Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем чукча извлек из туши селезенку и печень и положил сзади на сани между мешками с ячменем, добавил к запасам. Нож вернул, сел впереди, связал себе ноги, и мы погнали. Места, по которым мы ехали, были в тех краях самыми подходящими для передвижения на оленьей упряжке. Мы нигде не встретили препятствий, не застряли во льду, не оказались перед обрывами, не увязли в снегу, скользили без задержек. Не зря я прочел больше двадцати книг об исследовании северных просторов. Книги мне подбирал библиотекарь-чеченец, умный и сообразительный был человек, но ни о чем не догадывался. Потому, наверное, что заключенный, которому оставалось немного до окончания срока, находившийся в таких условиях, как мои, и помышлявший о побеге, должен был казаться сумасшедшим. Сначала-то он удивлялся: «Странный ты человек, кроме тебя, таких книг никто не читает», – но только и всего.
В особенности мне пригодилась одна книга, написанная в тридцатых годах каким-то Говорухиным. Она была написана для геологов, и хотя все карты из нее были вырезаны, потому что в лагере было правило удалять карты из книг, в ней были описаны даже маленькие холмики, автор давал советы по безопасному и быстрому передвижению по этому району. Этот Говорухин, оказывается, провел здесь семнадцать лет. В душе я думал: ну не глупец ли человек – по своей воле жил в таком краю, да еще так долго. Но, конечно, был ему благодарен.
На пятый день побега стало очевидно: чекисты нас не догонят. Чукча пересчитал мешки с ячменем, оставалось только семь. Выхода не было, утром в сани он впряг семь оленей. Оставленные олени погнались за нами, затем постепенно отстали, под конец было видно только одного, он не терял надежды, мчался изо всех сил. Чукча постоянно оглядывался назад, когда и тот исчез из виду, я увидел, что он вот-вот заплачет. Ночью, когда я спал, он, приподнявшись, собрался было укусить меня. Хорошо, что я проснулся и успел отдернуть голову, а не то он откусил бы мне нос, у него были крупные, здоровые зубы. Я взял и повернул его головой к моим сапогам.
Чукчи жили скотоводством, имели право ношения винтовки и считались хорошими охотниками. Если кому-нибудь из них везло и удавалось убить или поймать беглого арестанта, то он получал в награду от правительства пятьсот рублей. Это были немалые деньги, и они с большой охотой помогали чекистам. Заключенные всегда говорили о них с презрением.
Теперь мы двигались на юг. После того, как я начал есть медвежью печень, голова больше не кружилась; я ломал печень и селезенку ножом – так они обледенели. Кусочек таял во рту, и ощущался вкус крови. Чукча в день раз пять звал меня: «Печень!» Я откалывал и давал ему.
Через две недели после побега мы попали в буран. Чукча по небу догадался, что погода портится, и сказал, что надо делать. Мы остановились у маленького пригорка. Он расположил оленей вокруг саней и связал. Затем мы легли в сани и накрылись шубами. Буран длился три дня, мы потеряли двух оленей, они замерзли и не смогли двигаться дальше. Мы продолжили путь почти с той же скоростью, но сани будто потяжелели, и олени быстрей уставали. Через три дня впереди над пригорками я с радостью увидел очень светлое, почти белое облачко и сказал чукче: «Сейчас мы приедем в такое место, где олени смогут пощипать травку, а мы здорово согреемся». Наверное, он посчитал это глупой шуткой и ничего не ответил.
Спустя час мы въехали в небольшое ущелье, в ущелье стоял туман, из-под земли на каждом шагу били кипящие источники, подножия склонов вокруг были покрыты очень низкой травкой и зеленым мхом. Чукча повернулся ко мне и взглянул с удивлением. «Я – ясновидящий», – сказал я ему. Он не ответил, по-моему, он должен был поверить этому, другого объяснения у него не было. Он высвободил ноги и распряг оленей. Олени почти бегом налетели на покрытые мхом склоны, там они и паслись.
Пар, превращавшийся в туман, мешал мне, и все же я смог насчитать до девяноста гейзеров, хотя, конечно, их было намного больше. Вода из источников собиралась в одном месте и текла к выходу из ущелья. Там ее уже покрывала ледяная корка. Я вспомнил о пещерах, где текла поразившая меня теплая река.
Мы тщательно сложили шубы и спрятали в брезентовый мешок. Потом чукча разделся и лег в теплую лужу, он был кожа да кости.
– Сколько тебе лет? – спросил я.
– До сорока считал, потом бросил, а после того много времени прошло, Сталин тогда жив был.
Мы пробыли в ущелье три дня. За это время наша одежда вся промокла от горячего пара. На четвертое утро чукча насобирал мха и плотно уложил в мешки. Мешки сложил на сани и перевязал веревкой. Затем в задумчивости покачал головой, сжал рукой полу рубашки, между пальцами просочилась вода.
– Замерзнем, – сказал он.
Я показал на брезентовую сумку:
– Поди открой.
В сумке была сложена сухая одежда, брезент не пропускал пара.
– Возьми что понравится, – сказал я.
Он выбрал подбитые ватой штаны, влез в них и перевязал веревкой у подмышек, надел два шерстяных свитера, шапку. Шапка оказалась мала, у него была крупная голова.
– Отвратительный запах у этой одежды, да ничего, теплая, – он был доволен.
– Поднимайся на сани и свяжи себе ноги.
Старую одежду он отжал и сложил:
– Если жив останусь, пригодится. – Надел шубу и залез в сани.
Я дождался, пока он свяжет себе ноги, затем положил винтовку и сменил одежду. Перемена одежды почему-то подняла мне настроение.
Как только мы выехали из ущелья, нас захватил снежный вихрь. Все те дни дул ветер. Иногда из-за снега ничего не было видно, но мы не останавливались, продолжали путь. Потом началась тундра, мы все ехали, ехали и на двадцать восьмой день побега выехали в свободную зону. Ячмень и мох закончились, чукча выбирал места, откапывал из-под снега засохшую мятую траву и кормил ею оленей. На это уходило много времени. Олени отощали, еле тянули сани. И наши запасы подходили к концу. Но вот показалась автомобильная
