Господь, мы поднимаемся - Николай Петрович Гаврилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На несколько мгновений в зале воцарилась мёртвая тишина. Стоящие на четвереньках дети молчали. У Марии тряслись ноги и руки. Узор на ковре дрожал перед глазами. Затем по залу начали ходить мамлюки. Послышался удар плетью по чьей-то согнутой спине. Мужская рука опустилась на плечи Марии, сжала пальцами затылок, тряхнула, придавила ещё ближе к полу.
– Арыс! (Пой!) – негромко приказал сверху гортанный голос.
Её тряхнули ещё раз, так, что девочка ткнулась лбом в пол, но всё никак не могла разлепить дрожащие губы. Видела рядом с собой туфли мамлюка, большие, жёлтые, с загнутыми вверх носами. А затем кто-то из детей запел. Одинокий, наполненный страхом дрожащий детский голос звучал жалко и глухо, слова уходили вниз, в ковер, и затем, словно отталкиваясь от пола, разносились по залу. Стоило только начать и в следующее мгновение уже пели все.
«Вот мы идём, в свитках книжных написано о нас», – разносилось разными голосами по дворцовому залу. Священников и монахов тоже заставили петь.
– Громче! – требовал голос переводчика.
– Воздадим славу Аллаху, великому и милосердному, – произнёс с трона султан, когда стихли последние звуки разноголосицы. – Переводи им, раб, мои слова. Эти дети воистину избраны для спасения. Аллах выбрал их и прислал сюда, чтобы они познали свет истинной веры. В своей неземной мудрости Аллах послал к неверным ангела, чтобы он собрал этих детей вместе, сделал так, чтобы они сами потеряли веру в лже-бога и отправил их навстречу спасению. Примите же Аллаха, дети, и на деле откажитесь от христианской ереси, а мы обнимем вас, как братьев, как собственных детей! Бисми Ллахи р-рахмани р-рахим.
– Бисми Ллахи р-рахмани р-рахим, – как эхо повторили некоторые из сидящих среди подушек шейхов.
Всё было подготовлено заранее. Один из бесшумных, как тень, слуг вынес вперёд какой-то предмет, завёрнутый в материю. Когда он развернул ткань, по залу пронёсся гул негодования. Это была старая византийская икона – написанное на доске изображение Матери Божией, держащей на руках младенца в белой одежде. Краска на старинной иконе потрескалась. Шейхи возмущённо переговаривались. В их присутствии султан демонстративно нарушил волю Аллаха, позволив принести подобное во дворец. Предмет языческого культа – мерзость для правоверных. Икону тут же следовало расколоть на части и сжечь в огне. Султан с трона с едва заметной насмешкой наблюдал за возмущением старейшин. Похоже, ему нравилось дразнить шейхов своей независимостью.
Первой с колен подняли русоволосую девочку. Крепко держа её за локоть, контролируя, чтобы девочка не подняла на султана глаза, один из мамлюков подвёл её к иконе.
– Плюй, – коротко приказал переводчик.
Остальные дети стояли на коленях, опустив головы, они не видели, что происходило дальше. Слышались всхлипывания.
– Плюй же на изображение своего бывшего Бога, и прими Аллаха, милостивого и милосердного, который привёл вас сюда, – монотонно повторил переводчик.
Всхлипывания стали ещё сильнее.
– Не надо. Пожалуйста, не надо, – сквозь слёзы повторяла девочка.
– Плюй, – на этот раз с угрозой в третий раз приказал переводчик.
И она плюнула, торопливо, почти без слюны, затем ещё раз, хоть ей больше никто ничего не говорил. Её тут же отвели в сторону. Девочка еле шла, ноги подкашивались.
– Ля иляха илля Ллаху ва Махамадун русули Ллахи (Нет бога, кроме Аллаха, и Магомед пророк его), – громко произнёс чей-то голос.
– Господи… Матерь Божия… Только не я. Только не сейчас, – стонала внутри Мария, до боли зажмуривая глаза, ещё не понимая, что молится тому, на кого сейчас придётся плевать. – Только не сейчас, только не сразу, – билась отчаянная мольба. Но следующей к иконе повели именно её. Рука стоящего рядом мамлюка взяла её за шиворот, подняла на ноги, и девочка, мертвея, почти бегом, последовала за мужчиной в центр зала.
Слуга держал икону вровень с её лицом. Не хватало воздуха. С необычайной ясностью запечатлелось в сознании какое-то необыкновенное, исполненное светлой печали лицо Матери Божией, её всепонимающая, чуть грустная улыбка в бликах яркого света люстры. Младенец на руках смотрел Марии прямо в глаза. На его белой одежде виделся след от стекающей вниз слюны. Что было за иконой и вокруг неё, Мария не видела. Младенец смотрел на неё и ждал.
– Плюй, – коротко приказал переводчик. Держащая за шиворот рука встряхнула её. Затем её ударили ладонью по голове.
– Плюй! – требовал голос переводчика.
– Нет, – громко, на весь мир от края до края, а на самом деле беззвучным шёпотом выдохнула Мария. Это было всё равно, что плюнуть на свою мать. Наверное, её били, она не помнила этого, только во рту появился солёный привкус, может, от крови с разбитых губ, а может, это были просто попадающие в горло слёзы. Она плакала, отворачивала от иконы искажённое лицо, загораживалась от неё локтем; рука мамлюка сжимала её затылок, икону постоянно держали перед глазами, а она зажмуривалась, пыталась вырваться и кричала так, что слышали все дети в зале:
– Нет! Нет! – а затем в полный голос, тонким воем: – Аааааа…
Что-то лопнуло внутри. Она ничего не понимала, не видела, не слышала. Слёзы лились ручьём. Её уже отволокли в сторону, а она всё отворачивала лицо, словно перед ней ещё стоял образ Божией Матери и смотрящего на неё Младенца, отворачивала и пронзительно выла: – Аааааа… аааааа… И вместе с ней заходилась в беззвучном крике золотая птица с широко раскрытым клювом, пытающаяся вытолкнуть навеки застрявший в груди дикий крик.
Судьба девочки была решена. Как только её поставили на колени, она повалилась на пол, трясясь от плача.
Изначально никто из присутствующих в зале не хотел причинять детям физическую боль. Мужчины самоутверждаются за счёт равных. Это римляне наслаждались видом пыток христиан, арабы так почти не делали. Головы рубили – это да, и без всяких сантиментов: потому что в Коране прямо сказано, кто не примет Всевышнего, тот должен умереть. Султан и придворные были взрослыми самодостаточными людьми, им не было интересно смотреть, как пытают маленьких детей. Но в этот вечер в зале всё пошло не так, и случилось это из-за мальчика-дворянина.
Его повели к иконе вслед за Марией. Наверное, он всё для себя уже решил, словно всю жизнь готовился к этой минуте. Невысокий четырнадцатилетний парнишка, воспитанный в лучших традициях дворянской чести. Больше всего на свете он боялся испугаться. Шёл в
