Добро Наказуемо - Анатолий Отян

— Хорошо, а Вы, дайте команду никого в зал не пускать.

Раевский вышел на сцену и произнёс:

— Спасибо, товарищи! В знак благодарности за ваше тёплое отношение к моему творчеству, выразительно показанное вашими аплодисментами, даже не считаясь с риском получить свои галоши позже, я почитаю ещё.

— В зале засмеялись и вновь зааплодировали.

И он под барабанную дробь стуков в закрытые двери начал читать стихи, и к удовольствию оставшихся, читал ещё с полчаса. Он забыл бы эту историю, но в восьмидесятых, на одном из съездов, делегат из Украины напомнил ему об этом случае.

Но сейчас была совсем другая ситуация, и Раевский, поклонившись ушёл со сцены. Несколько раз он выглядывал из-за кулис, но зал опустел полностью. Не пришла*она* и за кулисы.

Раевский ужасно расстроился, и когда подошли друзья Марка с выпивкой и закуской, они сначала выпили в гримуборной, а потом поехали в гостиницу, где остановился Раевский, продолжили в ресторане, и закончили в его трёхкомнатном номере. Раевский давно так не напивался, но настроение ему пьянка не исправила, и он всё время жаловался собутыльником на какую-то женщину, что не пришла и не осталась.

— Да не переживай, Володя, из-за какой-то бабы. Мы тебе сейчас привезём такую ципочку, что оближешься.

— Дурак, ты Мотя, мне никто уже не нужен. Мне*она* нужна.

— Кто дурак, да я знаешь…

— Успокойся, Мотька, тебя пригласили с таким человеком поужинать, а ты… — пытался урезонить приятеля Марк.

Наконец, Раевский почувствовал, что переполнен и сказал:

— Пошли вы все в жопу, а я пошёл спать. Извините за компанию!

— Хорош адресок ты нам указал, поэт, — и продолжал уже вдогонку уходящему Раевскому, — Но мы тебя великодушно прощаем. Евреи народ мирный, да и шуметь в гостинице нельзя. Уже поздно.

— А чего евреи? Я не еврей. Я узбек, — гордо заявил один из приятелей.

— Ты, Узбек, на себя в зеркало посмотри, узбек он.

— Подумашь, зеркало. Моя мама еврейка, зато папа узбек.

— Чё, она у него в гареме жила? -

— Каком гареме? Она только третьей женой была, отец говорил, что самая любимая.

Компания покатилась со смеху.

— Ну и брехун, ты Узбек — прошлый раз говорил, что четвёртой женой была. Ну да хрен с тобой.

Дверь открылась и Семён шагнул в коридор. И тут произошло неожиданное. Семён увидел в метре от себя направленный на него пистолет и возглас:

— Halt! (Стоять!)

Сотни, а может и тысячи раз он с разными напарниками, отрабатывал это упражнение в кировоградской десантной бригаде. Сейчас, ещё не слыша дальнейшего восклицания: "Polizei!", — и не видя протянутого удостоверения, десантник, младший сержант Котик, мгновенно отреагировал (как учили): захват, бросок и угрожавший ему человек летит через него, своими ногами разбивая электрическую лампочку в коридоре и вылетая из квартиры в открытую дверь, шаг вперёд — и новая угроза, но удар левой ногой в пах противнику, а правой удар кулаком в челюсть и бросок в сторону от третьего, бросившегося на него человека. Прогиб, в руке табурет, бросок, но противник успевает от него увернуться. Громкий окрик по-русски:

— Стоять, Котик! Полиция.

В конце комнаты, у окна стоит человек с пистолетом, направленным Семёну в грудь. У Котика был на такой случай приём ухода от выстрела, но он очнулся. И, наверное, благодаря русской речи.

— Руки вверх, стреляю без предупреждения.

Семён успел увидеть перепуганного насмерть Соколова, сидящего на диване и больше он ничего не помнил. Очнулся он от того, что ему плеснули в лицо водой, а может и от нашатыря, потому что слышался запах аммиака. Лежать на полу было неудобно, болел затылок и руки за спиной, по всей вероятности, в наручниках. Правый глаз был прикрыт, наверное, заплыл от удара.

— Aufzustehen! (Встать!)

Семён попробовал встать, но всё тело заныло.

— Меня что, били? — спросил он по-русски и получил ответ:

— Нет, гладили. Благодари Бога, что не пристрелили. По инструкции должны были, — объяснил Гартнер, русскоговорящий полицейский, наверное, выросший в России, — встать можешь?

— Попробую, — и превозмогая боль повернулся набок, стал на колени и поднялся.

— Выходи!

Идя по коридору, он видел перепуганные лица людей, выглядывающих из дверей. В лифт его завели двое полицейских в форме и с автоматами, поставили лицом к задней стенке и приказали не двигаться, иначе будут стрелять. Прямо у подъезда его ждал полицейский джип, и рядом стоял ещё один полицейский с автоматом и второй держал поводок с привязанным на нём громадной овчаркой.

