Ужин для огня. Путешествие с переводом - Александр Стесин

Как она и предполагала, поездка оказалась нечеловеческой пыткой. В непроветриваемом салоне пахло выхлопом, потом и мочой. У Эщет рябило в глазах, сосало под ложечкой. Она прижималась к стеклу, и тогда глазная рябь приобретала знакомые формы. Хижины, гумна, скирды, стада, пастухи, ишаки, подводы, проселочные дороги, каменоломни, ручьи, заливные луга, пасеки, огороды, картофель, батат, калебас и ямс, а также инжир, гранат, лимон, помело, банан, зерновые, сорго и тефф, ежегодный сев, жатва и обмолот, праздник сбора урожая, запах инджеры и тэлля (помнится, когда все еще были живы – и муж, и сосед, игравший на масанко…), глухие деревни, щетинистые холмы, пажити, пашни – все мельтешило и прыгало на ухабах. Все, что прежде было родным, от движения становилось чужим и невыносимым.

«Арат Кило, остановка Арат Кило! – выкрикнул водитель. – Тем, кто следует дальше, – предъявить билеты». Автобус замедлил ход и остановился у трехэтажного здания из белого кирпича. «Слава Господу, Богородице, святому Михаилу-заступнику, – пробормотала Эщет, перекрестившись и троекратно поклонившись, – все-таки доехала». Поторапливаемая нетерпеливой очередью, она ухватилась за свой узел и попыталась вытащить его из багажного отделения. Не тут-то было. После многочасового сидения в автобусе она была не в силах поднять и пушинки. Конечности затекли, спина не хотела разгибаться. Еще чуть-чуть, и Эщет полетела бы на мостовую вместе со своим багажом. К счастью, один из ее попутчиков – проворный старик с катовой жвачкой за щекой – вовремя вмешался и помог справиться с тюком. Через две минуты она уже увлеченно рассказывала ему о предстоящей встрече с сыном, а он столь же увлеченно жевал свой кат и кивал головой, делая вид, что слушает.

 – Он у меня учителем работает. В унберсите.

– Где?

– В унберсите. Это самая главная школа. Он там большой человек. Его небось в этом городе все знают. Да и примета есть: он вокруг шеи повязывает такую цветную полоску материи. Уж по этой примете я его точно найду.

– Пассажирам занять места, – скомандовал водитель. Старик, выплюнув кат, полез обратно в автобус. Эщет поспешно поцеловала своего спасителя в плечо. Затем, перекрестившись и поцеловав асфальт, она помахала водителю, доставившему ее в целости и сохранности, и отправилась восвояси, волоча за собой узел.

Она шла, как во сне, не имея ни малейшего представления, куда она идет и зачем, и в то же время ни на секунду не сомневаясь в предначертанности своего маршрута. Новый мир обтекал ее со всех сторон, и, подхваченная этим течением, она не чувствовала под собою ног (впрочем, возможно, виной тому были тесные сандалии) и не заметила, как очутилась перед красивым зданием с большими мраморными колоннами. Прикоснувшись губами к прохладному мрамору, она опустилась на землю и воздела к небу глаза. «Чудны дела Твои, Господи! Вот это и есть рай. Разве можно умереть после того, как увидишь этот город? Ведь это будет уже не смерть, а новое рождение!» Волна усталости накатила на нее, как только она сняла неудобную обувь, и, прислонившись к колонне, Эщет подумала, что сегодня уже не пойдет искать сына. Завтра, завтра. А сейчас – отдохнуть и воздать хвалу Вседержителю, явившему чудеса творения, о которых она не могла и помыслить… Глаза старухи наполнились слезами.

Сквозь слезы она видела, как по противоположной стороне улицы промаршировала группа школьников с учебниками в руках. Давно ли ее сынок был одним из них? Она вспомнила, как он убегал из школы. Сколько раз это случалось? Дважды? Да, кажется, дважды. Как радовался тогда сельский староста, презиравший школу, поскольку сам был неучем…

– Нечего твоему сыну сидеть за партой, пусть лучше обучается военному делу, как его отец, – советовал староста.

