Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

Но только сегодня, июля тринадцатого, прибыл на Москву посол из Крыма. Дьяк Курицын поспешил к государю. Сведав через Данилу Константиновича, что великий князь по обычаю пошел в опочивальню свою отдохнуть после обеда, побежал дьяк за ним следом. Не успела еще дверь затвориться за государем, как Курицын подоспел к опочивальне. Иван Васильевич, слыша, что бежит за ним кто-то, приостановился на пороге. Увидев дьяка своего, запыхавшегося, но сияющего радостью, он весело приветствовал его и пригласил к себе.

– Сказывай, Федор Василич, – говорил он неторопливо, – садись поближе ко мне и сказывай!

– Кокос шурина своего Исупа прислал, тоже евреина. Ночесь пригнал он с купцами кафинскими. Тут на Москве у знакомцев своих на гостьбу стал Исуп-то.

– А сей часец где он?

– У тобя в передней, государь.

– Веди его в трапезную мою да вели Данилушке угощенье, как для служилых царевичей, изготовить почетное.

Когда Курицын выходил, государь не выдержал и спросил:

– С чем он приехал-то?

– Ханский ярлык привез, грамоту князя Мамака да письма Кокоса…

– Добре, добре, – с веселой усмешкой молвил Иван Васильевич, – ну, иди, и яз вборзе буду в трапезной. Прием-то будет тайный.

– Разумею, государь…

Когда великий князь вошел в трапезную, там уж все его ожидали, стоя перед входными дверями. Принимая низкие поклоны, Иван Васильевич, не задерживаясь, подошел к красному углу и сел за стол под образами.

Оглядев присутствующих и увидев дьяка Курицына, дворецкого Данилу, начальника своей стражи Ефима Ефремовича, стремянного Саввушку да несколько наиверных слуг, государь милостиво улыбнулся. Обратясь к Исупу, одетому по-итальянски, как одеваются купцы венецианские, но с пейсами и в ермолке, он приветливо спросил:

– Добре ли дошел?

– Дай Бог тобе, государь, жить сотни лет! Милостью Божьей дошел добре, – перевел Курицын слова Исупа, сказанные на итальянском языке.

Евреин же после сего поклонился великому князю и, встав, сказал через переводчика:

– Хан Менглы-Гирей жалует тобя в ответ на челобитную твою грамоту. Хочет он иметь с тобой такую дружбу и братство, какие у него есть с Казимиром, королем польским.

Исуп снова поклонился великому князю и, передавая дьяку Курицыну ханский ярлык, молвил:

– Все сие в ярлыке сказано, и есть на нем печать и подпись хана.

– Истинно все так, – подтвердил Курицын, осмотрев ярлык.

– Сия же грамота, – продолжал Исуп, доставая другую грамоту, – от князя Мамака, наместника ханского в Кафе, который, в угоду зятю моему Кокосу, радеет за тобя, государь, пред лицом Менглы-Гирея для-ради докончания против ворогов Москвы и Крыма, дабы вороги Москвы были ворогами Бахче-Сарая, а вороги Бахче-Сарая – ворогами Москвы. Токмо сие тайно хранить надобно до времени и от короля, и от хана, и от султана. Исуп с поклоном передал эту грамоту дьяку Курицыну и продолжал: – Есть еще у меня в столбцах письма зятя моего, которые писаны по-еврейски. Письма сии велики и долги, а без меня, мыслю, на Москве их прочесть некому. Как же, великий государь, с сим прикажешь?

– Ты повестуй мне, – милостиво молвил великий князь, – о всем писанном кратко, о сути дела. После же переведи все дьяку моему Курицыну по-фряжски, а он сие запишет по-русски. Более же писем мне по-еврейски пусть Кокос не пишет, а токмо по-фряжски или по-татарски…

Исуп почтительно поклонился и продолжал:

– Кокос молит Бога о многих годах жизни твоей и доводит: все, что от сил его, ума и хитрости зависит, все он изделал, дабы склонить хана на вечный братский союз с Москвой. В письмах сих хазрэт Кокос день за днем повестует, как шли у него дела и беседы с князь Мамаком и с самим ханом Менглы-Гиреем. Наиглавно же в сих письмах то, что при всех трудностях дело подвинуто вперед и есть у зятя моего упование благополучно учинить с ханом угодное тобе докончание.

– Пусть так и будет, – сказал великий князь. – Федор Василич, прими письма, уговорись с Исупом о днях и часах, а потом прочтешь мне все, что тут написано. Сей же часец перескажи ему свои слова по-фряжски.

Государь обратил лицо к Исупу и произнес:

– Спасибо тобе за добрые вести. Передай поклон мой Кокосу, скажи ему, что яз буду много его жаловать и казной и многими выгодами торговыми. И тобя пожалую. Без моего жалованья из Москвы не отъедешь.

