Господь, мы поднимаемся - Николай Петрович Гаврилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С какой-то деревянной жестокостью женщина с подрисованными бровями ударила подростка тыльной стороной ладони по лицу. Удар был настолько сильным, что звук пощёчины был слышен по всему помещению бани. В следующий момент женщина стащила с него через голову грязную тунику, он оказался голым, с белой кожей, от загара темнело лишь лицо и руки, а затем прижала его руки к бокам, показывая, как надо стоять.
– Смирно. Вот так, – пояснила служанка, бросив быстрый взгляд на пожилого лекаря.
Мальчик застыл, как она показала. Его губы онемели, из носа потекла струйка крови. Руками было не утереться, руки сами собой застыли по швам. Чтобы не капало, он задирал голову вверх. Лекарь брезгливо взял его за подбородок, повертел из стороны в сторону, растянул пальцем губу, обнажая дёсны. В глазах мальчишки стояли слёзы, он непрерывно шмыгал носом. Наверное, он сейчас был готов отдать все на свете, чтобы повернуть время вспять.
Остальные дети раздевались сами, без угроз и напоминаний. К лекарю подвели стриженную под мальчика девочку, за ней ёще кого-то. Лекарь внимательно осматривал кожу, жестом заставлял детей поднимать руки, наклоняться, изучая каждый синячок, каждую родинку. Хотелось выть от позора и страха. У одного из мальчишек на груди обнаружилась мелкая розовая сыпь, по знаку старика его тут же вывели из банного помещения. Никто больше не сопротивлялся осмотру. Раздень человека – и он станет совершенно беззащитен. Голый человек под взглядами одетых готов сквозь землю провалиться.
Марию лекарь осматривал особенно тщательно. Жестом заставлял поворачиваться, наклоняться, убирая с затылка мокрые волосы. Полоса от верёвки подсказала ему, что она недавно вешалась.
– Харам, – сердито говорил лекарь, щупая пальцами её гортань. Он говорил, что человеку нельзя пытаться лишать себя жизни, что в глазах Аллаха это великий грех строптивости, за который надо наказывать плетью. Незнакомые слова на непонятном языке резали слух. А Марии хотелось только одного, чтобы эти чужие, похожие на демонов, люди, не трогали её, оставили один на один с мыслями о брате. Превратиться бы в птицу и биться под потолком, пока не вылетишь в отдушину.
Сопровождающие лекаря евнухи следили, чтобы дети после осмотра не жались возле стен, стыдливо прикрываясь руками, а набирали воду в ковши и мылись. Никто, похоже, не собирался сдирать с них кожу. Их судьба определялась сейчас, при осмотре. Кого-то в качестве воспитанников должна была увести в гарем молодая женщина с выбеленным лицом, кто-то станет евнухом, остальные пойдут на развлечения и как подарки вельможам. Светлокожие дети-христиане были слишком необычным и забавным приобретением, чтобы использовать их на общих работах по обслуге дворца. Кроме того, слугам прямо сейчас требовалось отобрать пятьдесят человек для завтрашнего пира во дворце султана. Отбор осуществлялся произвольно: выбирали самых некрасивых или дерзких, чтобы султану и его гостям было веселее.
– Христианский мир догнивает, – сказал султан, когда ему доложили, что дети прибыли в цитадель. – Мужчины не хотят воевать за свои святыни, сидят по домам, прислали вместо себя своих детей. Их родителям, их священникам надо плюнуть в глаза. Жаль детей, конечно, но что они хотят? Их Бог – сам жертва на кресте! Куда Он может их привести? Только к распятию. Надо отрекаться от такого Бога. Приведите завтра ко мне на пир некоторых из них.
Не только слова, мысли султана угадывались и исполнялись беспрекословно. Сопровождавших детей монахов и священников сразу от ворот отправили в тюрьму цитадели. С ними разговаривать было не о чем. Примут ислам – пусть живут, оставаясь в рабстве. Нет, значит, нет, тогда их кровь на их руках. Именно шедших с детьми взрослых султан считал тайными вдохновителями похода. На том стоял и будет стоять мир, что не взрослые следуют за детьми, а дети за взрослыми. Взрослым и пить полную чашу. Завтра они тоже должны были предстать на пиру. К султану приехали шейхи кочевых бедуинских племён, пусть мужи пустыни сами посмотрят на безумных христиан. Туда же, в тюремный подвал цитадели, на время было решено отвести и отобранных на пир детей. Чтобы все приготовленные для развлечения находились вместе. Остальные шестьсот пятьдесят человек после бани и осмотра направлялись в здания для рабов, где отныне каждого ждала своя жизненная дорога.
Несчастливая звезда Марии продолжала стоять высоко в небе.
В бане, прежде чем дать детям одеться, один из взрослых поднял чью-то валяющуюся на полу тунику с нашитым на ней крестом. Брезгливо скривив лицо, словно он прикасается к чему-то мерзкому, оторвал цветные лоскуты и жестом приказал, чтобы все сделали то же самое со своей одеждой. Мальчишки и девчонки принялись торопливо отрывать кресты.
Из всех детей Марию меньше всего можно было считать идейной участницей похода. Все играли в освободителей гробницы, а она шла за братом. Казалось, ей бы первой сорвать этот ничего не значащий для неё символ, два чёрных лоскута, которые она пришила, чтобы быть вместе с детьми, знак безумной идеи, тряпку, крест на сумасшедшей детской мечте.
Но именно она почему-то этого не сделала. Подняла с пола свою рубаху и так и осталась неподвижно стоять, держа её в руках.
Всё происходило как будто не с ней, помимо её воли. Скорее всего, это был просто минутный слепой протест против навалившейся на неё безысходности. Спроси её саму, она бы не ответила, почему так поступила, просто осталась стоять, прижимая рубаху к груди. Ничего осознанного в её действии не было. Возможно, через минуту она бы опомнилась, принялась бы, как и остальные дети, торопливо рвать крепко пришитые нитки. Но опомниться ей не дали. Глаза надсмотрщика выдели её среди остальных.
На этот раз рабыню не стали показательно наказывать за неповиновение. Жестом приказали надеть рубаху. Затем один из мужчин схватил её за локоть и поволок на улицу. Почти бегом её повели по дорожке вглубь парка. Отстраненной картинкой успела отметить двух детей-мусульман, мальчиков лет девяти, стоящих на одном из изгибов дорожки в одинаковых тёмных халатиках и белых чалмах. Арабские мальчишки, возможно, дети какого-то вельможи, проживающие на территории цитадели. Их чёрные глаза с испугом впились в
