Безрассудная леди - Сэнди Хингстон

Она медленно приблизилась к нему.

— Тебе нужно лежать в постели…

— Об этом мы тоже поговорим. — Он привлек ее к себе, усадил на колени и крепко обнял. — Кстати, жениху позволительно поцеловать свою невесту.

— Целомудренным поцелуем, — уточнила Татьяна. — Графиня упоминала об этом.

— Значит, целомудренным? Вот так? — Лукас чмокнул ее в щеку, и она благонравно отодвинулась от него. — Или по-другому? — Он поцеловал ее в губы с такой страстью, что у нее перехватило дыхание.

— Ах, милорд…

— И еще: невеста должна обращаться к жениху только по имени, без всяких титулов и, уж конечно, не должна называть его «кузеном».

— Постараюсь запомнить это.

— Постарайся обязательно. — Он снова поцеловал ее. Она ответила ему столь же страстным поцелуем.

Лукас чуть переместился в кресле, еще крепче прижал ее к себе и с нежностью обвел языком ее чуть приоткрытые губы. Потом его язык вторгся внутрь ее рта. Татьяна, смакуя новые ощущения, обвила руками его шею и, охваченная новым для нее страстным желанием, подумала, что если он сейчас остановится, она наверняка умрет.

— О Боже, любовь моя! Что ты со мной делаешь? — услышала она.

— Целую тебя так же, как ты целовал меня. Разве это не дозволено делать невесте?

— Спроси у леди Шелтон. — Лукас поймал губами ее ухо и обвел языком ушную раковину. Это ей понравилось, особенно потому, что одновременно его дыхание участилось и стало прерывистым. Он нащупал руками поясок ее пеньюара и развязал его. Распахнув пеньюар, он прижался губами к ее шее, и Татьяна вздрогнула от удовольствия. Дюйм за дюймом он раскрывал пеньюар, покрывая поцелуями каждый новый открывшийся участок ее тела. Губы его добрались до ее груди, пальцы прикоснулись к напрягшимся соскам.

— Я уверена, что леди Шелтон… — начала Татьяна.

— Не забудь после спросить у нее, — сказал он и поймал губами сосок. — Боже правый! Ты восхитительна на вкус! — Его язык обласкал по очереди каждый розовый сосок, и Татьяна окончательно потеряла голову от желания. Наслаждаясь щедрыми ласками, она, ухватилась за плечи Лукаса и негромко постанывала, чувствуя, как нетерпеливо напряглась его плоть.

— Я не могу ждать! — Она потянулась к нему, но он отвел ее руки.

— Остановись. Не искушай меня.

— Я тебя искушаю? Не ты ли сам провоцируешь меня? — Она снова потянулась к нему, но он приподнял ее тело, заставив принять менее соблазнительную позу.

— Я вела себя слишком дерзко, — смущенно прошептала она. — И наверное, оскорбила тебя…

— Оскорбила? — Он рассмеялся, насколько это позволило ему тело, скованное желанием. — О нет, любовь моя. Просто в отличие от шахмат некоторые игры нельзя продолжать бесконечно.

— Я желаю закончить эту игру.

— Я тоже. — Он поцеловал ее очень нежно, едва прикоснувшись губами. Но даже этого прикосновения было достаточно, чтобы вновь возбудить страстное желание, которое заставило его остановиться. Он прикрыл пеньюаром ее грудь. — Даже без леди Шелтон ты понимаешь, что есть вольности, которые не следует допускать.

— Я не понимаю, — прошептала она.

— Петр, наверное, не раз просил тебя позволить заняться с тобой любовью? Но ты не позволяла, не так ли?

— Я никогда не позволила бы этого до свадьбы! — сказала Татьяна и покраснела, осознав смысл своих слов.

— Значит, ты понимаешь, что помолвка и свадьба — не одно и то же.

Она опустила взгляд.

— Я упала в твоих глазах из-за того, что произошло между нами? Из-за того, что я была такой…

— Страстной? Нет. Это лишь убедило меня окончательно, что я не смогу жить, если ты не станешь моей женой. — Он кивнул на свое возбужденное естество, нетерпеливо натянувшее ткань халата. — Почти в таком состоянии, как сейчас, я пребывал с того самого дня, как впервые увидел тебя. Помнишь, как ты танцевала со мной вальс и как неожиданно я ушел? Ты разбудила во мне желания, которых я не испытывал в течение долгих двенадцати лет.

— С тех пор, как расстался с Джиллиан, — обиженно сказала Татьяна.

— Джиллиан не стоит ноготка на твоем мизинце. Если бы я действительно верил, что ты можешь ревновать к ней… — Он заметил, как на ее лице промелькнуло странное выражение. — Но ведь ты не ревнуешь, не так ли?

— Я ее выкорчевала, — прошептала Татьяна.

— Ты сделала — что?

— Я вытащила ее из земли. Тимкинсу пришлось помочь мне. Она слишком глубоко укоренилась.

Он на мгновение озадаченно застыл, глядя на нее. Потом запрокинул голову и расхохотался — громко, весело, от души, как любила она.

— Молодчина! Мне нужно было поступить так много лет назад! А что ты сделала с ней потом?

— Выбросила в компостную кучу. — Она поморщилась. — Трудно поверить, но даже это ее не убило. Пришлось разрубить ее на мелкие кусочки и сжечь их. Прости меня. Я знаю, как ты дорожил этим кустом.

Он усмехнулся:

— Жаль, что я не видел. Интересно, что сказал Тимкинс по поводу этого акта вандализма?

— По правде говоря, это была его идея — сама бы я, наверное, никогда не решилась.

Он снова расхохотался.

— Значит, вы устроили заговор? Пожалуй, я удвою ему жалованье. Нет, утрою.

— Ты действительно не сердишься?

Он поцеловал ее в губы.

— Разве могу я сердиться на тебя?

— Ты говоришь неправду, потому что почти всегда на меня сердишься.

— Нам никогда не будет скучно вместе, — сказал он и обнял ее за талию, но сразу же поспешно убрал руку. — Увы, я принял решение. До бракосочетания я не поддамся своим низменным инстинктам.

— Почему? — с сожалением спросила она, игриво перебирая волосы на его груди.

— Потому что ты этого заслуживаешь. — Лукас легонько шлепнул ее по пальцам.

— Но это не то, чего я хочу.

— Ты мне льстишь, — усмехнувшись, сказал он.

— Нет, — откровенно призналась Татьяна.

Он прижал ее к себе и погладил по голове.

— Послушай, любовь моя, ты прожила здесь несколько месяцев в полном уединении: ни посетителей, ни увеселений. Неужели все эти молодые люди, которым ты вскружила головы в Брайтоне…

— Ни один из них не был мне нужен. Я хотела только тебя.

— Если это так…

— Если?

— …то твоя страсть выдержит период помолвки. — Он легонько прикоснулся губами к ее губам. — Я не хотел бы, чтобы наши будущие дети были незаконнорожденными.

— Сколько времени должен продолжаться период помолвки?

— Как правило, от двух до четырех лет.

— От двух до четырех? — воскликнула Татьяна с такой безнадежностью в голосе, что он рассмеялся.

— Значит, я не так уж плох!

— Верно, — подтвердила она, и рука ее снова скользнула к утолщению под его халатом.

У него участилось дыхание.