Семён сейчас всё фиксировал. На анализ своих действий и действий полиции у него не было ни сил, ни времени. "Вот это залёт! Будет теперь у мена время обо всём подумать. Как доложить Вере, почему меня нет. Плохо, если она позвонит Соколову, но у неё, кажется, нет его номера телефона" — думал Котик, сидя в зарешеченном джипе с мигалками. Он не представлял, что с ним будет дальше, в голове был полный сумбур. Его привезли в КПЗ, завели в крохотное помещение с сидением, крючками для одежды, сняли наручники и приказали раздеться. Из этой комнатушки он вышел голый через другую дверь, очутился в просторной душевой. Нажал на красную кнопку и пошла тёплая вода. Хотел сделать погорячей, но только увеличилось давление. Мыло не нашёл, зато были кнопочки и на них надпись, что это шампунь, а на второй жидкое мыло. Помывшись, дёрнул дверь, через которую зашёл — закрыто. Другая дверь завела его в комнату с зеркалом за толстым стеклом, с умывальником и унитазом в углу. На вешалке висела новая белоснежная рубашка, выглаженные брюки на резинке, майка, трусы, носки и туфли на резинках. К удивлению Семёна, всё ему подошло.

— И когда они меня успели обмерить? — вслух сказал Семён.

Вода немного облегчила боль, глаз почти не видел. Он посмотрел в зеркало и ужаснулся синяку на пол-лица. Дернул двери, они оказались закрытыми. Сел на скамейку, дверь открылась, человек в непонятной форме, видимо надзиратель, повёл его по коридору с облицованными белым кафелем стенами и полом с прорезиненном покрытием.

— Это чтобы я если упаду, не сломал бы чего-нибудь, — улыбнулся Котик.

Его завели в большую комнату, в которой сидели три человека в белых халатах, наверное, врачи. Надзиратель приказал раздеться, а сам остался стоять у двери. Один врач подошёл к Семёну, потрогал и приподнял больное веко. Семён чуть отшатнулся от боли.

— Da? schmerzt? (Что, болит?)

— Ага, ja, ja!

Врач что-то говорил сидящим за столом коллегам, а те писали.

Затем команды: повернись, нагнись присядь, подними руки и т. д. Всё как на медкомиссии в военкомате, только тщательней и дольше осмотр.

После медосмотра его завели в столовую и предложили выбрать себе еду самому. Семён подумал, что попал в лучшую, закрытую столовую для чиновников. Несколько салатов, мясные блюда, соусы на выбор. Семён взял себе куриную ножку, салат из редиски, кофе и булочку. Когда он покушал, то спросил надзирателя:

— Извините, пожалуйста, мне нужно сообщить домой, а то там будут волноваться.

Надзиратель его подвёл к телефонной будке и проинструктировал:

— Через три минуты телефон автоматически отключится. Связь только в пределах Германии. Звоните.

Семён набрал домашний номер, и только пошёл гудок, Вера схватила трубку, наверное сидела у телефона.

— Алё, алё! — крикнула торопливо Вера, — это ты, Сеня? Я уже волнуюсь.

— Слушай меня внимательно и не перебивай.

— Хорошо.

— Я влетел в халэпу. Рассказывать какую нет времени. Я в полиции.

Позвони Панайоти, чтобы работали пока без меня. В красной папке лежит Rechtsschutzversicherung — адвокатская страховка, зелёная первая страница. Поищи мне адвоката, желательно с русским языком. Я по возможности позвоню. Никаких действий не принимай и никого ни о чём не расспрашивай. Всё будет в порядке. Рите скажи, что папа в командировке…, — в трубке раздались гудки.

Семёна завели в комнату с решёткой на окне. Она ничем не отличалась от гостиничных одноместных номеров в Союзе, может только отсутствовал шкаф и унитаз был за прозрачным пластиком.

— Распорядок и правила поведения прочитайте, — сказал охранник, указал на табличку с текстом и вышел.

Подъём в семь, завтрак в восемь, и дальше всё почти, как в армии, и свет выключают в одиннадцать. Телевизор висел на стене, и его удобно смотреть и лёжа. Семён включил программу Евро-спорт, но смотреть одним глазом было плохо, он выключил телевизор, закрыл глаза и отключился сам. Ночью проснулся и первое мгновение не мог сообразить, где он находится, но вспомнил вчерашние события, и сон мгновенно улетучился. Открыл глаза. В комнате, а вернее в тюремной камере, горел ночник. На душе стало омерзительно и страх неизвестности обволок душу. Семён даже задрожал, но сказал себе:

— Не трусь, Котик. Держи себя в руках. Ничего страшного не произошло. Ну, отсидишь пяток лет…