Через три дня после того как Исуп выехал в Кафу с большими дарами и для зятя своего Кокоса и для князя Мамака, в Москве случилось несчастье. Июля двадцатого, на Илью-пророка, что грозы держит, загорелось в третьем часу ночи на посаде, у церкви Воскресения-на Рву, и горело всю ночь и на другой день до обеда. Множество дворов погорело, церквей одних более двадцати пяти сгорело. Огонь пошел по берегу до церкви Воздвижения, что на Востром конце, и по Васильевскому лугу да по Кулишку. Вверх же от церкви Воскресения огонь пылал вдоль всего рва, а оттуда через Димитровскую улицу опять до Кулишки дошел.

Звон набатный всю Москву пробудил. Буря поднялась великая: метало пламя по воздуху за восемь дворов, а с церквей и хором верхи срывало. Посад же весь криком гудел, ибо горели многие живьем – и люди, и кони, и коровы, и овцы.

Горожане московские облепили все башни и стены кремлевские, а зарево так было сильно, что будто днем их всех видно, будто у костра стоят великого и страшного. Не только на стенах слепит и жаром палит, но и внутри града истомно. Хоть ветер и тянул от Москвы, а не на Москву, все же многие кровли деревянные или соломенные тлели и во граде, а в иных местах даже пламенем полыхали.

Иван Васильевич, как и на всех пожарах, со стражей своей и со многими детьми боярскими скакал по всему граду, поспевая ко всем местам, где занимался огонь, гасил водой, а где залить нельзя уж было, разметывал мелкие постройки целиком или срывал затлевшие кровли с хором и с церквей деревянных.

Только с рассветом буря стихать стала, но спать никто не ложился: жар столь еще силен был, что огонь таился повсюду и каждый миг грозил разгореться. Лишь к обеду пожарище потухать стало, и курилось все только горьким дымом, ибо на посаде и гореть-то почти уж нечему было.

Государь, усталый, измазанный сажей, в закопченной и рваной одежде, возвращался в свои хоромы вместе с любимым своим стремянным. Но борьба с огнем все еще волновала великого князя, лицо его светилось радостью.

– Все ж Кремль отстояли, Саввушка! – весело крикнул он стремянному.

– Истинно, государь, – подтвердил тот, но грустно добавил: – Токмо народу-то сколь погорело, да скота, да именья всякого.

Тень на миг набежала на лицо государя, но, бодро тряхнув головой, он молвил:

– При пожарах, как и в бою, без того не бывает. Огнем и мечом нас за грехи Господь наказывает.

Снова, как уж много раз то бывало, стучат вокруг Москвы топоры, снова рубят хоромы, избы и церковки деревянные в посаде за Москвой-рекой. Гонят по воде плоты из бревен к посадскому берегу. Лодки с кирпичом для печей, слюдой, гвоздями и свинцовыми переплетами к оконным рамам церквей и хором переплывают от московского берега в разные концы посадские. Перевозят товар и на телегах. Приплыло, приехало и пришло сюда множество плотников, печников и всяких других умельцев строительного дела.

Шум и гам с утра до ночи на строительстве, и тут же торговля бойкая съестными припасами: хлебом, пирогами, мясом, рыбой, маслом, овощами, молоком, крупами и прочим. Наскоро кругом выросли балаганы с напитками: медом, сбитнем, квасом, пивом, брагой, бузой и водкой.

Слушая отдаленный гул, стук, грохот и шум строительства и крики с базара, Иван Васильевич сидел в своем покое у открытого окна и беседовал с дьяком Курицыным в ожидании раннего завтрака.

– Сколько мы ни строй, – молвил великий князь с досадой, – токмо новые костры готовим.

– Придет время, государь, – возразил Курицын, – исполнится хотение твое: из камня да из кирпича все будет.

Громкий конский топот заглушил слова дьяка: три конника во главе с начальником караула от ворот княжого двора во весь опор подскакали к черному крыльцу государевых хором.

– Вестник! – молвил взволнованно великий князь, выглянув из окна. – Федор Василич, вели Даниле Костянтинычу вестника сюда звать.

Дверь отворилась без стука. Из-за нее выглянул дворецкий.

– Прости, государь, – молвил он, – вестник тут спешно от князя Ивана Стриги. Пущать к тобе?

Государь утвердительно кивнул головой. Данила Константинович, войдя в покой, пропустил вслед за собой вестника и начальника караула при княжих воротах.

Едва вестник успел помолиться и поздороваться с государем, как великий князь резко спросил:

– Где князь Иван?

– У бродов, государь, меж Коломной и Каширой.

– А князь Холмский?