Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

Я сошел с саней.

– По всем правилам сейчас я должен пустить тебе пулю в лоб, – сказал я чукче. – Но я не сделаю этого. – Достал из рюкзака три консервных банки и протянул ему: – Возьми-ка.

Он взял и взглянул.

– Там золотого песка кило двести грамм, ты это заслужил.

На лице у него было удивление.

– Восемьдесят рублей возвращаю, тебе этого хватит, чтобы вернуться домой, мне дальше ехать, поэтому я забираю твои сто рублей. Ты можешь найти в деревне милицию и донести на меня, но если меня арестуют, ты потеряешь золото, оно с завода украдено. Так что хорошенько подумай, прежде чем решишь.

Когда я прошел десять шагов, услышал звук щелкнувшего затвора и остановился, но я знал, что ружья пусты, патроны были у меня в кармане. Чукча улыбнулся и махнул мне рукой. Трудно сказать, что он хотел сделать, просто проверил ружье или подумал: «Раз мне столько золота дал, у самого-то сколько будет», – и хотел выстрелить. Как бы там ни было, это не имело значения, я надеялся, был почти уверен: он не донесет на меня. Я вышел на автомобильную дорогу и оглянулся назад, олени брели в сторону села. Достал из кармана патроны и выбросил.

Через полчаса меня догнал грузовик, я поднял руку, за рулем сидел молодой парень.

– Тебе куда? – спросил он.

– На Урал.

– Это далеко, мне там делать нечего.

– Потом пересяду на другую машину, – сказал я.

– Поднимайся, – и я поднялся.

– Как сюда попал?

– У геологов работаю, чукчи привезли на санях, – ответил я.

Мы долго ехали, по дороге в основном встречались грузовики и «Виллисы», в кузовах почти каждого грузовика стояли мужчины и женщины с покрасневшими от мороза лицами, это были уже русские.

26

Вечером мы въехали в маленький городок.

– Я приехал, – сказал мне водитель и дал совет: – Завтра с утра пораньше отправляйся на автостанцию, а то билетов может не быть – потеряешь день, придется ждать до следующего утра.

Я заплатил ему два рубля и вышел из кабины возле мебельного магазина. В витрине магазина стоял зеркальный шкаф, из зеркала на меня смотрел седой молодой человек с бородой, испуганным и напряженным выражением лица. Это было плохо: это вызывало подозрение и излишнее внимание. Я попытался улыбнуться, но не получилось – я жалко, а точнее сказать, как-то болезненно скалил зубы.

Я нашел парикмахерскую и побрился. Напротив парикмахерской была столовая, я заказал борщ. Пока ел, вспомнил Мазовецкую, потом Манушак и, наконец, начал думать о Хаиме. Как же он за три года не смог выкроить времени, не приехал и не повидал меня. Я был в обиде, но что поделаешь? Так или иначе, кроме него, у меня не было близкого человека, которому бы я доверял и на которого мог положиться.

В маленьком теплом зале ожидания автостанции не было ни души, но я не решился там остаться: «Как бы легавые не увидели, могут подойти, попросить документы». У старой женщины я узнал, где находится баня, пошел, но опоздал, она закрывалась. Недалеко от бани стоял наполовину отстроенный дом. Зашел туда и спрятался в стружках позади сложенных в ряды досок. Через четыре-пять часов я проснулся от мороза. В санях не было так холодно, мы с чукчей согревали друг друга.

Я потер колени, немного подождал и отправился на станцию. Там уже собирался народ. Автобус заполнился, и мы тронулись. Я сидел сзади у окна и почти всю дорогу спал. Вечером из окна увидел маленький аэропорт. На обледенелом поле стояли три двукрылых самолета. Не знаю, как теперь, но тогда при перелетах на небольшие расстояния паспортов не требовали, были бы деньги – покупай билет и лети, вот и вся недолга. Я крикнул водителю:

– Стой, схожу, – и сошел.

На краю поля стояло одноэтажное здание. Там было всего десять пассажиров.

– Три дня тут сижу, – сказала мне пожилая женщина, – но теперь, говорят, распогодится, наверное, скоро полетим.

Нам пришлось ждать до следующего вечера, а затем мы пролетели девятьсот километров на юг и приземлились в довольно большом аэропорту. В зале ожидания было много народу, здесь я чувствовал себя намного спокойнее и просидел в кресле до рассвета. На другой день двенадцать часов ехал на автобусе, и в конце концов показались огни города, вроде бы город назывался Весёловка, здесь начиналась железная дорога. Было уже за полночь, когда я пришел на вокзал, до отхода последнего поезда оставалось десять минут, купил билет, поднялся в вагон, нашел свое место, и поезд тронулся. Мне приходилось слышать от заключенных, что лучше всего беглец чувствует себя в поезде.

Вспомнил это, и перед глазами встал таракан, которого вот-вот пришлепнут ботинком, он изо всех сил ползет к щели в стене, если успеет, то жив и спасен. Я тяжело выдохнул, мое дело было куда хуже, не видел я нигде такой щели.

Ночью в поезде мне приснился Колыбельная, тот самый, который мне тогда три грамма золота подарил. Будто бы я в Ленинграде, прогуливаюсь по набережной Невы и вижу сидящего на парапете человека с растрепанной бородой, одетого в драный ватник и штаны. Подошел поближе, узнал и остановился:

– Как ты?

– Как? Я мужик, по-мужски и живу.

– Помнишь, ты три грамма золота мне добавил? Теперь я хочу вернуть тебе за это килограмм, – я снял сумку и поставил на землю.

– Шуба, что на тебе надета, – моя.

– Ну конечно, брат, о чем разговор, твоей будет, верну, – я начал снимать шубу.

– Не хочу, ни этой шубы не хочу, ни золота, воротит меня от него.

– А чем же мне тебя уважить?

– Хочешь уважить, поставь свечу в церкви за упокой моей души.

Вот такой сон приснился, видел все как наяву.

На второе утро меня разбудил проводник: «Приехали». В вагоне уже никого не было, я взял сумку и пошел к выходу. Как только спустился на платформу, увидел вдалеке купол церкви и задумался. Я знал, что Колыбельная был уже мертв, встретил в лагере вышедшего из преисподней заключенного, который рассказал мне его историю: «Ногу сломал, еле добрался до костра, потом лежал возле дров и пел, три недели так пролежал, еды у него не было, только воду пил, лежал, пел и смерти дожидался, и в конце концов умер».

В здании вокзала было расписание поездов, скорый поезд на Урал отходил в одиннадцать