К грядущему триумфу - Дэвид Вебер

Охиджинс поморщился от утверждения Блэнтина, но он это понял. Итак, Грейнджир был еще одним из тех, кому было трудно переварить строгость викария Жэспара, и он решил что-то с этим сделать. Что ж, во многих отношениях епископ-инквизитор не мог винить людей, которые так думали. И при обычных обстоятельствах он просто попросил бы своих подчиненных тихо привести того, кто это сделал, и дать ему совет, возможно, с наложением довольно сурового наказания за критику смертного хранителя Священного Писания Бога. К сожалению, при тех же обычных обстоятельствах было бы гораздо легче отделить этого смертного хранителя, который, как и любой смертный, мог ошибаться, от Священного Писания, которое он охранял и которое никогда не могло быть ошибочным. Когда же вся основа авторитета Матери-Церкви была под вопросом, когда она вела отчаянную войну за само свое выживание, никому не могло быть позволено подорвать целостность Писания… и его хранителя.

В этом был весь смысл указа Эшера архиепископа Уиллима.

— Что именно он сделал?

— Вплоть до последних пятидневок или около того он ограничивался цитированием Священных Писаний — особенно из Бедар, — в которых подчеркивается божественная ответственность проявлять милосердие везде, где это возможно. Из контекста было довольно ясно, что он прямо говорит о новых Указах и о том, в какой степени инквизиция должна была стать более… активной. Но вчера один из наших агентов-«инквизиторов» принес листовку, которая почти наверняка из пресса Грейнджира, и в ней прямо критикуется великий инквизитор.

— Почему ты уверен, что это из его пресса? И какого рода критика?

— У одной из букв «е» в его типографском наборе, похоже, есть очень характерный дефект, милорд. Есть еще три буквы с менее легко идентифицируемыми дефектами, и две из них оказались на той же листовке. — Блэнтин покачал головой. — Мои люди могут с уверенностью сказать, что этот плакат и более ранние, которые, как мы полагаем, он опубликовал, были напечатаны на одном и том же прессе. Без фактического изъятия его типографского дела мы не можем доказать, что он тот, кто их набрал, но если мы правы, что он распечатал контрольные оригиналы, хранящиеся здесь, в файлах районного офиса, тогда он распечатал и это тоже.

Блэнтин сделал паузу, пока епископ-инквизитор не кивнул, затем продолжил.

— Что касается критики, на самом деле это не то, что я счел бы вопиющей. Он начинает с предположения, что инквизиция, возможно, была «предана чрезмерной суровости» из-за «неоспоримой серьезности кризиса, с которым сталкивается Мать-Церковь». Затем он цитирует из Книги Бедар — Бедар 8:20, если быть точным — и предполагает, что инквизиция забыла, что «нет качества, более любимого Богом, чем милосердие». — Священник пожал плечами. — До этого момента он не заходил дальше в опасные воды, чем уже был. Но затем он предполагает, что великий инквизитор «позволил своей личной ярости и гневу» привести его к «невоздержанным действиям» и к забвению Лэнгхорна 3:27.

Ноздри Охиджинса раздулись, когда в его голове пронеслись слова двадцать седьмого стиха третьей главы Книги Лэнгхорна. «Смотрите, чтобы вы не потерпели неудачу в этом поручении, ибо от вас потребуют отчета, и каждая потерянная овца будет взвешена на весах вашего управления.»

В сложившихся обстоятельствах не могло быть особых сомнений в том, на что намекал этот Грейнджир.

— Что еще мы знаем о нем? — спросил он через мгновение.

— У нас есть инквизитор-мирянин в кругу его знакомых, милорд. Я бы не назвал его самым надежным источником, который у нас есть, — Блэнтин вытянул правую руку и помахал ею в полуутвердительном жесте, — но обычно на него вполне можно положиться. И, по его словам, послезавтра Грейнджир встретится с несколькими друзьями-единомышленниками, чтобы доработать какую-то петицию. Очевидно, как только формулировка будет согласована, Грейнджир изготовит пару сотен экземпляров для распространения на подпись.

— И этот инквизитор-мирянин знает, что, вероятно, включает в себя эта формулировка?

— Он думает, что знает, милорд, — сказал Блэнтин тоном, очень похожим на вздох. — Если он прав, то петиция, о которой идет речь, будет направлена не викарию Жэспару, а викарию Робейру, и в ней будет содержаться просьба к викарию Робейру «принести некоторое утешение» семьям и близким тех, кто «по-видимому, арестован» инквизицией. И в нем будет содержаться просьба к нему «привести инквизицию к проявлению этого качества милосердия, любимого архангелом Бедар».

Лицо Охиджинса окаменело. Простой епископ-инквизитор не должен был знать о сложных, конкурирующих течениях, циркулирующих в самом сердце викариата. Например, он не должен был знать, что на самом деле существует «храмовая четверка» или что у великого инквизитора было достаточно причин не доверять железу в ядре Робейра Дючейрна. Что касается самого Охиджинса, то он прекрасно понимал, почему, в частности, бедняки Зиона стали называть Дючейрна «добрым пастырем». Если уж на то пошло, он не мог винить очевидную решимость викария исполнять свои обязанности пастыря среди Божьих овец. Но всему свое время и место, и в этот момент, когда джихад идет так плохо, а «кулак Кау-Юнга» становится все более наглым, все, что намекает на то, что Дючейрн и великий инквизитор могут быть в ссоре, может быть смертельно опасным. И, как он неохотно признал, если они действительно были в ссоре, все, что укрепляло положение Дючейрна в глазах граждан Зиона за счет викария Жэспара, могло быть еще более опасным.

— Наш инквизитор-мирянин знает, когда состоится эта встреча?

— Да, милорд. Их всего десять или двенадцать, и они планируют встретиться в магазине Грейнджира на Рамсгейт-сквер.

— В таком случае, — с несчастным видом сказал Охиджинс, — полагаю, мы