтобы сообщить Ханне о дне своего отъезда. Но Ханна и слышать не хотела об этом. Америка! Они там погибнут! Их могут ограбить, изувечить! А то чего и похуже.

Она-то удачно вышла замуж, и у нее есть все, что нужно. Но Уле и Сара? Что будет с ними?

— Они поедут с нами, — сказала Стине.

Фома пошел взглянуть на место, где будет строиться верфь, Ханна и Стине остались в гостиной одни.

— Неужели вы уедете от меня! — вздохнула Ханна.

— Я просила тебя поехать с нами, когда мы решили, что уедем. Тогда ты была еще вдовой. Я хотела, чтобы вы с Исааком…

— Тогда я не была готова уехать так далеко.

— А если бы не Олаисен? Ты бы поехала с нами? Ханна заплакала.

— Ты могла бы найти там свое счастье. Стать свободной!

— От чего свободной?

Стине не отвечала так долго, что Ханна снова спросила:

— От чего свободной, мама?

— От Олаисена! — прошептала Стине.

Она стояла и складывала льняные полотенца, которые наткала для Ханны.

— Мама, он спас меня от бедности. Он единственный, кто захотел видеть меня свободной.

— Было время, когда я думала, что ты останешься в Рейнснесе. В большом доме…

— Почему ты так думала? — Ханна всхлипнула.

— У него это было написано на лице.

— У кого?

— Ты сама знаешь, зачем называть имя.

— Обычная мечта бедняков.

Стине опустила глаза. Вдруг она отбросила полотенца в сторону и села на ближайший стул.

— Вениамин должен был жениться на тебе! — громко сказала она и в испуге огляделась по сторонам.

— Чепуха!..

— Я и сейчас так думаю! Вы должны были пожениться. А теперь вы оба несчастны. Я же вижу! Ты снова беременна, а у него так и нет детей. Эта… эта Анна может только играть на пианино и мечтать.