Беги, детка, беги - Дон Бот

бросить тебя, но в этой семье мы все безумцы, Эмилия. Не только Мейсон. Мы — саморазрушители и ублюдки. Все, кроме мамы. Она делает вид, что все в порядке. Возможно, этим она разрушает себя больше всего. Мама не находит себе места, потому что Мейсон ушел. Он — ее солнышко, и таким был всегда, хотя ничего, кроме неприятностей и тьмы, не приносил. Солнышко, мать его.

Иногда мне хочется его убить.

Мы были идеальной семьей. Китон, мама и я.

Тогда он был только для меня — первый настоящий отец, которого я знаю. Джон.

Я едва могу смотреть на отца, потому что чувствую себя преданным. Он знает, что ты делаешь, Эмилия. Уже давно. Но не останавливает. Никто этого не делает. Когда я познакомился с ним тогда, он был моим союзником. Он был моим таинственным супергероем, который снова дал мне надежду, что жизнь не такая дрянь, как я думал уже в шесть. Мы были так счастливы, Эмилия. Потом появился на свет этот орущий, отвратительный червь. Он постоянно кричал. С этого момента оставалось только гадать: почему Мейсон плачет? Почему Мейсон так печален? Почему он никогда не гуляет с другими? Почему у Мейсона такие плохие оценки?

Я всегда старался как-то привлечь к себе внимание. Был отличником, никогда не принимал наркотики или что-то в этом роде, не прогуливал школу, не лгал, не разбивал мамино сердце. Ни разу, в отличие от него.

Несмотря на это я всегда был в его тени.

И после всего этого я должен узнать, что ты трахаешься с ним еще с похорон моей бабушки, Эмилия. Так давно, Эмилия. Я должен схватить тебя за волосы и выставить за дверь так же, как Мейсон, вероятно, делает с тобой каждый раз после траха. Но я не могу так поступить. Это то, чего тебе со мной не хватает? Насилия?

Насколько ты сломлена, что нуждаешься в подобном?

И насколько я слеп, что только сейчас это вижу?

Но я не могу отпустить тебя, Эмилия, мы помолвлены. Мы планировали жизнь вместе, и я цепляюсь за мысль, что в Нью-Йорке все будет по-другому, что ты, наконец, избавишься от него, как все время пытаешься. Я вижу это. Хорошо, что этот придурок ушел. Где бы он ни был, он должен держаться подальше и уничтожать себя — так, как всегда делал.

Ты притворяешься спящей, Эмилия, поэтому я делаю вид, что не замечаю, что ты в сознании, и встаю.

Я, наконец, должен обо всем узнать, поэтому иду наверх в кабинет отца. Свет все еще горит. С тех пор, как Мейсон ушел, он постоянно поздно ложится. Мне кажется, папа думает, что это его вина, что Мейсон такой ненормальный, но это не так. Он воспитывал нас совершенно одинаково, только Мейсон этого не видит, потому что он такой самовлюбленный, маленький сукин сын. Я стучу и, как всегда, жду, пока отец попросит меня войти.

— Да, — раздраженно говорит он. В последнее время он постоянно такой. Мейсон трахает нас всех по-разному.

Я вхожу, сажусь напротив него. Он выглядит таким усталым, Эмилия, и у него появились морщины. Из-за постоянных переживаний. Может, ему иногда хотелось бы иметь только одного ребенка?

— Что случилось? — спрашивает он, потирая переносицу. У него появились седые волосы, но если бы Мейсон был моим сыном — вся моя голова была бы уже белой. Такое может выдержать только наш отец — у него стальные нервы.

— Почему? — спрашиваю я.

— Что ты имеешь в виду? — отвечает он.

Я просто смотрю на него, он смотрит на меня, потом вздыхает.

— А что я должен был тебе сказать, Райли? Что у твоего брата интрижка с твоей невестой?

— Например! Он трахает ее еще с похорон моей бабушки, я строю с ней планы на будущее, а ты не считаешь нужным сказать мне об этом?

— Тебе тридцать лет, Райли, и ты уже не тот шестилетний маленький мальчик на автобусной остановке, который нуждался в помощи. Ты теперь мужчина. Тогда ты был потерян, маленький, невидимый и искалеченный. Теперь достаточно сильный и уверенный в себе, чтобы самостоятельно решать конфликты.

— Мне не нужно, чтобы ты сражался за меня. Я просто хотел, чтобы ты был честен со мной.

— Что это бы изменило, Райли?

— Я бы не надел ей на палец кольцо.

— Правда?

Я молчу под его суровым, знающим взглядом.

— Иногда незнание — это благословение, Райли. Поверь мне.

— Возможно, ты просто сделал то, что всегда делаешь. Ты и мама. Защищаешь Мейсона. В конце концов, кровь гуще воды, правда? — встаю и ухожу, пока отец переваривает, что я только что сказал.

— Вернись назад! — сдавленно говорит он, но я продолжаю идти и покидаю его кабинет, даже не оглянувшись. Впервые.

23. То, как ты на меня смотришь, Мейсон

Эмилия

Я не видела тебя семь недель, четыре часа и тридцать минут, Мейсон. Не слышала твоего голоса, не чувствовала твоего запаха, не чувствовала тебя. Только сейчас могу себе представить, как плохо будет в Нью-Йорке, когда я больше никогда не смогу тебя увидеть. Это как холодный душ. Без тебя я чувствую себя беспомощной, пустой, обессиленной.

Я никогда не понимала, что ты всегда был причиной, по которой я просыпалась по утрам, и причиной, по которой не могла спать ночами.

Я сижу на ступеньках веранды, лето закончилось, Мейсон. Желтые и красные листья слетают с крон деревьев, а прохладный ветер ерошит мои волосы. Я вздрагиваю и плотнее заворачиваюсь в твою куртку. Даже если кто-нибудь увидит меня здесь, в твоей куртке, мне все равно. Она все, что мне осталось. Твоя квартира внизу в подвале без тебя уже не та. Это разрывает меня каждый раз, когда я вхожу в нее, а ты не ждешь меня там.

В моих ушах наушники, и я слушаю нашу песню. Вспоминаю о той ночи в твоем подвале. Между нами все было так интенсивно, ты сначала наблюдал за мной, а потом рванул меня к себе, позволил оседлать тебя, твои руки были вжаты в мою плоть, а наши губы были повсюду. Это было реально, это были мы.

Не только то, что случилось перед тем, как ты уехал.

Что, вообще, там произошло?

Моя щека зажила. Единственное, что не зажило — мое сердце, Мейсон. Потому что тебя здесь нет.

Почему в тот момент, когда ты покинул меня, я поняла, что люблю тебя? Это кажется таким неправильным. Я