Бегущий за «Алыми парусами». Биография Александра Грина - Александр Андреев

Гриновский сюжет, гриновский пейзаж, гриновский характер…

Вместилище красоты, единственное в своем роде, с отсветом нездешности над очень близким, знакомым. Осознанно или бессознательно, человек ловит прекрасное, желая, чтобы оно утвердилось. И потому тянет медленно читать Грина, и вспоминать прочитанное, и перечитывать снова.

Грин покоряет и очаровывает поисками счастья, которое «иногда приходит к людям. Отсюда его мечта о небывалом, о странах, которых нет, о приключениях, которых не было, о добрых и хороших снах, от которых людям становится чище, лучше, свободнее на земле…

Грин сотворил слепок земли, собственную страну. Он ее строил, заселял, один управлял ею, он поглощен ею целиком, там живет и тяжко работает. Пространство и время – тут, внутри себя, надо не расплескать.

В лучших творениях Грина читатель ищет и находит неотразимые нравственные образцы. При жизни у Грина не было такого большого читателя. В сороковых, пятидесятых, шестидесятых годах, в наши дни его произведения вновь стали необычайно популярными.

Да, книги Грина в строю. Они живое орудие в борьбе против прагматизма и бездуховности. Они воюют с трусостью, мелким эгоизмом, с самоутешительным ничтожеством жалкого духа – «мы люди маленькие, что с нас взять», воюют и с другой категорией мещан – агрессивными захребетниками, с их бесцеремонной теорией и практикой «жизненного успеха» любой ценой, самоуверенным невежеством, фетишизмом материальности.

Грин врос в наше время крепкими корнями, след его остался, значит, был крупным, ибо, по его же словам, «малый след скоро зарастает травой».

Роман А. Грина созидается на основе дерзновенной фантазии художника. Выдумка – основа этого романа. Однако научной выдумки, как у А. Беляева, в гриновской фантастике нет. Но здесь налицо то, что называется психологической фантастикой. Конечно, гриновская фантастика полярно противоположна психологической фантастике Г. Гофмана, которого привлекала большей частью «ночная сторона» человеческой души, власть темных сил, играющих человеком, трубный зов рока. Гриновская фантастика – это «солнечная сторона» человеческой души, торжество извечно доброго, нравственно здорового начала в человеческом сердце. Принимая во внимание категорию фантастического в гриновском романе, его можно определить как роман фантастический.

Гриновский роман образует особую разновидность жанра в русской пореволюционной прозе. Это романтический роман. Он не имеет аналога в нашей литературе.

Романтик Грин хорошо различает абстрактные категории добра и зла и создает их живые модели; зоркий психолог, он способен ярко изобразить духовного человека. Творческая «установка» Грина, в общем, проста и лежит в русле демократической литературной традиции. Он считал, что «любой рассказ должен содержать жестокую борьбу добра со злом и заканчиваться посрамлением темного и злого начала». Романтик старается, сколько возможно, привнести в жизнь человеческого тепла и прямо говорит об этих своих усилиях: «Я настолько сживаюсь со своими героями, что порой и сам поражаюсь, как и почему не случилось с ними чего-нибудь на редкость хорошего! Беру рассказ и чиню его, дать герою кусок счастья – это в моей воле. Я думаю: пусть и читатель будет счастлив!»

Мир тайны воображения… Его мысли, как и его чувства, рождают отзвук в нашем реальном мире. Его герои, «лишенные обязательного местного колорита, кажутся нездешними, а они вокруг нас». Они живут в воображаемом мире, но в них мы прозреваем себя – в лучших своих побуждениях; иногда различаем упрек себе; почти всегда – дружеский жест, поддержку, обновленье смысла старинных понятий – вера, надежда, любовь; убежденность в том, что светлое в человеке обязательно возьмет вверх.

Любя жизнь, Грин мечтал видеть ее совершенной.

Ключ к художественному феномену Грина следует, вероятно, искать не только в том, что перед нами мир условно-романтический и мир психологический, но и в том, что это еще мир поэтический.

Непреходящая причина популярности писателя – в его оптимистической проповеди благородства, честности, активной доброты. Любимые его герои объединены той высокой этикой человеческих отношений, которая должна стать повсеместной в будущем. Грин как бы убеждает читателя: человек – прекрасен; самопожертвование, подвиг – органическая норма его поведения. Мир устроен жестоко и несправедливо, и лучшие намерения часто гибнут в нем невоплощенными, но это не должно ввергать человека в пессимизм. Ни одно светлое движение души не пропадает бесследно, ибо рождает отклик в том, к кому обращено.

Сила и торжество идеала связаны в прозе Грина не с идеализацией героя и уж тем более не с идеализацией действительности (здесь хотелось бы даже употребить странный термин – критический романтизм), а с общей художественной идеей и позицией автора. Грин-романтик любуется теми, кто воплощает его мечту о нравственном совершенстве, но Грин-реалист хорошо знает психологические «бездны» человека, его падения, его неуправляемость, необъяснимость его поступков, тяжкое сочетание добра и зла в его душе.

Как всякий большой художник, Грин способен отважно заглянуть и в самого себя, в глубины собственной психики, – в его произведениях гораздо больше биографии и самонаблюдений, чем может показаться, если рассматривать их только как поэтическую мифологию. Вместе с тем эту документальность не следует преувеличивать.

Грин осознал главное направление своих художественных интересов очень рано и уже в 1910 году так говорил о себе: «произведения мои, художественные по существу, содержат общие психологические концепции и символы».

Художественный мир Грина, органично соединивший в себе реализм и романтизм, повседневность и фантастику, психологизм и дидактику, поэзию и прозу – неповторим.

Несмотря на разветвленную систему художественных условностей, пронизывающих и в чем-то даже определяющих структуру гриновского романтического мира, психологический анализ в его прозе достоверен и объемен. В пределах собственных художественных законов, задач и решений писатель показывает человека со всей силой физической ощутимости его бытия, с той убедительностью его полуфантастической реальности», с какой сам видит и ощущает его в жизни.

Именно эта сила и убедительность – вкупе с неизменным «нравственным законом», верой в добро – делают Грина художником «на все времена».

То, что вы называете «необыкновенным», – говорил Грин, – часто представляет собою не что иное, как самую подлинную действительность. И наоборот, действительность то и дело оборачивается настоящей фантастикой. Что может быть «таинственнее», то есть непонятнее, того, что ежеминутно происходит перед нашими глазами. Миллиард загадок! И как только мы решим какую-нибудь из них, это сейчас же выталкивает сотню новых загадочных явлений. Людская масса, ради своего спокойствия, старается об этом не думать и только «чудаки» и поэты, для которых закон не писан, иногда открывают нам глаза на то, что скрывается внутри явлений.