Каждый за себя, а Бог против всех. Мемуары - Вернер Херцог
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На подставной адрес (на самом деле это был адрес моей бабушки в Гросхесселоэ) я получил четыре поздравительных телеграммы, но пятому тексту премию не дали. Тот спор я проиграл.
Впрочем, учась в университете, я очень заинтересовался некоторыми вещами и не бросал их. По истории Средних веков я написал работу о Privilegium maius. Речь идет об абсолютной подделке 1358/59 годов – вообще-то это целых пять довольно грубо сфальсифицированных документов, которые взаимно удостоверяют подлинность друг друга, а два из этих декретов будто бы были изданы еще Юлием Цезарем и Нероном[16]. В этом подложном юридическом документе речь идет о расширении власти набиравших силу Гогенцоллернов, в данном случае Рудольфа IV, и об определении территории, которая почти совпадает с современным государством Австрия. Благодаря этой подделке были созданы правовые факты, которые в конце концов привели к возникновению австрийской государственности. Что эти документы подложны, понял уже итальянский поэт эпохи Возрождения Франческо Петрарка, но с исторической точки зрения подделка оказалась весьма успешной. По сути, речь шла о феномене fake news, и в своей работе я, не зная об этом, разработал метод, который прежде нигде не применялся. Поскольку в моих фильмах меня по сей день занимает вопрос о фактах, реальности и правде, а также и о том, что я назвал экстатической правдой, я кратко это объясню. Я трактовал Privilegium как подлинный, даже когда это противоречило логике, и вбил в историческую почву опоры, чтобы рассмотреть документы со всех сторон, исходя при этом из аргументации того времени – право сильного, перемены в обществе, представление о правах, соотношение военных сил, – а в конце все эти опоры можно было извлечь, но убедительный каркас аргументации при этом сохранялся. Иными словами: фальшивка, fake news, внутренне преобразовалась в правду, потому что сама история закрепила в этом кодексе свои изменения.
Этот подход, при работе казавшийся мне само собой разумеющимся, привлек внимание. Я знал, что сейчас у меня нет никакой надежды снять фильм, поэтому согласился, когда мне предложили стипендию в США, и делать для этого мне почти ничего не пришлось. Всех удивило, что я не историк, а хочу в университет, где есть камеры и киностудия, чтобы сразу же начать практиковаться и учиться дальше. Мои первые короткометражные фильмы были, так сказать, моей единственной киношколой. Я мог бы пойти в одну из престижных высших школ, но выбрал Питтсбург: мной владело сентиментальное представление, что там меня не будут окружать разглагольствующие академики – я попаду в город, где настоящие, крепкие люди заняты делом. Питтсбург был городом сталеваров, а я чувствовал к ним симпатию, потому что сам работал на таком заводе. В это же время, в двадцать один год, я за несколько недель написал сценарий «Признаки огня» и подал его на премию Карла Майера, названную именем знаменитого автора немых фильмов – в том числе он написал сценарии «Кабинета доктора Калигари» и «Последнего человека». Несколько месяцев спустя, когда мне только что исполнилось двадцать два, я и в самом деле получил премию; ее денежная часть составляла 5 тысяч марок ФРГ, но, так как в предыдущем году награду не присуждали, в 1964-м я получил 10 тысяч марок, сразу двойную сумму. На это можно было бы сразу снять еще один короткометражный фильм. В тот раз заявки подавали все признанные, а также молодые, перспективные кинематографисты – помню, Фолькер Шлёндорф с «Молодым Тёрлессом» был одним из моих соперников. Впоследствии для киноорганизаций, которые отказывали мне, но поддерживали другие проекты, этот мой успех стал чем-то вроде отрицательной заслуги. Однако я могу указать на то, что тогда мой сценарий обошел всех конкурентов, к тому же я уже снял несколько фильмов, чем не могли похвастаться остальные. Питтсбург оказался моей ошибкой – с одной стороны, сталелитейной промышленности здесь уже почти не осталось, она стремительно сходила на нет, заводы закрылись и потихоньку ржавели; с другой, университет Дюкейн, где находилась моя киностудия, был в то время в интеллектуальном плане отчаянно убогим учреждением. Я даже не подозревал, что качество университетов может так разниться. Но этот город все же стал для меня любим и важен по другим причинам.
В начале шестидесятых еще мало летали самолетами, и я получил дополнительную стипендию, чтобы плыть пароходом. Я сел на корабль «Бремен», то самое судно, на котором за год до меня Зигфрид и Рой[17] работали официантами и развлекали пассажиров фокусами, прежде чем отправиться в Лас-Вегас. На судне я познакомился с моей первой женой, Мартье. Начиная с Ирландского моря целую неделю штормило, и столовая на восемьсот пассажиров за два дня опустела. Всех скосила морская болезнь. Лишь за одним большим и круглым столом собрались матерые путешественники, оставив свои столы, к которым их изначально прикрепили, для кучки пассажиров, которые еще держались на ногах. Мартье отправилась в путь, чтобы изучать литературу в Висконсине. Волнение на море было ей нипочем. Статуя Свободы не произвела на нас впечатления, мы сидели на палубе, занятые партией в шаффлборд[18]. Позже она закончила учебу во Фрайбурге, и мы поженились. Мартье – мать моего первого сына, Рудольфа. Его полное имя – это сочетание имен трех важнейших людей в моей жизни: Рудольф Эймос Ахмед. Рудольф – по моему деду (странно, я всегда думал, что его имя пишется Rudolph, но, внимательно посмотрев записи, обнаружил, что верное написание – Rudolf). Эймос – в честь американского кинокритика, организатора фестивалей и прокатчика Эймоса Фогеля, который был моим наставником, как и Лотте Айснер. Когда я прожил в браке года три, помню, он отвел меня в сторону и спросил, все ли хорошо в моей семейной жизни. Все было в порядке. «Тогда почему у вас нет детей?» – спросил он прямо. Да, подумал я, почему бы и нет, так что Эймос, который с большим
