Дмитрий Ульянов - Борис Яроцкий

У Дмитрия Ильича появились знакомые и среди флотских офицеров. Однажды в кабинете у доктора Бирули речь зашла о дисциплинарных взысканиях. Щеголеватый лейтенант Лунин решительно заявил, что флотские командиры — люди высокого интеллекта и они не могут допустить несправедливости по отношению к подчиненным.

Дмитрий Ильич хотел возразить, что в армии и на флоте процветает мордобой, но к их разговору уже прислушивались, и он только пообещал доказать Лунину обратное.

По данным врачебной экспертизы Дмитрий Ильич составил таблицу. В ней указал характер проступков и меры наказания за них. Как оказалось, карцер, изнурительная стойка с полной выкладкой, рукоприкладство — обычная вещь на флоте. К таблице Дмитрий Ильич приложил список офицеров, по распоряжению которых производились наказания. Материал этот был передан Лунину.

Лейтенант хорошо помнил процесс над черноморскими матросами. Тогда, в 1912 году, он считал восстание против царя беззаконием. Теперь же, после бесед с Ульяновым, молодой офицер многое понял.

Как-то в воскресенье они вдвоем отправились на Херсонесский маяк. Смотритель маяка, отставной матрос, провел офицеров на пустырь, заросший жестким татарником. Дмитрий Ильич ступал за сгорбившимся стариком, а перед глазами словно живой стоял Иван Лозинский.

Из-за далеких гор выползали тучи. И над морем, над побелевшими гребнями волн сиротливо висело осеннее солнце, скупо освещая глинистую землю. Смотритель, простуженно покашливая в заскорузлый кулак, наконец остановился, показал на безымянную могилу. Офицеры молча сняли фуражки…

Обстановка в госпитале складывалась все труднее. Начальник госпиталя доносил в контрразведку, что Ульянов обменивается корреспонденцией с Москвой и, по всей вероятности, с заграницей.

Контрразведка усилила за Дмитрием Ильичом наблюдение. В октябре — ноябре жандармы перехватили письма, которые Дмитрий Ильич отправил Марии Ильиничне в Вологду и Софье Николаевне Смидович в Москву. Письма были сугубо личные, но контрразведка Севастополя насторожилась и 8 ноября 1914 года направила в Департамент полиции депешу, в которой указывала: «В данное время Ульянов ведет переписку с партийными лицами, стоящими во главе революционных организаций».

Контрразведка имела основания подозревать Ульянова в связи с местным подпольем. Об этом было доложено по команде. В военно-санитарном управлении Румынского фронта переполошились, но Дзевановский поспешил успокоить коллег. Он заверил, что знает врача Дмитрия Ульянова по работе в Таврической губернии как человека, для которого интересы медицины превыше всего. На этой почве он и не уживается с начальником госпиталя. Рано или поздно начальник госпиталя сведет с Ульяновым счеты. Дзевановский настоял «разъединить враждующие стороны». Вскоре в Севастополе был получен следующий документ:

«Приказом по военно-санитарному ведомству от 31 декабря 1914 года за № 123 были перемещены для пользы службы старшие ординаторы севастопольских крепостных временных госпиталей № 1, призванный из ополчения санитарный советник Нильсон (Евгений), и № 2, призванный из запаса лекарь Ульянов (Дмитрий), один на место другого».

Дзевановский своевременно обезопасил друга. Он был уверен, что новый начальник госпиталя не станет преследовать Ульянова.

В январе 1915 года Дмитрий Ильич зашел к Ржанникову. Иван Каллистратович только что возвратился из артиллерийской мастерской, куда его недавно перевели. Дмитрий Ильич заметил, что хозяин сегодня выглядит именинником. Оказалось, радость у них была общая. Иван Каллистратович показал журнал «Нива». На пятнадцатой странице красовался заголовок «Пролетариат и война». Это была вклейка реферата Владимира Ильича, с которым он недавно выступил в Женеве.

«Полоса национальных войн прошла, — писал Владимир Ильич. — Перед нами война — империалистическая, и задача социалистов — превращать войну «национальную» в гражданскую»[36].

Дмитрий Ильич углубился в чтение. Было такое чувство, что брат не в далекой Женеве, а здесь, в Севастополе.

Ржанников пообещал написать листовку и размножить ее на военных кораблях севастопольской крепости. Лучше других это задание мог выполнить матрос-большевик Мишин.

С радистом корабля «Три святителя» Алексеем Мишиным Дмитрий Ильич был уже знаком. У Мишина по молодости лет недоставало еще опыта партийной работы. И было опасение, как бы он не наделал ошибок.

Так оно и получилось.

В ноябре над Севастополем почти не показывалось солнце. Низкие темные тучи сеяли дождь, и город тонул в сумраке.

Несмотря на строгий приказ коменданта всячески экономить электричество, почти круглосуточно во всех учреждениях и штабах горел свет. Приказ повсеместно нарушался. Не считались с ним и в управлении контрразведки, где работа кипела день и ночь. Только за последние два года здесь «по состоянию здоровья» сменилось два начальника. Прислали из Москвы третьего — полковника Смирнова.

Смирнов умел работать без шума, но результативно. Так считал шеф жандармов, направляя его в «неблагополучный Севастополь». Царское правительство по-прежнему испытывало страх перед моряками-черноморцами. Прошло три года после расправы над матросами, но в городе витал «мятежный дух».

С исключительной скрупулезностью Смирнов изучал доставленные в управление печатные издания, обнаруженные на кораблях «Три святителя» и «Память Меркурия». В «Морской устав» была вклеена листовка с текстом ленинского реферата «Пролетариат и война».

Для выявления революционного подполья нужен был опытный провокатор. И Смирнов, не доверяя своим помощникам, лично отбирал людей, способных быстро войти в доверие корабельных команд.

…Утром перед поднятием флага на «Три святителя» прибыла группа матросов-новобранцев. Новичкам на корабле были рады, особенно нижние чины. Да это и понятно: самая грязная и трудная работа ложилась на плечи молодых матросов. Они сразу же почувствовали себя в железном боцманском кулаке.

Издевательства и придирки со стороны боцмана и некоторых офицеров начались с первого дня. Скоро один из молодых матросов тайком от начальства стал обращаться к старослужащим за «сочувствием», вызывая их на откровенный разговор. Не обошел он вниманием и Мишина, попросил у него «почитать что-нибудь политическое». Просьба была естественная, и Мишин пообещал при удобном случае удовлетворить желание молодого матроса.

В первое же увольнение на берег Мишин отправился к Ржанникову, рассказал ему о разговоре с новобранцем, ожидая похвалы, но в ответ услышал, что в контрразведку попали большевистские листовки и уже на «Три святителя» проник провокатор. Может, это и есть тот самый, который просил «почитать что-нибудь политическое».