– Ни школа, ни армия ему не нужны. Он у тебя парень способный, вот и отдай его в послушники, – наставлял духовник.

Эщет верила и тому, и другому. В четвертом классе, когда один из учителей высек мальчика розгой у всех на глазах, она окончательно утвердилась в своем мнении, что от школьных наук добра не будет. Ворвавшись в класс посреди урока, она заявила педагогу, что никому не позволит так обращаться с ее сыном. Пусть бьет собственных детей, если считает нужным, а ее мальчик никогда больше не появится в этой школе. На следующий день учитель сам пришел к ним домой просить прощения, и Эщет, расчувствовавшись, велела сыну целовать ноги почтенного гостя в знак примирения. Однако преподаватель не позволил ученику падать перед ним на колени; взяв юнца за плечи, он по-отцовски поцеловал его в обе щеки. Все-таки он был порядочным человеком.

Староста с духовником в один голос хвалили решение Эщет забрать сына из школы. Но Его Величество император Хайле Селассие распорядился иначе, сделав начальное образование обязательным. В школе детей кормили, одевали и даже выдавали им небольшую стипендию. На эту стипендию они с сыном и жили: денег хватало не только на повседневные нужды и выплату земельного налога, но и на красивую одежду – нарядную накидку или камизу, – которые сын дарил матери каждый год к празднику Воздвижения.

По субботам, как и все деревенские жители, Эщет поднималась ни свет ни заря и отправлялась на рынок – сорок километров пешком в один конец. Вернувшись под вечер, она садилась отдохнуть под раскидистой смоковницей, которая росла рядом с хижиной. Сейчас, вытянув ноги и прислонившись к мраморной колонне, она испытала то же блаженное чувство, какое испытывала у себя в деревне, где над ее вечереющей жизнью склонялась родная смоковница. Это были счастливые минуты, когда все можно обдумать, задремывая, но не теряя ясности мысли; когда все в фокусе. Это был ее дом под большой смоковницей. Именно там, под смоковницей, четыре дня назад она окончательно решила ехать к сыну. За неделю до того на погосте у деревенской церкви произошел оползень. К счастью, могилы родителей и мужа Эщет не пострадали. Но сколько других – тех, кого она знала, на чьих похоронах глотала слезы, – были разбужены в тот день. Их могилы разверзлись, осквернив церковный двор запахом тлена. А еще через три дня разверзлись небеса, и затяжной ливень смыл зловонные останки, а вместе с ними – всю память о тех, чьи кости еще недавно покоились в этой земле. Вот тогда-то Эщет и поняла, что ехать надо немедленно. Во что бы то ни стало разыскать сына и уговорить его вернуться домой, пока не поздно.

Наутро она проснулась от яркого солнечного света. Все было на месте: город, улица, мраморная колонна; все было не хуже, чем вчера, если бы не одно досадное обстоятельство: пока она спала, исчез ее узел, а в нем – новое платье, гостинцы для сына. Сандалии тоже исчезли, но эта пропажа была даже в радость. И все-таки… как же так? Разве это возможно – украсть вещи в городе, где живет сам милостивый император, где живут его придворные и вельможи, где построены церкви в честь тридцати трех святых? Может быть, кто-то взял ее вещи случайно, спутав их со своими? Бывает же, что люди ошибаются, особенно в темноте. Но ведь здесь никогда не бывает темно, всю ночь горит электричество. И стало быть… стало быть, ее узел не могли украсть, потому что крадут всегда под покровом ночи, а ночи здесь не бывает. Тогда – что? Может быть, она оставила свой узел в автобусе? В последнее время она стала ужасно забывчивой. Но старика-то она помнила, того старика, который помог ей вытащить вещи из багажного отделения. И все-таки версия с автобусом показалось ей предпочтительной, и старуха с легкостью убедила себя, что вещи остались в автобусе и ждут ее где-нибудь в автобусном депо. После того как она встретится с сыном, они первым делом пойдут и заберут ее тюк из депо.